Роза среди шипов

-----Эрик-----

Каждый месяц мы посещали новый город. Иногда два новых города, в зависимости от количества клиентов, которые приходили посмотреть. Которые приходили взглянуть в лицо смерти. Когда Жавер понял, что Цербер больше не привлекает посетителей после того, как они увидят на меня — и, на самом деле, несколько человек даже пожаловались, что собака отвлекает их от настоящей цели визита — он начал использовать Цербера как своего рода предварительное шоу. Когда толпа собиралась у его каравана, он выводил собаку в сгущающуюся вечернюю атмосферу, держа в одной руке зажжённую свечу, а в другой поводок. Из своей клетки я слышал звуки шока и восторга, когда зрители смотрели на моего нового друга. Он рассказывал, на удивление выразительным тоном, историю о Цербере. Трёхголовом псе, охранявшим врата Подземного мира. Он рассказывал, как поймал зверя, уменьшил его до нужного размера и привёл сюда — просто для того, чтобы все восхищённые посетители могли его увидеть. Он рассказывал и о том, как захватил в плен сына Аида и привёл его сюда. Что ребёнок, будучи отпрыском Бога Смерти, имеет облик трупа. Что я, по сути, вообще не живой. Что меня, возможно, вытащили прямо из реки Стикс, где я играл с другими детьми, детьми, которые слишком рано расстались с жизнью и целую вечность плавали по реке. Я слушал всё это в кромешной тьме фургона, пока Жавер не приводил свою первую небольшую группу в помещение и не ставил тусклую свечу на стол напротив клетки, чтобы она отбрасывала ужасающие тени на моё лицо. Тогда я улыбался им своей омерзительной ухмылкой, бросал на них свой взгляд, полный ненависти. Когда они приходили, я сосредотачивался на этом. На том, как сильно я желал им смерти. Как сильно я хотел, чтобы они страдали так же, как страдала Саша. Так же, как страдала Мари, которую они помогли убить. В этом мире не было человека, который заботился бы обо мне, и поэтому я не заботился о них. Я бы никогда не стал. Я решил, что всегда, навеки буду ненавидеть каждого из них. Когда они уходили, и ночь снова становилась тёмной, я отправлялся в то место. Место, где я мог найти Мари прямо за углом, где я мог найти Сашу, ожидающую прямо за моей спиной. И теперь, конечно, Цербер тоже ждал там. Мы вчетвером были счастливы. Умиротворены. Спокойны. Любимы. И в этом мире никто никогда не мог причинить вреда никому из нас. Ни один человек никогда не смог бы разыскать нас. Никто не смог бы забрать их у меня здесь. Никто. Никто. Но именно в те моменты, когда мой разум был слишком бодр, чтобы грезить наяву, когда в фургоне было слишком тихо, а Жавер курил снаружи — что случалось часто — а Цербер спал надо мной, на удивление, приходили самые худшие эмоции. Скука. Ужасная скука. Поэтому я решил что-то с этим сделать. Жавер сидел за своим маленьким столиком и ел курицу. Он бросил самые жирные и дешёвые части птицы Церберу в клетку надо мной, где все три головы слегка рычали, споря о том, кому какие кусочки достанутся. Я отказался от мяса и просто взял немного хлеба. Я понемногу жевал корочку, пока Жавер читал газету в перерывах между укусами. Он перевернул страницу, и я выпрямился. Прочистил горло. — Хозяин, — тихо сказал я. — Да, мальчик. — Его глаза пробежали по статье перед ним. — Я бы хотел, — продолжил я, — книгу для чтения. Он медленно оторвал глаза от страницы, чтобы встретиться со мной взглядом. — Надо же. — Да. — А я бы хотел быть богатым. Ну что ж. — Он цокнул языком и вернулся к газете. — Тяжело нам приходится, не так ли? Я был готов к такому ответу. — Я умею петь. — Поразительно. — Я могу петь для посетителей, — уточнил я. Он улыбнулся и откусил кусочек курицы. Он прожевал и проглотил. — Я не уверен, что люди приходят сюда для того, чтобы послушать, как ты поёшь песенку. — Я могу сделать это пугающим. Как моя улыбка. Это привлекло его внимание. Он снова поднял голову, мгновение смотрел на меня, а затем закрыл газету. — Это должно быть неплохо. Я ждал, слушая, как Цербер продолжает рычать и чавкать надо мной. — Ну? — Жавер резко махнул рукой в моем направлении. — Я жду. Поэтому я открыл рот и запел. Я выбирал длинные, низкие тона, несовместимые ноты и соединял их вместе, чтобы получался жуткий звук. Глаза Жавера округлились, его вилка звякнула о тарелку. Даже Цербер замер надо мной. Когда я закончил песню, губы Жавера растянулись в леденящей душу улыбке. Той очаровательной, жестокой улыбке, от которой у меня мурашки побежали по спине, когда я впервые встретил его. — Так-так, — промурлыкал он, — ты действительно удивляешь меня. Для такого маленького уродливого создания у тебя занятный голос. Я никак не отреагировал. После всего, что я слышал и видел от посетителей, то, что меня назвали уродом, не возымело никакого эффекта. Всего несколько месяцев назад эти слова из уст моей матери глубоко ранили бы, но теперь рана открылась, и её невозможно было залечить. Во мне не осталось ничего цельного, что можно было ранить. — По рукам, парень. — Он встал. — Сколько книг ты хочешь? Две? Три? Десять? Если ты обещаешь мне, что будешь так петь моим клиентам сегодня вечером и каждый вечер после, то я буду покупать тебе новую книгу хоть каждый чёртов день. Я попросил у него десять книг — самое большое число, которое он назвал. Честно говоря, я бы попросил больше, но, хотя теперь он, казалось, был в восторге от моей любви к чтению, я всё равно не хотел испытывать судьбу. Он немедленно уехал в город, который находился недалеко от нашей нынешней стоянки, и вернулся через тридцать минут со стопкой книг. Он положил их прямо рядом с моей клеткой, спросив, какую из них я хотел бы прочитать первой. Я попросил самую толстую из тех, что он купил, и он с радостью вручил мне переплетённые страницы, прежде чем открыть клетку Цербера, чтобы выпустить собаку на улицу. Я открыл страницы, испытывая радостную горечь от осознания, которое теперь укрепилось во мне. Жавер действительно был бизнесменом. Менялой. Он хотел получить от меня что-то пугающее. Я хотел получить достоинство. Способ обрести достоинство наедине с самим собой — быть пугающим на публике. Я уткнулся в книгу, определив, что это перевод «Макбета» Шекспира, и прислонился спиной к прутьям клетки, чтобы почитать. Если он обращается со мной уважительно, только когда я становлюсь его маленьким монстром — Тогда это ведёт к чему-то нехорошему.