-----Кристина-----
В тот момент, когда Эрик перевоплотился в Ангела Смерти, я решила видеть Ангела, а не Смерть. Ангел подарил мне дружбу, когда в его полной власти было превратить мою жизнь в сущий ад. Ангел обеспечивал мне постоянный комфорт и безопасность, когда это возможно. Ангел приходил ко мне посреди ночи, как испуганный ребенок, потому что не хотел, чтобы я увидела Смерть. Поэтому я не смотрела на Смерть. Как и в случае с фокусом с чайником, казнь длилась на удивление недолго. Держу пари, десять минут. Десять минут. Вся эта боль, страх и помпезность в течение десяти минут каждые несколько дней. Никто не двигался, пока он работал. Ни человек, который вот-вот встретит свой конец. Ни охранники-евнухи, ни жёны шаха, ни переводчик. Даже Ханум. Она сидела рядом со мной, улыбаясь, как маленькая девочка, перед которой готовят сладкий шоколад. Лицо Эрика оставалось нахмуренным, покрытым морщинами, тёмные глаза демонстрировали злобу. Его руки всё ещё сжимались в кулаки, а спина выпрямлялась в напряжении, когда он подошел к слуге, обвиняемому в содомии, и встал рядом с ним, по правую сторону. Слуга не смотрел на него. Он уставился в землю, дрожа и нервно сглатывая, не в силах смахнуть чёрные волосы, спадающие на его гладкий лоб, из-за связанных за спиной рук. Эрик протянул левую руку, казалось, не обращая внимания на хныканье молодого человека, и потянулся за его ухо. Когда он убрал руку, между его указательным и большим пальцами оказалась зажатая золотая монета, испачканная кровью. Он заговорил с ханум по-персидски низким и жестоким голосом, и глаза слуги расширились при этих словах. Переводчик повторил фразу: — Золото символизирует жадность человека, возжелавшего того, чего он не должен. Эрик протянул золото евнуху, чтобы тот взял его, что тот и сделал, и передал Ханум. Она внимательно осмотрела монету в своих тонких руках, и я тоже. Я сглотнула — на монете определённо кровь. Чья она? Он провёл рукой чуть ниже подбородка слуги и щёлкнул пальцами, и молодой человек сразу скривился так, будто его вот-вот стошнит. Он чуть наклонился вперёд, вскинув брови, и открыл рот. Из его губ выглядывал кончик красной шёлковой ленты. Эрик взял ленту пальцами и начал тянуть. Тянуть. Тянуть. В глазах слуги застыл неподдельный, искрящийся ужас, когда он наблюдал, как шёлк покидает его рот, где раньше, несомненно, не было ленты. Из его горла вырвался сдавленный звук, когда последний кусочек шёлка оказался снаружи, и Эрик взял ткань в руки, длинная лента двумя кровавыми водопадами стекала по его ладоням. Он заговорил снова. — Шёлк символизирует извращённую похоть, которую он проявил. Извращённая похоть. Жадность. Возможно, я слишком привыкла к Ибрагиму и к осведомлённости о его отношениях, но я не могла отделаться от мысли, что несколько строк из священной книги не должны стоить жизни. Любовь Ибрагима к принцу никому не причиняла вреда — если, конечно, не считать шаха, — так почему, в самом деле, это кого-то волновало? Я знала почему. По той же причине это было запрещено во Франции. Во всей Европе. Насколько я знала, во всём мире. Потому что это было по-другому. Потому что это отличалось от всех нас. Потому что людям не нравится то, чего они не понимают, чего они не могут представить с собой. Наконец, Эрик передал Ханум и ленту. Он взял слугу за плечи и развернул его с неуловимой нежностью, как будто показывая его в профиль. Он положил ладонь на спину слуги. Я увидела вспышку страха в глазах Эрика, почти такую же сильную, как эмоции в глазах молодого человека, когда Эрик сжал руку в кулак, положив ладонь между лопаток жертвы, как будто собираясь постучать. И он постучал. Он занёс руку и единственный раз сильно ударил слугу по спине. Мужчина издал глубокий удивлённый вздох. Он открыл и закрыл рот, как рыба, и Эрик отдёрнул кулак. Словно в из воздуха, в его руке появился окровавленный кинжал. А из спины слуги, прямо там, где должно быть его сердце, полилась непрерывная струя крови. Эрик заговорил. — Наконец, нож, символизирующий