Роза среди шипов

-----Эрик-----

Раньше я находил дождь и раскаты грома расслабляющими. Завораживающими. Мари выбирала мрачную сказку и читала её мне, а я прижимался к ней, и гулкий звук снаружи казался признаком близости и любви. В мои восемь лет, гром стал сигналом ужаса и потери. Вся деревня Сен-Мартен-де-Бошервиль знала моё лицо. Они никогда его не видели, но акушерка, принимавшая роды у моей матери, распространила эту историю повсюду, считая меня отродьем сатаны. Сказки начинались реалистично — отсутствие носа, обесцвеченная кожа, деформированные губы и ввалившиеся черты лица. Но постепенно они становились всё более фантастическими: Мои глаза светились красным. По ночам у меня вырастали крылья. Я проникал на фермы людей и откусывал головы цыплятам. Моя мать, конечно, поведала мне эту информацию, давая понять, насколько на самом деле меня ненавидят. Иногда она слышала эти слухи, произносимые шёпотом, когда проходила мимо. Иногда они приходили в виде писем с угрозами — так мы узнали об обезглавленных цыплятах. Оглядываясь назад, я удивлен, что на неё никогда не нападали во время прогулок. Что Мари не отказывали в покупке продуктов. Что наш дом никогда не сжигали дотла, пока мы все заперты внутри. Единственным объяснением, которое пришло мне в голову, были сомнения в правдивости этих слухов — или, возможно, деревня так наслаждалась слухами в течение своей в остальном унылой жизни, что они не хотели уничтожать источник веселья. Слухи, хотя и пугающие, являлись, несомненно, занимательными. Потому что это всё, чем они были. Просто слухами. Мои глаза, конечно, не светились красным. Они были зелёным и карим. Зелёный глаз достался мне от матери, как и чёрные волосы. Я подозревал, что если бы не родился с таким лицом, с каким родился, то унаследовал бы её красивую внешность. Я уверен, что карий глаз достался мне от отца, но мама никогда не рассказывала мне о нём (разве что обвиняла в его смерти), так что я никогда не узнаю. Всё, что я знал, это то, что он был хорош собой — это моя мама действительно говорила: он был её прекрасным принцем. Какой позор, что я, чудовище, родился от таких прекрасных родителей. Что прекрасный дом, в котором они когда-то жили вместе, теперь превратился в деревенский дом ужасов. Если бы у меня правда вырастали крылья, я бы воспользовался ими, чтобы унести себя и Мари подальше от этого проклятого дома, но правда заключалась в том, что мне никогда не разрешали выходить из дома — и уж тем более у меня никогда не было возможности пожевать куриные головы. Я жалел бедного фермера, потерявшего своих животных из-за обезглавливателя птиц, но осмелюсь сказать, что это была не моя вина. Однако факты мало что значат, когда вымысел распространяется со скоростью лесного пожара. Именно из-за слухов, несмотря на богатство моей матери, нашей единственной служанкой была Мари. Она готовила, убирала и заботилась обо мне. Поскольку мы жили только втроём, к счастью, это была несложная работа — и, поскольку я хотел проводить с няней как можно больше времени, я помогал, когда мог. Мари выводила Сашу на задний двор три раза в день — утром, днём и вечером. Но сейчас наступало время ужина, и я тренировал Сашу переворачиваться по команде, давая ей сыр в качестве угощения всякий раз, когда она делала это правильно. Сыр плохо на неё влиял. Мари готовила на кухне, а Саша скулила и царапалась у задней двери, глядя на меня, пока я наблюдал за ней, и периодически лаяла, настаивая, что «ей действительно нужно облегчиться, пожалуйста». Она знала, что попадёт в неприятности, если сделает это в доме. Я ненавидел попадать в неприятности. Я знал, каково это — бояться чужого гнева. Саша издал особенно громкий, отчаянный лай. — Ради бога! — крикнула моя мама из гостиной, где она читала роман. — Кто-нибудь, пожалуйста, выпустит собаку на улицу? Мари крикнула в ответ из кухни: — Я выведу её, как только ужин будет готов, мадам! Мне не разрешалось прикасаться ни к одной из дверей, ведущих во внешний мир. Я не должен был. Но я не хотел, чтобы Саша попала в неприятности. И я знал, что у меня тоже будут неприятности из-за того, что я скормил ей еду, которая привела к беспорядку. Я быстро открыл дверь для Саши, и когда она выбежала на улицу, так же поспешно закрыл её, с бешено колотящимся сердцем. Моросил мелкий дождик, и ноябрьский воздух был холодным, но ей, казалось, было всё равно. Я выглянул в окно и увидел, что она сидит на корточках. Мари обычно выводила её на улицу на двадцать минут. Поэтому я дал ей это время. — Эрик? — позвала Мари. — Да? — Ответил я, всё ещё глядя в окно. — Где мой маленький помощник? — Я иду. — Я покинул свой пост у окна и прошёл на кухню. Мари вручила мне столовое серебро и поручила накрыть на стол. Я сделал это тихо, постоянно поглядывая то на напольные часы, так и в направлении чёрного хода. Я ещё несколько раз возвращался на кухню и брал чайник, чашки и льняные салфетки. Я тоже относил их в столовую. Двадцати минут ещё не прошло, но дождь лил всё сильнее. Этого времени Саше хватило бы, чтобы завершить свои дела. Я поспешил к чёрному ходу и открыл его. Собаки там не было. И мне не разрешалось стоять в дверях. — Саша? — Тихо позвал я. Мне ответил только дождь. В ушах у меня зазвенело от внезапной паники. Сердце снова