-----Эрик-----
Я издал крик боли и ярости, но он утонул в раскате грома, последовавшим за вспышкой молнии. Саша! Они убили Сашу! Непрекращающийся дождь пробирал меня до костей, но мне было все равно. Я подошёл к своей подруге, которая безвольно висела, раскачиваясь на своем ошейнике из вёревки посреди шторма. Она висела на одной из нижних веток, но достаточно высокой, чтобы до неё мог дотянуться только взрослый человек. Я обхватил руками её мокрое пушистое тельце и попытался стащить вниз, но она не сдвинулась с места. На самом деле, я думаю, петля только сильнее сжала шею собаки. Я всхлипнул. — Эрик! — Кричала Мари с порога. — Пожалуйста! Вернись внутрь! — Нет! — Крикнул я в ответ, всё ещё обнимая Сашу. Моя маска теперь промокла и снаружи, и изнутри. — Эрик! — Нет! — Я попробовал дёрнуть снова, надеясь, что верёвка порвётся или голова Саши выскользнет из петли. Казалось, она только снова затянулась. Рядом сверкнула молния, и последовавший за этим рёв усилил мою хватку. Я бы не оставил её одну вот так. То, что я оставил её одну на улице, привело к этому кошмару. Я должен был поместить её в безопасное место. Я должен был похоронить её. Я должен был устроить ей надлежащие похороны. Я отчаянно потянул. Я попытался потянуть за веревку у неё на шее, но она тоже не поддавалась. Я дотянулся над её головой до самого конца верёвки, потянув там, надеясь, что, возможно, ветка сломается. Чья-то рука легла мне на плечо, и я, ахнув, резко обернулся. Мари смотрела на меня с глубоким страданием в глазах, держа над собой зонт. — Эрик, — сказала она, — нам нужно подождать, пока пройдет гроза. — Нет. — Я покачал головой. — Да, любимый. — Нет! — Ещё больше слез пролилось из-под моей маски. — Это моя вина. Я должен её снять. — Это не твоя вина. Не ты это сделал. — Черты лица Мари исказились. Я снова покачал головой. Она не поняла. Это была моя вина. Всё плохое, что случилось с нашим домом, было моей виной. Гнев матери был моей виной. Страх всего города был моей виной. Я должен был это исправить. — Мне нужно спустить её, — рыдал я. — Пожалуйста, Мари. Мне нужно спустить её прямо сейчас. — И мы это сделаем, — она взяла меня за руку. Я отвернулся и снова обхватил Сашино тело руками. Меня трясло от холода и ужаса. — Я не войду внутрь, — простонал я. — Не войду, пока её не похоронят. Мари пыталась оттащить меня от Саши, но я не отпускал. Мари умоляла меня пойти с ней, но я отказывался. Я решил не отходить от собаки, пока она не окажется в земле. Наконец, Мари отпустила меня. На мгновение я подумал, что она сдалась и вернулась в дом, но потом зонт упал, закрытый, и она обошла Сашу с другой стороны. — Приподними её так высоко, как сможешь, — сказала она. Я так и сделал, подняв собаку на руки. Мари подошла к петле и ослабила её обеими руками, а затем просунула в неё голову Саши. Я осторожно опустил её тело на траву. Я опустился на колени и сразу же начал копать в холодную, твердую землю пальцами. — Эрик, — сказала Мари потрясённым голосом, — не руками. — Мне нужно похоронить её! На этот раз она действительно ушла. Прекрасно. Мне было всё равно. Я провожу свою подругу к месту её последнего упокоения, и никто меня не остановит. Но довольно скоро она вернулась с лопатой. Сначала она начала копать сама, но я поспешно встал и забрал у неё лопату. Я копал так, словно от этого зависела моя жизнь. Потому что так оно и было. Каждая секунда, когда Саша лежала сломленная под дождем, была секундой, когда часть меня увядала. Итак, Мари взяла зонтик и повесила его надо мной, позволяя себе промокнуть насквозь, пока я копал могилу — могилу, которая должна была быть моей.***
На то, чтобы закончить погребение, ушло почти полчаса. И когда это произошло, я уронил лопату, опустился на землю и заплакал. Мари только продолжала держать надо мной зонт. Когда я открыл глаза и увидел, что она дрожит, замерзла и промокла насквозь, я заставил себя встать и позволил ей отвести меня внутрь. Она немедленно заставила меня принять ванну, а затем уложила в постель. Она вообще не стала утруждать себя принятием ванны, просто переоделась в ночную рубашку и забралась ко мне в постель. Она обняла меня и пела мне, пока я плакал, погружаясь в беспокойный сон. И всю следующую неделю мои сны были наполнены кошмарами. Всё это время она спала рядом со мной. Я не мог есть, но она не упоминала о моем отсутствии аппетита. Она страдала тем же. Моя мать оплакивала Сашу — она тоже любила собаку, — но избегала смотреть на меня или Мари. Без сомнения, она винила в произошедшем меня. Я тоже винил себя. Мари изо всех сил старалась сохранять видимость нормальности ради меня. Она улыбалась, когда могла, продолжая читать мне истории, даже если мои глаза стекленели, пока она читала. Но я заметил затравленное выражение в её глазах, которое, без сомнения, походило на моё собственное. Видимость нормальности не могла продолжаться долго. Однажды ночью, когда Мари крепко прижимала меня к себе, а я притворялся спящим, не желая засыпать из страха перед очередным кошмаром, полным мёртвых собак и грозы, она кашлянула. Несколько секунд спустя она снова закашлялась.