то, как его жадность и похоть в конечном счёте убили его возлюбленного, человека, который предпочёл покончить с собой, чем столкнуться с последствиями своих грехов. Веки молодого человека затрепетали и закрылись. Он покачнулся на ногах и упал, рухнув на красный ковёр, подобно безвольной кукле. Но, хотя я наблюдала за этой сценой — хотя я видела каждую её секунду, я всё равно предпочла не видеть Смерть. Потому что, когда Эрик повернулся, чтобы отдать евнуху кинжал, его глаза встретились с моими, всего на мгновение. И в них я увидела это. Небольшую трещину в его дьявольской личине. Мольбу. Пожалуйста, пойми. И хотя человек лежал на полу, истекая кровью, я заставила себя увидеть Ангела. Я заставила себя понять. И, решив увидеть Ангела, а не Смерть, я обнаружила, что на этот раз даже не отреагировала. Меня не тошнило. Я сосредоточилась на Эрике. На том, кем я его знала. Я была многим обязана ему. Я могла сделать это ради него и ради себя.***
Обратная дорогая в покои Эрика прошла в тишине, если не считать звуков наших шагов и шагов сопровождавших нас охранников. Каждые полминуты или около того я переводила взгляд на него, чтобы проверить, не смотрит ли он на меня. Он никогда не смотрел. Он смотрел прямо перед собой, снова надев маску на лицо. И когда мы добрались до его комнаты, он запер за собой дверь. Звуки шагов охранников затихли в коридорах за дверью. Я стояла в центре комнаты, не зная, куда деть свои руки, точно так же, как и три недели назад. Затем он повернулся ко мне, и выражение его лица теперь определялось безошибочно. Если раньше он боялся, то теперь был в ужасе. Напряжённый, с широко раскрытыми глазами, он ждал чего-то — чего угодно — от меня. Я прочистила горло — что я вообще могла сказать? — Мы… — Тихо сказала я. — У нас сегодня не было урока. Должны ли мы… должны ли мы провести его сейчас? Он моргнул, в его глазах отразилось удивление. — И это всё? Я знала, что он имеет в виду, но у меня возникло желание прикинуться дурочкой. У меня возникло желание просто вернуться к нормальной жизни. — Хм? — Это всё, что ты можешь сказать? После того, что ты только что увидела, ты просто хочешь знать, можем ли мы провести урок? — Мы пропустили его сегодня. — Пожала я плечами. Он покачал головой, подходя на шаг ближе. — Разве ты не хочешь… поговорить о… о… — Не очень. Его плечи медленно поднимались и опускались, пока он пристально наблюдал за мной, пытаясь прочесть что-то в выражении моего лица, что, как он думал, я могу скрывать. — Твои чувства относительно меня не изменились. — Нет. — Ты видела, как я выглядел, двигался и вёл себя, и ты ничего не чувствуешь. — Я имею в виду… Я чувствую что-то. Я чувствую себя нормально. — Ты сидела, — спокойно продолжал он, — рядом с самой пугающей женщиной в Персии, смотрела, как я убиваю другого человека, как будто я бездушный монстр, и ты чувствуешь себя нормально? Я улыбнулась и кивнула, а затем сделала паузу. — Ну, она правда была пугающей. И то, как она расспрашивала о наших отношениях перед казнью, нервировало. И мне пришлось притвориться испуганной, когда она спросила, что я думаю о твоём выступлении. Мне кажется, я хорошо справилась с тем, что изобразить страх — как ты думаешь? — Кристина, двадцать минут назад я вонзил нож мужчине в сердце. Почему ты такая спокойная? — Теперь он смотрел на меня так, как будто я сошла с ума. — Я уже видела твоё выступление раньше. Я говорила тебе об этом. — Но в первый раз всё было иначе. — Потому что ты не играл роль? Это не было иначе. Я знаю, что ты устраивал шоу. Я видела это насквозь — без обид, конечно. На мгновение воцарилось молчание. — Без обид. — Он глубоко вздохнул и выдохнул с содроганием. — Ты уверена, что твои чувства не изменились? Я посмотрела вниз на его костлявые руки — те же руки, которые вытащили окровавленный кинжал из слуги. Те же руки, которые я держала, когда он боялся грозы и терялся в эмоциях. Я снова перевела взгляд на него. — Ты веришь, что он заслуживал смерти? — Спросила я. Его глаза нашли