-----Эрик-----
Когда мне было пять лет, только два существа в мире хоть немного заботились обо мне. Мой золотистый спаниель Саша. И моя няня Мари Перро. Когда моя мать — только по крови — выходила из дома, чтобы отправиться на свои ежедневные прогулки по Сен-Мартен-де-Бошервилю, Мари приводила меня из спальни к роялю в гостиной большого дома. Она усаживала меня и учила играть. И она пела — учила меня и этому тоже. Она не блистала красотой. Нисколько. Но её голос был самым прекрасным звуком, который я когда-либо слышал. В этом мы походили друг на друга. Ни один из нас не радовал глаз, но мог низвергать королевства одной лишь песней. Я быстро учился. Я быстро учился всему. И я очень усердно работал, чтобы оставаться хорошим учеником для Мари — потому что всякий раз, когда я идеально играл на пианино или пел, она улыбалась мне и целовала в макушку. Это была моя любимая часть дня — тот единственный поцелуй в награду. Кроме того, это было единственное время суток, когда я не обязан надевать маску. Даже в моей комнате мама требовала, чтобы я её носил. Но когда её не было дома, Мари держала маску на поверхности пианино — достаточно близко, чтобы дотянуться, если мы услышим, как открывается входная дверь, но достаточно далеко, чтобы она находилась вне поля зрения. Саша сидела прямо за нами, слушая, виляя хвостом и тяжело дыша всякий раз, когда кто-нибудь из нас оборачивался, чтобы подозвать её и погладить. Когда Мари учила меня новой песне, она всегда сначала моделировала её — показывала мне, куда поместить руки и как ими управлять; как двигать горлом и языком, чтобы петь. Я восхищался ею, когда она сочиняла музыку. Она была ровесницей моей матери — двадцать четыре года — и потеряла ребенка, когда я ещё не родился. Моя мать наняла её в качестве кормилицы для меня; и когда Мари увидела меня, моё лицо смерти, это напомнило ей о её собственном умершем ребенке. Она согласилась сидеть со мной, даже когда я перерос молоко. Моя болезненная внешность сразу же привязала её ко мне. Мари говорила, что это знак, что её собственный умерший ребенок попал на Небеса — она даже назвала меня в его честь, когда моя мать этим не озаботилась. Эрик. Это заставило меня чувствовать себя менее виноватым из-за своей внешности. Потому что, на самом деле, это из-за меня у матери не осталось друзей. Об этом рассказала мне не Мари, а сама моя мать. Она часто говорила, что если бы я родился нормальным, она могла бы вновь стать светской львицей, как раньше. Теперь она вынуждена жить отшельницей, в компании только няни низкого происхождения и ребёнка-демона. Иногда я молился, чтобы проснуться и выглядеть как нормальный мальчик, но мои молитвы так и не были услышаны. — Эрик, твоя очередь, любимый. Я повернулся к Мари с широко раскрытыми глазами. Я был слишком погружён в свои мысли. Я не знал, что играть. Теперь я не получу поцелуя. — Ты что, не обращал внимания? — Она слегка улыбнулась. — Не обращал, — прошептал я. — Мне жаль. — Всё в порядке. — Мари обняла меня и прижала чуть ближе. — Посмотри ещё раз. И на этот раз, я смотрел внимательно. Я хотел этот поцелуй. Когда она закончила играть песню, я повторил её почти идеально. Мари всегда восхищалась этим талантом — способностью увидеть и услышать песню, сыгранную один раз, и сразу же воспроизвести её, не требуя повторения. Этот час в день делал музыку лучшей частью моей жизни. Моим самым любимым занятием. И я знал, даже будучи ребёнком, что если когда-нибудь и влюблюсь в девушку, то это произойдёт через музыку.***
