Роза среди шипов

----- Эрик-----

— Не хочешь ли ты остановиться в гостинице «Лисье логово»? Выражение моего лица, должно быть, отразило недоверие, потому что Джованни рассмеялся. — Ты, конечно, не обязан оставаться, — сказал он, сверкнув глазами. — Ты можешь уйти в любое время. Попробуй. Иди. Уходи отсюда. Потрать свои кровно заработанные деньги. И следи, чтобы никто за тобой не последовал. Я не двигался. Когда я заговорил, мой голос звучал сухо из-за пересохшего горла. Страх грозил сжечь внутренности дотла, но я всё равно выдавил из себя ответ. — Почему вы предлагаете мне еду, хотя я пытался вас обокрасть? — Опасаешься моих намерений? — Мне не очень везло с гостеприимством, сэр. — Я заметил раздражение в собственном голосе. Если он и обратил на него внимание, то, похоже, не подал виду. — Да, — медленно ответил он, оглядывая меня с ног до головы, — это заметно. Что ж… — Он пожал плечами, убирая одну руку со своей трости и засовывая её в карман, — если ты настолько не доверяешь мне и моим людям, то, как я уже сказал, дверь выше по лестнице. И на улицах Венеции в это время года довольно тепло. Я бы остерегался только дождя. Arrivederci, Эрик. Он наблюдал за мной, как будто ждал, что я уйду. Но я не уходил. Моё сердце бешено колотилось. Это наверняка какой-то трюк. Иначе быть не может. Но он позволял мне уйти. Почему он позволял мне уйти, если- — Сколько стоит ночлег? — Прошептал я. — По-моему, я предлагал остаться бесплатно. — Нет, вы ничего об этом не говорили. — Разве? Хм. Я не могу вспомнить. А, ладно. Не беспокойся об этом. Тебя устроит третий этаж? — Нет, я хочу заплатить. — Если я остановлюсь здесь как заплативший постоялец, то, по крайней мере, у него будет меньше способов надавить на меня. Он цыкнул, но скорее с насмешкой, чем раздражённо. — Хорошо. Брось мне одну из этих монет. Я достал одну серебряную монетку и несильно бросил в него. Он поймал её, не глядя, всё время пристально наблюдая за мной. — Доволен? — Спросил он, убирая монету в карман. Я кивнул. — Я бы хотел заплатить за еду. И за ванну тоже. — Ты понимаешь, что просто возвращаешь мне мои собственные деньги, да? Я не ответил. — Mio Dio, прекрасно. Брось мне ещё две монеты. Я так и поступил. Он снова сунул деньги в карман, а затем повернулся к девушке, стоявшей у стола. — Лучиана. — Si, Padre. — Porta Erik nella stanza dodici al terzo piano. Она напряглась, казалось, избегая смотреть на меня. Я сразу почувствовал смущение. Я предположил, что Джованни попросил девушку проводить меня, и сказал: — Я наверняка сам смогу найти… — Нет. — Он поднял свободную руку, останавливая меня на полуслове. Он продолжал пристально смотреть на Лучану. — Sono tutti sordi qui? Portalo nella stanza dodici. — Si, Padre. — Она едва заметно кивнула. Она быстро прошла мимо Джованни, мимо меня и поднялась на первый этаж. Я решил, что пришла пора следовать за ней. Она подошла к столу у двери, который я не заметил в первый раз, и полезла в карман брюк, чтобы достать маленький ключ. Она отперла один из ящиков и достала другой ключ, побольше. Затем заперла стол и направилась вверх по лестнице. Лучиана шла быстро, как будто хотела от меня отвязаться — хотя это было маловероятно. Здание, конечно, большое, но недостаточно большое, чтобы в нём заблудиться. Стены, оклеенные красными обоями, выглядели чистыми, без малейших следов пыли, как и масляные лампы на стенах. Деревянные полы, казалось, недавно отполировали, а потолки были идеально белыми. Джованни назвал это место логовом, но я бы его так не назвал — гостиница явно процветала, и за ней хорошо ухаживали. Интересно, что именно эти мальчишки делали с деньгами? Не могли же они возвращаться из банка. Для этого было слишком поздно. Возможно, Джованни держал несколько разных заведений? Возвращались ли они с избыточным доходом от одной из других его гостиниц? Лучана наконец остановилась у последней двери на третьем этаже, там, где в дальней стене располагалось окно с цветами на подоконнике. Она повернулась ко мне, слегка побледнев при виде моего лица, и протянула ключ. Я не мог не заметить, ругая себя за это, насколько она хорошенькая. Как только ключ оказался в моей в руке, она бросилась к лестнице. Я повернул ключ в замке на двери и шагнул внутрь. У меня перехватило дыхание. Чистая, аккуратно застеленная кровать. Маленький столик в углу. Комод. Книжная полка с книгами, которыми, вероятно, обычно наслаждаются гости, останавливаясь в комнате. Лампы на стенах. Нигде нет грязи, занесённой снаружи. Никакой неудобной лежанки. Никакой клетки. По словам Джованни, я могу уйти в любое время. Но я заплатил, и прямо сейчас я не был уверен, что хочу уходить. Я сразу же бросился к книгам, забыв о своём голоде и усталости. Я взял одну, открыл её и, конечно, ничего не смог понять. Но сейчас меня это не заботило. Я подбежал к столу и минут двадцать листал книгу, снова наслаждаясь ощущением страниц в своих руках. Дверь открылась. Я вскочил, как чёртик из табакерки, скрипнув стулом по полу. В комнату вошёл не Джованни, как я ожидал. Вместо