мои, когда он снова напрягся, а затем пробормотал: — Никто из нас не может выбирать, кого мы полюбим, Кристина. Конечно, я не верю, что он должен был умереть. — Он отвёл взгляд. — И даже если бы я считал, что он действительно заслуживает смерти, это не моё дело принимать такое решение. Я говорил тебе однажды и скажу ещё раз — мне не нравится то, что я делаю, и я бы остановился, если бы чувствовал, что это правильный выбор. Но если я остановлюсь, смерти продолжатся со мной или без меня. Я должен продолжать, пока шах не умрёт. И я верила, что если бы он действительно захотел, он мог бы убить шаха в любое время, но- — Надиру не понравится, если ты лишишь шаха жизни слишком быстро. — Он будет не в восторге. И хотя я считаю Надира другом, я не сомневаюсь в его безжалостности. Он, скорее всего, захочет отомстить мне — и, будучи Дарогой, он имеет множество ресурсов, чтобы убедиться, что я наказан. — Ты думаешь, он действительно наказал бы тебя? — Прошептала я. — У меня нет сомнений, что он бы это сделал. Я никогда не говорил, что он мой близкий друг, и я никогда не говорил, что я ему небезразличен. Наша дружба основана на удобстве и тактических мерах. — Он помолчал. — Если честно, Кристина, я тоже хочу, чтобы шах страдал. Я хочу, чтобы он пережил смерть, которую мы для него планируем. Я просто ненавижу путь к нашей цели. Я не машина. Я не бесчувственный — и я думаю, месье Хан забывает об этом. Мне кажется, иногда он забывает, что я человек. Эрик невесело ухмыльнулся. — Он не первый. Об этом легко забыть. Я не могу винить его, правда. В тот момент у меня защемило сердце от осознания, каким одиноким он выглядит. Таким отделённым от остального мира. Я быстро подошла к нему, игнорируя выражение удивления, промелькнувшее в его глазах, его распахнутый рот и его выпрямленную позу, и крепко обхватила его руками за талию. Я сжала его, прижавшись щекой к его груди — он был намного выше меня. — Это нелегко забыть, — прошептала я. — На самом деле, довольно сложно. Ты один из самых человечных людей, которых я когда-либо встречала. Его дыхание стало прерывистым, и всего через несколько секунд я почувствовала, как его руки тоже обхватили меня. Некоторое время спустя, всё ещё держа его, я поняла, что он начал трястись, совсем чуть-чуть. Когда он заговорил, его голос показался мне хриплым и дрожащим. — Спасибо тебе, Кристина.***
Следующая неделя прошла похоже, но совсем иначе. Мне очень нравилось снова жить в покоях Эрика. Мы продолжили уроки. Он стучал в дверь моей спальни (своего кабинета) каждое утро, когда приносили завтрак — теперь, конечно, завтрак проверялся перед тем, как я его съедала. Мы ели вместе. Разговаривали, когда он был свободен. Даже Айша начала относиться ко мне теплее. Однажды она потёрлась о мою ногу, пока Эрик работал в своём кабинете. Всего одно прикосновение, и она не позволила мне погладить её, но это было начало. На той неделе я побывала ещё на двух казнях. Я изображала страх для Ханум, но решила, опять же, сосредоточиться только на Эрике. И когда каждая из казней заканчивалась, я крепко обнимала его и заверяла, что со мной всё в порядке. Что у нас всё хорошо. Что я никуда не уйду. Что я всё понимаю. И эти объятия что-то изменили в нем. Он чаще улыбался мне. Он чаще смотрел на меня. Он чаще смеялся — искренним смехом, а не тем, в котором чувствовался сарказм и острота. Он периодически открывал рот, чтобы что-то сказать, но затем закрывал его, как будто передумывая. Он отводил взгляд с некоторой нервозностью в глазах, прежде чем перевести тему. И что лучше всего? Объятия придали ему смелости брать меня за руку, когда он хотел. Убирать выбившийся локон волос с моего лица. Он стал гораздо более свободным в своих прикосновениях. Его маленьких, едва уловимых физических проявлениях привязанности. Из-за этого я с нетерпением ждала возможности оказаться рядом с ним. Я не хотела, чтобы его прикосновения заканчивались, когда он подходил ближе. Проще говоря, мне это нравилось. Мне это действительно нравилось.