Роза среди шипов

----- Эрик-----

Раздался стук в дверь моей комнаты. Я открыл глаза и вскочил, на мгновение забыв, где нахожусь. Я вспомнил вчерашний день. Мне предложили комнату. Накормили. Потом была ванна. Сальваторе. И я уснул в ванне. Затем меня разбудили и проводили обратно сюда, где меня дожидалась свежая одежда. Несколько комплектов. Я переоделся и быстро уснул. Я посмотрел в окно. По яркому свету, проникавшему внутрь, я догадался, что, вероятно, сейчас полдень. Снова стук. — Эрик, ты здесь? Или ты всё-таки решил сбежать? Джованни. Я встал с кровати — очень удобной кровати — и босиком подошёл к двери. Я открыл её. Там стоял он, опираясь на трость. Мужчина улыбнулся мне, подняв чёрные брови почти до уровня своих волос цвета соли с перцем. — Что ж, добрый день. — Он выпрямился в проходе. — Могу я войти? Я хотел бы поговорить с тобой. Я кивнул и дал ему пройти. Он носил трость и прихрамывал. Я смог бы убежать от него, если бы возникла опасность. Джованни вошёл, оглядывая комнату, словно изучая её, как будто это была не его собственность. — Как тебе спалось? — Спросил он. — О, и ты можешь закрыть дверь. Это будет личный разговор. Неохотно, я так и поступил. — Я хорошо выспался. — Хорошо. — Он подошёл к столику в углу и сел. — Проходи. Садись. Я хочу кое-что обсудить. Я неуверенно подошёл к другому стулу, напротив него. Затем тоже сел. — Я поговорил с Кармело и Винченцо, — начал он, прислоняя трость к стене. — Ты совершил много ошибок, предпринимая кражу. — Сэр? — Я уставился на него. — Ну, во-первых, — сказал он, откидываясь назад. — Ты никогда не должен пытаться совершить кражу такого масштаба, пока их больше, чем тебя. Мне всё равно, насколько быстрым или сильным ты себя считаешь. Это редко заканчивается хорошо. — Я… сэр, я не… — Я моргнул. — Нет, самое лучшее, что можно сделать, это подобраться поближе, незамеченным, и обшарить их карманы. Или, ещё лучше, отвлечь внимание. Или подождать, пока они отпустят сумку, а затем незаметно забрать её. Если ты хочешь украсть крупную сумму денег, это должно быть сделано в тот момент, когда деньги изолированы. Я замер, чувствуя, как в глубине моего живота зарождается растущее чувство беспокойства. — Звучит так, сэр, как будто у вас богатый опыт. — Можно и так сказать. — Он ухмыльнулся и забарабанил пальцами по столу. — В конце концов, это логово воров. — Я понимаю. — Мне стало холодно. Это объясняло сумку с деньгами, которую несли Кармело и Винченцо. — Хотел бы ты научиться лучше воровать? Я стоял, широко раскрыв глаза. — Я знал, что здесь есть подвох. — Нет, Эрик, никакого подвоха нет. Я уже говорил тебе, что ты можешь уйти в любое время, когда захочешь. — Его голос оставался спокойным. — И, без сомнения, вы используете против меня тот факт, что теперь я знаю, что это за место на самом деле. Без сомнения, вы будете следить за мной, чтобы убедиться, что я никому не проболтаюсь. Или это, или я присоединюсь к вам. Да? Что ж, я знаю таких, как вы. Публично очаровательны, в душе жестоки. Вы можете считать, что держать меня здесь с помощью угроз это не заключение, но даже с невидимыми прутьями клетка остаётся клеткой. Джованни больше не улыбался. Он пристально наблюдал за мной несколько мгновений. Затем: — Многие до этого доносили, что это притон воров, и многие другие когда-нибудь донесут. Полиция знает. Я им плачу. Им всё равно. Пока я не поднимаю слишком много шума, пока я отдаю им часть заработанного, они оставляют меня в покое. На самом деле, они смеются над теми, кто пытается развалить это заведение; в полиции им говорят, чтобы они умерили свою зависть, и перестали строить козни против гостеприимного, милосердного синьора Биллизи. Ты можешь рассказать хоть всему городу, Эрик, и это ничего не изменит. Я не садился. Моё тело словно окаменело. — А теперь, — Джованни наклонился впёред, — я говорил не только с мальчиками. Я также говорил с Сальваторе. — Он помолчал. — Ты знал, что это не его настоящее имя? Я продолжал молча смотреть. — При рождении его назвали Джейкоб. Без фамилии. Просто Джейкоб. Он родился на плантации в Джорджии, в Соединенных Штатах Америки. Его забрали у матери и продали на другую плантацию, когда ему было шесть. Затем продали снова, когда ему исполнилось двадцать. Его хозяин, путешественник, владеющий несколькими языками, возил его по всей Европе. Именно в Венеции Джейкоб в конце концов