Час всегда заканчивался раньше, чем мне хотелось. Моя мама вернулась домой, и с её приходом возникла необходимость надеть маску и вернуться в мою комнату с Мари. Она почитала со мной ещё несколько часов, заодно поучив меня писать. Она рассказывала мне, что не всегда принадлежала к низшему классу — когда-то она была состоятельной, но от неё отреклись, когда она влюбилась в бедняка. Мужчина умер так же, как и её ребенок — от болезни; оставив её одну и нуждающуюся в работе. Но у неё остались навыки, присущие леди: грамотность и умение играть на фортепиано. Иногда она говорила, что благословлена — что Бог сделал так, чтобы она могла научить меня этим навыкам. Моя мать никогда бы не стала учить меня. — Мари? — Я остановил её на середине чтения. — Да, Эрик? Мы лежали на её кровати — она делила со мной комнату — и я играл с одной из пуговиц на своей пижаме. — У меня вопрос, — сказал я. — В чём дело, любимый? Я посмотрел на неё. — Если моя мама не хочет, чтобы мы были рядом, почему бы ей просто не уйти? Она закрыла книгу, убрала её на тумбочку и обняла меня. — Потому что это её дом. Он стал её домом, когда умер твой отец. — Он умер до моего рождения, — сказал я, почти инстинктивно. Моя мать столько раз повторяла эту историю: как растущий я в её животе послужил причиной смерти моего отца. Вот настолько я был проклят. — Да. — Мари положила свою тёплую ладонь на мою худую руку. — Это так. — Ну, тогда… — Я задумался. — Почему она не хочет, чтобы мы уехали? Потому что Мари предлагала это раньше — чтобы она отвезла меня жить куда-нибудь в другое место. Но моя мать отказывалась — всегда отказывалась. Она угрожала, что арестует Мари за похищение, если та попытается оставить её одну. — Потому что ей одиноко, — прошептала Мари. — Она говорит, что не хочет, чтобы мы находились здесь, но если мы уйдем, ей будет грустно. Я продолжал играть с пуговицей, глядя на свои слишком длинные пальцы. — Но сейчас ей тоже грустно. Наступила пауза, прерываемая единственным звуком: тихим храпом Саши на коврике внизу. Затем шёпот Мари: — Тебе грустно, Эрик? Мне пришлось обдумать это. — Только когда тебя здесь нет. — Я ухожу только для того, чтобы пройтись по магазинам. — И вот тогда мне становится грустно. Её рука немного крепче обняла меня, и я придвинул голову ближе, чтобы опереться о плечо Мари. Через некоторое время она потянулась мимо меня к маленькому компактному зеркальцу на прикроватном столике. Я знал, что сейчас произойдёт, и застонал в знак протеста. — Мы должны, Эрик. — Она поцеловала меня в висок. — Каждую ночь, малыш. Я нанёс один-единственный удар в воздух, с силой опуская ногу. — Но я ненавижу это! — Я знаю, и именно поэтому мы должны. — Она сняла маску с моего лица, открыла компактное зеркальце и держала его так, чтобы я мог видеть своё отражение. Я сьёжился и закрыл глаза. — Нет… — простонал я. Резкий стук в дверь, а затем оклик моей матери: — Тихо! — Да, мадам. — Мы оба молчали, пока её шаги не затихли в коридоре. Мари вздохнула. — Эрик, — мягко упрекнула она. — Любимый, ты так хорошо справлялся с этим. Что случилось? Я покачал головой. — Это из-за твоей матери? — мягко спросила она. Я кивнул. — Она тебе что-то сказала? Я снова кивнул. — Что она сказала? — В голосе Мари появились нотки раздражения. — Она сказала, что я похож на дьявола, — прошептал я. — И что она ненавидит моё лицо больше всего на свете. Мари резко вздохнула. Она подарила мне очень долгий поцелуй в волосы, давая мне волю снова открыть глаза. Я избегал зеркала. — Эрик, — сказала она, — пожалуйста, посмотри на своё отражение. Я не хотел её ослушиваться, поэтому подчинился. Мне стало дурно от этого зрелища. — Скажи то, что мы всегда говорим. — Я не могу, — выдохнул я. Потому что эти слова были неправдой. Они были ложью. — Тогда повторяй за мной. — Она повернула голову так, что её губы оказались возле моего уха, и зашептала. — Я хороший. — Я хороший, — повторил я. Ложь. — Я красивый. Я мотнул головой. — Эрик. — Якрасивый, — быстро проговорил я, слепляя слова так, что они прозвучали как бинт, сдираемый с нежной плоти. — Я заслуживаю, чтобы меня любили, — закончила она. Я сглотнул. Ложь. Ложь. Ложь. — Я заслуживаю, чтобы меня любили.