Роза среди шипов

-----Кристина-----

Этим утром я проснулась раньше Эрика. Я очнулась от кошмара и не смогла снова заснуть. После всех смертей, которые я видела во время выступлений Эрика на прошлой неделе, можно было предположить, что мне снились казни. Или, возможно, как Ханум огрызается в пустоту, на бесплотных, незримых людей, которых только она могла слышать и видеть. Но не это напугало меня, когда я проснулась. Образ мёртвого Эхо снова возник в моём сознании. В своих снах я шла по Эхо-Холлу в одиночестве. Мне нужно было найти покои Эрика, но чем дальше я шла, тем больше терялась. Время от времени я сворачивала за угол и видела окровавленное тело, лежащее на полу. Сначала это были незнакомые мне тела. Но потом лица стали узнаваемыми. Митра. Назнин и Парвана. Реза. Амир. Ибрагим. Ханум. Надир. Шах. Эрик. Я начала паниковать, учащённо дыша даже во сне… Я. Мои глаза, неподвижные и тёмно-синие, как топазы, смотрели в потолок, рот разинут, лужа красной жидкости подо мной расползалась всё дальше. Шаги за моей спиной ускорялись и становились громче. Но я не хотела оборачиваться. Я не стала этого делать, даже когда подняла глаза и увидела, что зашла в тупик, хотя пространство передо мной раньше было продолжением длинного коридора. Не зная, что делать, потерянная, одинокая и пойманная в ловушку, я открыла рот, чтобы позвать на помощь. Вместо этого я резко проснулась, в буквальном смысле обнаружив, что вскочила, прежде чем поняла, что это был просто сон. Холодный пот стекал по моей шее. С выжженными на веках изображениями лежащих на полу трупов, мёртвой меня, Эрика, Резы и всех остальных, кого я встретила здесь, в Персии, истекающих кровью и погибших, я стянула с себя одеяло. За окнами всё ещё не рассвело, но я больше не чувствовала усталости. Я не была уверена, что хорошо отдохнула, но мне не хотелось возвращаться в то место, где снятся сны. Я встала и прошла через затемнённую комнату в гостиную. Здесь тоже сгустилась тьма, но я быстрым щелчком настольной лампы осветила пространство достаточно, чтобы увидеть, как часы показывают время: пять двадцать две. Я села на диван, обращённый к спальне Эрика, взяла лист бумаги, который оставила там прошлой ночью, и начала рисовать. Но я не стала рисовать то, что видела во сне. Не в этот раз. Однажды я уже пробовала перенести на бумагу изображение мёртвого Эхо, и это сработало не слишком хорошо, поэтому я поступила наоборот. Я решила нарисовать что-нибудь успокаивающее. Я выбрала первое, что пришло на ум: Эрика, сидящего там, где он обычно сидел, напротив меня, положившего правую лодыжку на левое колено, пьющего дымящийся кофе и ухмыляющегося какой-то внутренней мысли, которая только что пришла ему в голову. Мысли, которой он никогда не делился, просто качая головой и выражая полнейшую её неважность, прежде чем сменить тему. Вот что я бы нарисовала. Я принялась за работу над картиной. Я позаботилась о том, чтобы придать Эрику правильный ракурс — я запомнила его худобу, длину его тела, которая так отличалась от фигур других людей. Однако, пока я рисовала, я признала его формы. Я обнаружила, что мне приходится сильно концентрироваться на том, чтобы не сделать его талию слишком широкой, а руки — слишком короткими. Это было непросто. И когда я нарисовала его правильные пропорции, я посмотрела вниз и обнаружила, что, на самом деле, они вовсе не кажутся мне ненормальными. Они показались мне красивыми. В них было что-то пленительное. И, по правде говоря, он тоже был пленительным. Я думаю, возможно, я находила его красивым. Не несмотря на его внешность, а за неё. За неё, а также за его ум, его личность, его голос, его душу. Я не стала бороться с этой мыслью, хотя знала, что та Кристина, которой я была месяц назад, испуганная и дрожащая, только что вырванная из Сада, побледнела бы при мысли о том, что найдёт человека, известного как Ангел Смерти, совсем не ужасающим. Теперь я чувствовала себя в его присутствии как дома. На самом деле, я жаждала его присутствия. Перемена в моих чувствах с тех пор оказалась желанной. Мой рисунок был почти завершён — на данный момент мне не хватало только деталей фона — когда солнце начало появляться на горизонте. Дверь Эрика со скрипом отворилась. Он был полностью одет в тот наряд, в котором я видела его в первый день — в красное и золотое. Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Итак, ты проснулась. Мне показалось, я слышу, как твоя ручка скребёт по бумаге. — Доброе утро. — Я лучезарно улыбнулась в ответ. — Доброе утро. — Он ещё не успел взглянуть на рисунок, и объявил: — Я собираюсь сходить помыться. Завтрак должен быть здесь в течение часа. Если в дверь постучат, не открывай. Они могут подождать снаружи моих покоев, пока я не выйду. Я кивнула. — Да. Хорошо. — Конечно, так было лучше всего. Он всё ещё никому не доверял, и, честно говоря, я тоже. Прислушиваясь к тому, как за ним закрылась дверь ванной комнаты, к звуку наполняющейся водой ванны, я продолжила фон. Но я не стала рисовать его в покоях. Я не стала рисовать его в столовой Надира. Я нарисовала его дома. У меня дома. В моей квартире в Париже. На стуле в гостиной, где на стене позади него висела бы картина, изображающая мужчину, пересекающего сельскую местность Франции. Я не уделяла много внимания деталям фона — они сохранили мрачноватую простоту быстрого наброска — но это определённо напоминало место, по которому я скучала каждый божий день. Мой любимый человек в моём любимом месте, и я — Я остановилась на середине росчерка пера. Любимый человек. Действительно ли он мой любимый человек? На самом деле, мой отец должен быть моим любимым, но, возможно, он принадлежит к какой-то отдельной категории. В конце концов, он же мой отец. Хотя, помимо него… Да, я полагаю. Эрик был единственным человеком, которого я больше всего любила и о ком думала. Дверь ванной комнаты снова открылась. Он появился, с влажными чёрными волосами и снова пахнущий сосной, и подошёл, чтобы присесть на подлокотник дивана, прямо рядом со мной. Когда я снова обратила своё внимание на рисунок, его взгляд проследовал за моим, и я скорее почувствовала, чем увидела, как он напрягся. Я покраснела, но не спешила прятать рисунок. Не сейчас. Каким-то образом это сделало бы ситуацию ещё более неудобной. Вместо этого, я решила признать свою работу. На мгновение воцарилась тишина, пока я добавляла последние штрихи, затем он заговорил: — Что ты рисуешь, Кристина? — Тебя, — тихо сказала я. Он прочистил горло. — Немного одержима мной? — Нет, — ответила я, — мне просто нравится рисовать что-то хорошее. — Ах, да, — протянул он, хотя скованность осталась, — и я правда вижу, как тебе удалось запечатлеть мою необычайную красоту. Его голос буквально сочился сарказмом — и к этому моменту я знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что он намеренно язвит. Он выражал одну крайность, потому что твёрдо верил в другую. Хотя его слова говорили о красоте, я знала, что он просто защищается от того факта, что считает себя уродливым. Поэтому я повернулась к нему, встретилась с ним взглядом и сказала с полной серьёзностью: — Да. Мне удалось. У него перехватило дыхание, когда он оглянулся на меня и моргнул. Через мгновение он быстро отвёл взгляд и поспешил к креслу напротив меня, усевшись так, как будто забыл, как сидеть — верхняя часть тела вытянута вперёд, руки на коленях, что сильно отличалось от его обычной невозмутимой позы. Он прочистил горло. — В любом случае. Приём. Тот, который устраивает Ибрагим. — Да. — Он сегодня вечером. — Я знаю. — Я снова посмотрела на рисунок, на свою руку, сжимающую ручку. — Тебе нужно будет выступать там? — Да, — ответил он, — снимать маску, творить магию… весь набор. К счастью, без убийств. Сегодня вечером просто волшебное представление. Я кивнула и снова подняла взгляд. — Что ты чувствуешь насчёт этого? — Либо это, либо дворцовая тюрьма, я полагаю. Я не могу сказать «нет», как Надир любезно напомнил мне. Ты помнишь, не так ли? — Он пожал плечами. — Ты не ответил на мой вопрос, Эрик, — мягко сказала я. — Да, ты должен, но как ты себя чувствуешь? Он смотрел на меня ещё мгновение, прежде чем, наконец, принять свою обычную позу. Положив лодыжку на колено, откинувшись назад. Почему-то, видя его в таком положении, мне тоже стало легче. — Я не в восторге от этого, — пробормотал он. — Мне не нравится снимать маску чаще, чем это необходимо. Я не против магии. А вот шока на лицах людей я не выношу. — Он замер. — Когда я был маленьким, я решил, что ненавижу всех людей. Я хотел, чтобы они все умерли. — Что изменилось? — Я уставилась на него. — Откуда ты знаешь, что это изменилось? — Ухмыльнулся он. — Ты всё время говоришь мне, что тебе не нравится убивать людей. Само собой разумеется, что ты больше не ненавидишь всех людей. Я человек, и ты не ненавидишь меня. Его ухмылка