забилось чаще. Я не мог выйти на улицу. Но где же она? Я закрыл дверь и подошёл к Мари, которая раскладывала тушёное мясо по тарелкам и что-то напевала себе под нос. — Мари? — Сказал я слабым голосом. Она посмотрела на меня, увидела страх в моих глазах и нахмурилась. — В чем дело, любимый? — Саша, — прошептал я, и в тот момент, когда я это сделал, моё дыхание участилось против моей воли. Я вцепился в дверной косяк, пока слёзы грозили вырваться наружу. Мари положила ложку обратно в кастрюлю и подошла ко мне. Ей не нужно было опускаться на колени, чтобы её глаза оказались на уровне моих — я вырос высоким для своего возраста. Она только слегка присела и положила ладони на мои щёки в маске. — Что случилось, детка? — Я… выпустил её… наружу, — сказал я между вдохами. Потекли слёзы. У меня закружилась голова. — И я… не могу… её… найти. — Ты открыл дверь? — Её глаза изучали мои. Она не сердилась. Я кивнул. — Ты же знаешь, что тебе не положено. — Беспокойство отразилось на её лице. О нет. Она разочарована. Мари разочарована во мне. Может быть, она не поцелует меня сегодня вечером перед сном. Может быть, меня больше никогда не поцелуют. Я всхлипнул. Она немедленно обняла меня, успокаивая, запустив пальцы в мои волосы. Я обнял её в ответ. — Прости, — тихо заплакал я. В окнах сверкнула молния. Над головой прогрохотал гром. Дождь резко забарабанил по стеклу. Я отстранился, задыхаясь. — Я должен… пойти… найти её, — настойчиво сказал я, всё ещё икая. — Эрик, там ливень. — Мари печально посмотрела на меня. — Она… промокнет. — Я сглотнул, сунув руку под маску, чтобы вытереть солёную влагу, которая стекала под неё. — Она может… заболеть. Мне… нужно… идти… и- — Тебе не положено выходить на улицу, Эрик. — Мари посмотрела в сторону чёрного хода. — Я пойду и найду её после ужина. К тому времени дождь может прекратиться. Если её нет на заднем дворе, тогда она может прятаться где-нибудь в сухом месте. Я выглянул в кухонное окно. Дождь лил вовсю. Не было никакой возможности, что он прекратится через час. Но у меня не оставалось другого выбора, кроме как послушаться. Я не хотел снова разочаровывать Мари. Она сообщила моей матери, что ужин готов, и велела мне расставить миски с тушёным мясом на столе. Моя мама не отрывала взгляда от книги, которую читала, когда садилась — как обычно, она полностью игнорировала нас и вместо этого проводила время с драгоценными, идеальными персонажами своих историй. Обычно мы с Мари тоже ели довольно молча, только время от времени улыбались друг другу, чтобы подтвердить, что мы видим друг друга и что, несмотря на отсутствие разговоров, это время, проведённое вместе. Сегодня я только смотрел в свою тарелку. Я не мог хоть что-нибудь съесть. Поэтому я покусывал рагу — просто чтобы создать видимость, что я поглощаю свою еду. Всё, о чем я мог думать, это о Саше, одинокой, замерзшей и промокшей посреди шторма. Над головой раздался ещё один раскат грома, и я вздрогнул. Я посмотрел на Мари и увидел, что она успокаивающе улыбается мне. Я выдавил из себя ответную улыбку и откусил ещё кусочек ужина. Только когда моя мать покончила с едой и, не сказав ни слова, вернулась в гостиную, Мари встала. Я тоже вскочил, быстро, как молния за окном. Она попросила меня убрать со стола, сказав, что возьмет зонтик и быстро прогуляется вокруг дома, но если она не увидит Сашу сейчас, безопаснее будет продолжить поиски после того, как пройдет гроза. Я молча кивнул, собирая тарелки и столовое серебро. Моя осталась почти нетронутой. Я отнёс их на кухню и как раз собиралась вымыть, когда услышал, как открылась входная дверь, звук дождя стал громче, а затем Мари вскрикнула. Я оставил посуду и побежал в прихожую, тревога заставляла мои ноги двигаться быстрее. — Что происходит? — крикнула моя мама, хотя и не потрудилась прийти проверить. Когда я подошёл к Мари, она уже закрыла входную дверь. Она посмотрела на меня широко раскрытыми карими глазами, потрясённо проводя рукой по рыжим волосам. — Эрик, — прошептала она, — иди в свою комнату. — Что случилось? — Потребовал я. — Что не так? Это Саша? — Эрик. Пожалуйста. — Ты нашла её? — Да. — Её побелевшее лицо исказилось. — Эрик, иди в свою комнату. Я подойду чуть позже. Я не слушал. Что-то было не так. — Что происходит? Что случилось с Сашей? Её глаза закрылись, и она оперлась рукой о стену. У неё был такой вид, словно она вот-вот упадет в обморок. — Эрик, — умоляла она, — пожалуйста, иди в свою комнату. Снова началась паника. Что-то было очень не так. Прежде чем она успела остановить меня, прежде чем я успел подумать о том, что мои действия могут стоить мне её привязанности, я протиснулся мимо неё и открыл дверь. Я выглянул во двор. Я сразу увидел это. Кровь застыла у меня в жилах, но вид привлек меня ближе, как мотылька к пламени. Движение навстречу этому наверняка убило бы меня — но я не мог перестать двигаться. Я ничего не мог с собой поделать. Мне было холодно — не только из-за проливного дождя и минусовой температуры. И я действительно умер, когда подошёл. Что-то во мне сломалось. Это было началом конца моей невинности. К ветке большого дуба привязана веревка. На конце веревки висела петля. В петле сломанная шея Саши. А на стволе дерева, освещённом ударившей молнией, вырезана фраза: LE CHIEN DE L'ENFER