-----Кристина-----
Я пыталась расспросить Эрика побольше о том, что он знает о моём отце, но он не хотел говорить. На самом деле, чем больше я спрашивала, тем больше он, казалось, закрывал передо мной свои двери. Не то чтобы он утратил свою симпатию, но он говорил всё меньше и меньше, проявляя всё меньше эмоций, пытаясь сменить тему. В конце концов, он сказал мне, что ему следует вернуться к работе, оставив меня трястись от необходимости знать, почему он был так непреклонен относительно подробностей о Густаве Даэ. Разочарование было нереальным. Но, зная Эрика, если он не хочет что-то раскрывать, он этого не раскроет. Несмотря на то, как досадно было оставаться без ответов, несмотря на то, как ужасно это щекотало мой разум, я подавляла желание почесаться. Мне пришлось напомнить себе, что, копаясь в его прошлом, я только оттолкну его. Даже если часть этого прошлого касается моего отца. Или не касается. Или касается. Я не знала. Откуда мне было знать, если он отказывался говорить. Господи, я чувствовала себя не в своей тарелке. Как я теперь должна была сосредоточиться на рисовании?***
Уроки. Затем ужин. Затем нам нужно было отправляться в покои Ханум. Всё это время я ощущала тихий неустанный гул — чувство, которое, кажется, возникает только тогда, когда кому-то нужно что-то сказать. Спросить. Сделать. Но он знает, что пожалеет, если будут произнесены слова и совершены действия. «Боже мой, ты действительно задаёшь много вопросов», — сказал мне Эрик в тот день, когда меня подарили ему. Я знала, что это правда. Я также знала, что, хотя он больше никогда не скажет мне ничего подобного — по крайней мере, не искренне — было бы очень мудро просто держать рот на замке. Но жгучая потребность знать на самом деле походила на пожар — превращала все остальные потенциальные темы в пепел, когда мы сидели друг напротив друга в его гостиной. Так что в итоге я предоставила ему самому придумывать темы для разговора. Кажется, он был не против. Я думаю, он прекрасно понимал, о чём я на самом деле хотела поговорить. Я думаю, на самом деле, он был просто благодарен, что я придерживала язык. И когда ужин закончился, я снова надела свою Цветочную одежду. И мы направились в покои Ханум. Внутри меня нашлась микроскопическая часть, которая, на удивление, почувствовала облегчение. Походы к Ханум при всём желании не казались приятными — они пугали. Зато это отвлекало меня от потребности играть в Пандору вокруг шкатулки с секретами Эрика. Я села на своё обычное место на её диване. Эрик встал в центре комнаты. Я опустила глаза, но чувствовала на себе её взгляд. Краем глаза я увидела, как она повернулась к одному из евнухов и что-то тихо сказала. Я услышала его короткий ответ, а затем его шаги. Он отошёл в угол комнаты, чуть левее и сзади меня, и вернулся. Я, наконец, посмотрела. Он протянул Ханум маленькую, позолоченную коробочку. Ханум слегка улыбнулась, открывая коробку — на мгновение остановившись, чтобы исказить лицо и выкрикнуть слова в пустую стену на другом конце комнаты — а затем спокойно достала два синих, гладких, блестящих предмета из красной фетровой подкладки. Предметы представляли собой две тонкие трубки, примерно с мой большой палец, но в три раза длиннее, с чем-то вроде цилиндрической детали с открытым верхом на конце. Другая сторона трубки тоже была открыта. Я взглянула на Эрика. Его глаза стали немного шире, но остальная часть его лица и тела оставалась нейтральной. Я вернула взгляд на предметы. Ханум протянула мне одну из трубок. Зная, что медлить нельзя, я немедленно приняла её. Она была прохладной на ощупь, но в цилиндрической крышке я увидела что-то светло-коричневое, засунутое внутрь. Она снова заговорила. Переводчик позади нас сказал: — Вырази благодарность. Тебе, Роза, оказана особая честь покурить гашиш с Ханум. Я уставилась на то, что, как я теперь поняла, было курительной трубкой. Я заставила свой рот открыться и произнести слова: — Спасибо, Ханум. Я недостойна такого дара. Мне не нужно было смотреть на Эрика, чтобы почувствовать его абсолютный дискомфорт. Мысли вихрем пронеслись у меня в голове. Я знала, что это вещество изменяет сознание — как алкоголь, но по-другому. Что, если я поглупею? Что, если я сболтну что-то, чего не должна говорить? Подошел евнух и раскурил трубки. Из цилиндра поднялся дым, издававший землистый запах. Я делала всё возможное, чтобы забыть каждую крупицу привязанности и доброты, которые Эрик проявлял ко мне. Я пыталась стереть из памяти то, что знала об Эхо, Эхо-Холле и заговоре с целью убийства сына могущественной женщины, сидящей прямо рядом со мной. Я попыталась выбросить из памяти скрытое кровоточащее сердце Эрика, гнев Дароги на королевскую семью и незаконную связь Великого Визиря с принцем. А потом, когда Ханум начала курить, я тоже поднесла трубку к губам. Я сделала глубокий вдох. Я мгновенно убрала её ото рта и глубоко закашлялась, внезапно почувствовав сильную тошноту. Кто вообще будет таким заниматься? Вдыхать дым? Ради забавы? Даже сигары, столь популярные в Европе — почему? Услышав мой кашель, Ханум весело рассмеялась, запрокинув голову, с лёгким женственным звуком. Девушки из гарема последовали её примеру. Я коротко взглянула на Эрика, и, хотя он отказывался смотреть на меня в ответ, я заметила какое-то напряжение в его руках и плечах. Я