него пришёл смуглокожий мужчина, который перекрестился, впервые увидев меня. Он держал тарелку с едой, телятиной и овощами, точно такую же, какую ел Джованни. В другой руке он нёс чашку чая. Мой желудок потребовал еды. Мужчина не дрогнул, когда посмотрел на меня. Теперь он смотрел на моё лицо так, словно я был обычным человеком. Он подошёл к столу и поставил тарелку и чашку. — Ты ешь, — сказал он на ломаном французском. Потом указал на тарелку, и на дверь. — Ты мойся. Я понял — после того, как поем, я смогу принять ванну. Я кивнул и сел обратно. Я ждал, когда он уйдет, но он так и не вышел за дверь. Вместо этого он с любопытством посмотрел на меня и тоже сел. Возможно, Джованни послал мужчину убедиться, что я не стащу его серебро и фарфор. Я сделал большой глоток чая, не замечая, что он обжёг мне горло. Я начал лихорадочно резать мясо, когда мужчина указал на себя и сказал: — Сальваторе. — Извините? — Нахмурился я. — Сальваторе. — Он похлопал себя по груди. Его имя. Я отложил вилку и нож и тоже похлопал себя по груди. — Эрик. — Эрик. — Он кивнул. — Хорошо. Я кивнул и принялся за еду. Он не произнёс ни слова, пока я ел и пил, и я пытался притвориться, что его здесь нет. Мне не нравилось, когда на меня подолгу смотрели, но это была небольшая цена за то, чтобы наконец-то поесть. Когда с едой было покончено, он встал и забрал чашку и тарелку. Он кивнул в сторону двери, глядя на меня, жестом приглашая следовать за собой. Я послушался. Мы спустились на два лестничных пролёта и вошли в столовую. Я прикрывал лицо руками, пока он вёл меня на кухню. Я не поднимал головы, пока мы проходили мимо поваров. Он продолжал идти, пока мы не достигли маленькой комнатки за кухней. Единственной мебелью в этой комнате была круглая деревянная ванна. — Жди. — Сальваторе поднял руку. Я снова послушался. Через несколько минут он вернулся с двумя огромными вёдрами воды, от которых исходил пар, и вылил их в ванну. Он несколько раз уходил и возвращался, пока ванна не наполнилась горячей водой. Я повернулся к нему спиной и почувствовал, что у меня сейчас потекут слюнки. В последний раз я принимал нормальную ванну — не жалкое её подобие в повозке — когда я ещё жил в Бошервиле. Отчаянно желая залезть в воду, почти обезумев от необходимости вымыться, я снял рубашку — и, вздрогнув, вспомнил, что Сальваторе стоит у меня за спиной. Я резко обернулся, чтобы посмотреть на него, с бешено колотящимся сердцем, напуганный перспективой того, что он увидит меня частично обнажённым, но он, похоже, не был шокирован. Нет, на самом деле, он совсем не казался обеспокоенным. Он не пошевелился, чтобы прикоснуться ко мне — и хотя часть моего сознания боялась этого, я знал, что не каждый взрослый мужчина хочет причинить мне вред. Однако, я заметил, как он смотрит на мои многочисленные ожоги и шрамы. Те, которые я нанёс себе сам по всей груди, животу и рукам. Он медленно и глубоко вдохнул. — Кто? — Спросил он, указывая на один особенно неприятный порез, который я сделал на груди. Он появился, когда мысли о Цербере переполнили мой разум — мысли о том, что его смерть была делом моих рук; что если бы я просто выполнил требования Жавера, Цербер был бы всё ещё жив. Я не сказал, что сам нанёс себе шрамы. Мне было слишком стыдно. Полные губы Сальваторе сжались. Он вздохнул, а затем указал на себя. — Я. Я не понял. Я уже собирался попросить его пояснить, когда он снял свою рубашку. Его живот и грудь оказались мускулистыми, и когда он повернулся, я громко ахнул. Десятки длинных, уродливых, глубоких шрамов покрывали его спину, выпуклые и розоватые. Он снова надел рубашку и посмотрел на меня. — Кто это сделал? — Я спросил его так же, как он спрашивал меня. — Хозяин, — тихо ответил он. — В Америке. — Он указал на меня. — Кто? Я собирался сказать, что это сделал я. Сам. Только я. Но когда слово «Хозяин» сорвалось с моего собственного языка, я решил, что это не ложь. Если бы Жавер был добрее, если бы он не подвергал меня тому, чем я занимался, у меня, скорее всего, не было бы ни одной нанесённой самому себе раны на всём теле. Он понимающе кивнул, глядя на меня с каким-то родственным чувством, которого я не видел со времен Мари. Это было совсем не похоже на привязанность, с которой она смотрела на меня, но это было по-доброму. Я ощутил понимание. Я чувствовал себя почти виноватым. Я пробыл в плену всего несколько лет. И я знал о проблеме рабства в Америке; я читал об этом в своих книгах. Людей пытали, убивали, заставляли работать до смерти. Детей разлучали с матерями. Насколько я знал, он мог быть порабощён с рождения. Он ушёл и закрыл за собой дверь, а я снял штаны — только после того, как запер дверь. Обнажаться до пояса и так было достаточно неприятно — я бы совсем запаниковал, если бы он вошёл и увидел меня полностью голым. Но когда я забрался в ванну, я почувствовал себя… в безопасности. Впервые за много лет я почувствовал, что на какое-то время всё может стать по-настоящему хорошо. Я закрыл глаза, и успокаивающее ощущение тёплой воды погрузило мой разум в сон.