исчезла. — Ты права. — Он отвёл взгляд. — Позже меня научили, что моя ненависть на самом деле была замаскированной заботой — что причина, по которой их ненависть причиняла мне такую боль, заключалась в том, что я хотел, чтобы они не ненавидели меня. Я хотел, чтобы они видели во мне подобного себе, но они не видели. Меня научили, что очень немногие люди на самом деле стремятся причинить вред другим, и что единственные, кого я не должен любить — это те, кто доказал, что они действительно злонамеренны. Что большинство людей просто введены в заблуждение, и что вместо того, чтобы ненавидеть их, я должен испытывать жалость к их невежеству. Потребовалось много времени, чтобы научиться этому, много сопротивления с моей стороны, но теперь, когда я усвоил этот урок, я чувствую, что я более спокоен — не намного более спокоен, конечно, но, по крайней мере, мой разум перестал постоянно походить на облако тьмы, как это было в детстве. — Кто тебя научил? — Прошептала я. Что произошло в его детстве? Какие болезненные события он пережил? Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Очень хороший человек. Лучший человек, чем я когда-либо могу надеяться стать. — Долгая пауза. — Его звали Джованни Биллизи. — Итальянец? — Да. Венецианец. — Ещё одна пауза. — Possa lui e la sua famiglia riposare in pace. — Ты говоришь и по-итальянски тоже? — Я вскинула брови. Он кивнул. — На скольких языках ты говоришь? — Бегло? На четырёх. Французский, персидский, итальянский и русский. На каких языках я умею читать и писать? Ещё на многих. Я не уверен в точном количестве. Более двадцати. Но читать на языке — это не то же самое, что говорить на нём. Для того, чтобы научиться говорить, требуется подготовленный преподаватель или погружение в языковую среду. В противном случае может показаться, что ты вообще не знаешь этого языка. Слово может звучать совершенно не так, как оно выглядит на бумаге. Возьмем английское слово knight — можно было бы подумать, что оно произносится как к-ниг-хт, но это максимально далеко от истины. Три буквы в этом слове не произносятся. Три. — Английский и без этого сбивает с толку. — Это правда. И я уверен, что звучал бы ужасно, если бы попытался на самом деле поговорить на нём. Несмотря на тот факт, что мой словарный запас больше, чем у многих англоговорящих. — Он рассмеялся. Когда я посмотрела на него, я с внезапной болью поняла, какой невероятно гениальный это человек — и как в силу обстоятельств он вынужден использовать этот гений ненавистным ему способом. Как он был вынужден терпеть постоянное отвращение и страх со стороны других людей. Но, несмотря на всю ненависть, которую он получал, все насмешки и постоянные напоминания о том, насколько он непохож на остальную часть человечества, он всё ещё находил в себе силы заботиться о других. И в тот момент, осознав это, я поняла, что мои чувства к нему гораздо глубже, чем дружба. Намного глубже. — Эрик? — Тихо спросила я. — Да? Моё сердце заколотилось. Я хотела рассказать ему о своих чувствах, но понимала, что это было бы слишком неожиданно, и поэтому выразила их другими словами. Действиями. — Я хочу пойти с тобой на приём сегодня вечером. — Ты не обязана. — Он выпрямился. — Я знаю. Я хочу этого. — Кристина… — Я буду в безопасности, если пойду? Он вздохнул. — Да. Возможно, даже в большей безопасности, чем если не пойдешь, поскольку нас, скорее всего, будут постоянно охранять. — Тогда решено. — Ты будешь представлена как моя рабыня, Кристина, одетая в свой наряд из Сада. Тебя выставят напоказ, как экспонат. Тебе будет некомфортно. — Нахмурился он. — Точно так же, как тебе будет некомфортно делать то, что тебя заставляют. У меня есть выбор. У тебя его нет. Поэтому я пойду с тобой. Я посмотрела на свой рисунок и почувствовала, как моё сердце одновременно заколотилось и растаяло, когда я услышала его слова: — Спасибо тебе, Кристина. Я очень благодарен за это. Я не ожидала, что почувствую подобное. Я не рассчитывала на это. Но теперь, когда я это почувствовала, мне показалось, что мир вокруг прояснился. Я увидела Эрика яснее, чем прежде. Мне показалось, что всё это время я спала, упуская важную часть реальности. Я влюбилась в него так, будто упала с кровати. Неожиданно. Без предупреждения. Вслепую, медленно, сантиметр за сантиметром приближаясь к краю, пока неосознанно не достигла бескрайнего пространства внизу. Жёстко и внезапно. Проснувшись от удара.