не чувствовала смущения — беспокойство о собственном психическом состоянии занимало первое место в моём сознании. До сих пор я чувствовала себя совершенно нормально. Но, возможно, именно так человек чувствует себя под воздействием курительной смеси. Я и раньше бывала пьяна — мы с отцом играли в шахматы (плохо), будучи совершенно пьяными, хихикая, как маньяки, когда мне было шестнадцать — но на что будет похож этот раз? Я сделал ещё одну затяжку, но на этот раз не закашлялась. Казалось, мои лёгкие теперь больше заботились о том, чтобы не выдать секретов, чем о том, чтобы замечать дым внутри себя. Наконец, в комнату ввели жертву. Я наблюдала, как в Эрике проявляется образ Ангела. Я наблюдала, как жертва — низкий лысеющий мужчина средних лет — разрыдался. Я наблюдала, как вся комната погрузилась в тишину. И затем это произошло. Мир, казалось, одновременно сфокусировался и расфокусировался. Всё стало очень далёким, и всё же каждая вещь, на которую я смотрела, выглядела такой чёткой, как будто я видела её сквозь увеличительное стекло. Это было самое странное ощущение, и всё же… это было так приятно. Всё казалось таким приятным. Таким умиротворённым. Даже мужчина, дрожащий рядом с Эриком. Каким-то образом я вспомнила, что должна смотреть вниз. Я ещё раз затянулась трубкой. Ханум что-то сказала. Переводчик повторил это по-французски. Но по какой-то причине я не расслышала. Я была сосредоточена на наблюдении за движениями ног Эрика. И за ногами жертвы. У мужчины были такие маленькие ножки, по сравнению с Эриком. Они были такие маленькие. Или, может быть, это просто ноги Эрика были большими. Большие ноги. Большииииииие ноги. Гигантские ноги. Огромные ноги. Длинные ноги. Длинныеноги. Ногидлинные. — Ногидлинные, — прошептала я вслух. Я захихикала. А потом захихикала сильнее. Я хихикала, на самом деле, целый час. Я слышала, как Ханум тоже хихикала. Боже, эта казнь длилась так долго. Разве Эрик не говорил, что обычно они длятся всего несколько минут? Ханум снова произнесла те же слова, и на этот раз я услышала, что сказал переводчик. — Как тебе нравится гашиш, Роза? — О, — ответила я, — простите, Ханум. Вы спрашивали меня об этом час назад. При этих словах Ханум снова рассмеялась, от души. На этот раз смеялись не только девушки из гарема, но и евнухи. Я усмехнулась. О, я делала всех такими счастливыми. Это было мило. Я тоже смеялась. И на этот раз я не смогла перестать смеяться. На самом деле я была не в состоянии контролировать свою диафрагму и лёгкие, когда они сокращались, посылая ликование в мой разум. Посылая ликование в умы всех присутствующих. Я не могла перестать смеяться, даже когда жертва упала на землю. То, как его широко раскрытые глаза остекленели, когда его тело обмякло, было так глупо. Я закрыла глаза, и вокруг меня не осталось ничего, кроме смеха. Моего смеха. Смеха Ханум. Девушек, евнухов и переводчика. На самом деле, я думаю, что единственным, кто не смеялся, был Эрик.***
Я следовала за Эриком по коридорам. Он, казалось, напрягался при ходьбе, и это определенно было проблемой, потому что он был единственным, на ком я могла сосредоточиться. Это было похоже на прогулку во сне, где сверкающие стены дворца скрывались где-то в тумане, недосягаемые, но Эрик оставался кристально ясен. Паранойя зародилась в моем сознании из-за того, каким стало его настроение. Я слишком долго смеялась? Теперь он находит мой смех раздражающим? Он больше не любит меня? Моё дыхание участилось, и мне пришлось остановиться. Эрик тоже остановился. Он посмотрел на меня со злостью. Такой сильной злостью. — Прости, что смеялась целый час. Просто это было очень забавно. Тебе это не показалось забавным? Твои ноги были намного больше, чем у него, и это было так забавно. В его взгляде появилось замешательство. — Кристина, это длилось пятнадцать минут. Целиком. Не час. Ой. Я снова захихикала. А вот это и правда было глупо. Все мои прежние опасения исчезли. Пуф! Исчезли! Так глупо! Он взял меня за запястье и потянул за собой, быстрее, так что охранникам, следовавшим за нами, пришлось ускориться. Когда меня потащили, я обернулась, чтобы посмотреть на одного из них. Он был красив. Мне стало интересно, нравится ли ему его работа. Есть ли у него жена? Дети? Какова его жизнь вне всего этого? Я улыбнулась охраннику, шедшему рядом со мной. — Здравствуйте. Он не повернулся ко мне. Он просто продолжал идти. О, он, должно быть, не услышал меня. — Здравствуйте, месье. Как поживаете? И снова он меня не услышал. Хм. — Месье, — продолжила я, — вы, наверное, глухой? — Кристина, прекрати. — Я услышала, как Эрик провернул свой трюк с голосом. — Он не может тебя понять, и он обучен не отвечать тебе, поскольку от тебя ожидают, что ты не будешь разговаривать с другими мужчинами, кроме меня. Прекрати, пожалуйста. Я слышала его прямо у себя в ухе. Но он был не у меня в ухе. Представьте себе — крошечный Эрик сидит у меня в ухе. Я захихикала сильнее. Если я не ошибалась, Эрик зашагал ещё быстрее. Наконец, мы пришли в покои Эрика. Он быстро отпер дверь. Он втащил меня внутрь и повернул замок. Но вместо того, чтобы посмотреть на меня, он уставился на диван, его глаза расширились, а рот открылся. Я тоже повернулась, чтобы посмотреть. На левом диване лежало тело Ибрагима, обмякшее и застывшее, неподвижное, словно сама смерть.