-----Эрик-----
Мари Перро заболела. Сначала в этом не было ничего страшного — казалось, просто простуда, — но когда поднялась температура и она начала с трудом вставать с постели, даже моя мама забеспокоилась. Оглядываясь назад, я думаю, что она просто волновалась, потому что потерять Мари означало бы остаться наедине со мной, но я отвлёкся. Моя мать совершила немыслимое: она поехала в городок, который избегал её, и обратилась за помощью. Не просто к местным жителям, конечно, а к врачу. Он, как и ожидалось, отказал ей, заявив, что у него просто слишком много пациентов, за которыми нужно присматривать, но указал ей направление к новому городскому доктору, довольно молодому человеку, который приехал всего неделю назад и у которого ещё не было пациентов (и, как я узнал позже, на самом деле он не нуждался в пациентах, так как унаследовал крупное состояние своих родителей и выбрал это занятие только для того, чтобы скоротать время). Пьер Гамаш. Она нашла его место работы. Он, естественно, держался особняком и ещё не знал о чудовищном мальчике и его проклятой матери, поэтому, когда он встретил её, увидел её красоту, он был сражён. Он согласился прийти и помочь — бесплатно. Всё это я подслушал в тихих разговорах в последующие недели. Он встретил меня впервые, предполагая, что у моей матери нет детей — это было недалеко от истины. Я не был сыном своей матери. Я был сыном Мари. Я всегда им был. Поэтому, когда он услышал, как я приветствую свою маму как Мать, увидел, что я лежу без маски рядом с Мари, а моя няня хрипит при каждом вдохе, он столкнулся с двумя потрясениями: Женщина, которая его очень заинтересовала, имела дополнительный багаж в виде ребёнка. Ребёнок выглядел точь-в-точь как живой труп. Карие глаза месье Гамаша расширились, его лицо побелело как облако. Моя мать пришла в ярость. Она вытащила меня из кровати, крича, чтобы я надел маску. Мари даже не проснулась. Дрожа, я сделал, как она просила. Я ушёл к своей кровати, сел у стены, прижав колени к груди. Доктор осмотрел Мари. Он проводил с ней анализы, пока она спала. Пневмония. Она заболела пневмонией. Иногда люди выздоравливали. А иногда нет. Я закрыл глаза. Я надеялся, что это тоже просто очередной кошмарный сон.***
Сначала, доктор каждый вечер уходил домой. Но через две недели он начал оставаться. Он начал оставаться в комнате моей матери. Честно говоря, я не знал, что они там делали. Очевидно, я знал, что они спали, но иногда я слышал что-то похожее на плач из комнаты, когда поздно ночью проходил по дому, чтобы взять стакан воды. Я слышал, как она выкрикивала его имя, а он в ответ кричал её имя — Мадлен. Возможно, моя мать действительно была безутешна из-за болезни Мари. Возможно, доктор тоже. Но какой странный способ горевать — выкрикивать имена друг друга и стонать.***
Теперь, когда Мари серьёзно заболела — и ей не становилось лучше — я взял на себя обязанности по приготовлению пищи и уборке. Я готовил достаточно еды для нас четверых — мне не нравилось присутствие месье Гамаша, но он помогал Мари поправляться, поэтому я включил его порцию в свой расчёт ингредиентов. Я не мог покупать продукты, поэтому он взял это на себя. Он никогда не передавал мне еду напрямую — ему не нравилось встречаться со мной взглядом. Я находил пакеты на столе, готовые для меня. Я никогда не ел с ними. Я приносил свою еду — обычно какой-нибудь суп, поскольку это было все, что я умел готовить — а также еду Мари к себе в спальню. Я помогал ей есть, иногда кормил её сам, если жар и боль становились настолько сильны, что она даже не могла поднять руку. Она заботилась обо мне все эти годы, поэтому я делал то же самое для неё.***
Примерно на трёхнедельной отметке доктор начал говорить, что он не уверен, что Мари вообще поправится. Я молился. Я молился каждый вечер, чтобы она выздоровела. Мой желудок скрутило в узел. Я продолжал готовить и убираться, потому что это помогало мне отвлечься от того, что быстро становилось неизбежным, но я не мог есть приготовленную мной еду. Я почти не спал по ночам. Через три с половиной недели я услышал, как доктор разговаривает с моей матерью в столовой. Он сказал, что хочет жениться на ней. Он сказал, что хочет начать с ней всё сначала. Что, хотя он только что переехал сюда, он был готов уехать куда-нибудь ещё. У него была семья в Тулузе — и там жилось прекрасно. Но он хотел, чтобы туда уехали только они вдвоём. Создали семью с нуля. Он сказал, что знает кого-то, кто мог бы забрать меня — кого-то, кто был бы очень рад забрать меня. Той ночью я лёг спать, горько радуясь тому, что, если я потеряю Мари так же, как Сашу, я, по крайней мере, буду отдан кому-то, кто хочет, чтобы я был рядом.***
На четвёртую неделю Мари не проснулась. Она была холодной на ощупь и не дышала. Я позвал маму, доктора. Доктор подбежал, чтобы осмотреть её. Мертва. Она была мертва. Мари не стало. Я был так… спокоен до сих пор. Я и не подозревал, насколько спокойно держался до сих пор. Я думаю, что оставалась маленькая частичка меня, которая надеялась, что она выживет. Мари была постоянной частью моей жизни с момента моего рождения. Но теперь- Теперь её не стало. И я остался один. По-настоящему один в этом мире. И хуже всего то, что я был виноват. Если бы я не настоял на похоронах Саши, она бы не стояла под дождем. И если бы она не стояла под дождем, ей бы не стало плохо. Я закричал. Я схватил прикроватную лампу и швырнула её в стену, разбив. Я упал на пол и стал колотить по нему кулаками и ногами, слёзы текли по моему лицу, пока я издавал нечеловеческие звуки. Я сорвал с себя маску, чувствуя, что мне не хватает воздуха, в груди и горле что-то сжалось. Я кричал, пока мои голосовые связки не оголились. Во мне скопилось так много горя, и мне некуда было его деть, и это заставляло меня чувствовать себя абсолютно обезумевшим. Моя мать была загнана в угол. Она боялась меня; она никогда не утешала меня и, конечно, не станет сейчас. Была большая вероятность, что больше никто никогда меня не утешит. Я закрыл глаза, всхлипывая. Я снова открыл их, вскрикнув от удивления, когда острая боль пронзила мою руку. Я посмотрел вниз и увидел, как доктор вводит иглу, соединённую с трубкой с жидкостью, в мою конечность. Я собирался спросить его, сквозь слёзы и причитания, что он делает. Но мир начал замедляться, становиться менее определённым. Я внезапно почувствовал себя совершенно счастливым, почувствовал отчаянную потребность поспать. Я вообще забыл, из-за чего плакал. Мои глаза закрылись во второй раз, и я окончательно потерял сознание.