убил хозяина, сбежал и нашёл меня. Он решил остаться здесь, сменил имя и стал искусным вором. Замечательным членом семьи. — Он остановился и посмотрел на меня. — Ты знал что-нибудь из этого? — Нет. — Я покачал головой. — Сальваторе рассказал мне кое-что прошлой ночью, — тихо продолжил Джованни. — Он сказал мне, что у тебя тоже был хозяин. Что твой хозяин причинял тебе боль. — Он перевёл взгляд на мои руки. — Дай мне посмотреть на твои запястья. — Зачем? — Мои руки крепко прижались к бокам. — Я не причиню тебе вреда, — прошептал он, и протянул руку. — Дай мне посмотреть на твои запястья. — Зачем вам на это смотреть? — Я не сводил глаз с его ладони. — Я просто хочу взглянуть. — Когда я не пошевелился, он убрал руку и полез в карман брюк, откуда достал прямоугольный кусок металла. Он протянул его мне. — Держи. Это складной нож. Повернёшь его, и появится очень острое лезвие. Если я попытаюсь причинить тебе боль, воткни нож глубоко мне в руку. Давай. Возьми его. Это будет небольшой страховкой для тебя. Медленно, я протянул руку и взял кусок металла. Я вынул лезвие, сразу почувствовав себя лучше. Защищённее. Снова у меня в руках нож. Затем, так же медленно, я вложил другое запястье в его руку, держа лезвие рядом, как напоминание, чтобы он ничего не предпринимал. Джованни осторожно отодвинул рукав — когда он это сделал, моё сердце бешено заколотилось, и я с ужасом увидел, как он ищет и находит мои порезы и ожоги. — Сальваторе, — начал он, уставившись на раны, — сообщил, что ты сказал ему, что это сделал твой хозяин. Это правда? Я не ответил. — Или, — предположил он, наконец-то поднимая на меня глаза, — быть может, ты сделал это с собой, находясь под его опекой? — Опека — это не то слово, которое я бы использовал, — дрожащим голосом выдохнул я. — Нет, я полагаю, это неправильное слово. Прости меня. Французский не мой родной язык. — Он кивнул, затем указал на моё запястье. — Ты сам сделал это с собой? — Почему вы уверены, что он этого не делал? — Это сделал он? Долгая пауза. Я хотел солгать. Но то, как он смотрел на меня, как будто его действительно волновал ответ, не позволило мне. — Нет. — Хм. — Он отпустил моё запястье. — Сколько у тебя таких? Моё сердце сильно забилось. Я промолчал. — Они у тебя по всему телу? Я кивнул, совсем чуть-чуть. — А этот, — он указал на один из порезов. Я быстро сдвинул рукав, чтобы прикрыть порезы и ожоги. — Этот выглядит свежим. Когда он был сделан? — Прошлой ночью. Перед тем, как я пришёл сюда. — Почему? — Потому что я ненавижу себя. — Я никогда не высказывал этого вслух. Это, конечно, было правдой, но я никогда не произносил причину вслух. Я почувствовал, как в горле образовался комок. — И почему, — спокойно спросил он, — ты себя ненавидишь? — Посмотрите на меня. — Я смотрю. Слёзы навернулись мне на глаза. Я вытер их дрожащей рукой. — Сколько тебе лет, сынок? Сынок. Мои глаза расширились при этом слове. — Двенадцать. — Довольно юный возраст, чтобы начинать ненавидеть себя. Мне жаль. — Он посмотрел на лезвие, всё ещё направленное на него. — Ты ненавидишь и других людей тоже? — Да. — Не надо. — Извините? — Меня едва не перекосило. — Не надо ненавидеть людей. — Я думаю, сэр, если вы не проходили через то же, что и я, у вас нет права говорить мне… — Я понятия не имею, через что тебе пришлось пройти, Эрик, и никогда не узнаю. Только если ты сам не решишь поделиться. Даже тогда я никогда по-настоящему не пойму всю твою боль. Но я тоже видел страдания и жестокость. Я ненавидел себя, ненавидел других. Я был зол. Я горевал. Больше, чем ты можешь представить. Но одна вещь, которую я усвоил, заключается в том, что ненависть к другим — и ненависть к себе — не приводит ни к чему, зато даёт тем, кого ты ненавидишь, власть над тобой. Это позволяет тем, кто заставил тебя ненавидеть себя, победить. Я перестал дышать, вслушиваясь в каждое его слово. — Так что злись, Эрик. Чувствуй глубокий, жгучий гнев. Горюй о том, какой твоя жизнь могла бы быть, но не была. Но не ненавидь людей. Люби их. Люби их, даже когда они ненавидят тебя. Докажи им, что ты человек — более человечный, чем они когда-либо смогут быть. Я опустил нож. — А что касается твоей ненависти к себе — это может занять больше времени. Но пообещай мне вот что. Если ты когда-нибудь почувствуешь необходимость умереть, необходимость покончить с собственной жизнью, не делай этого из-за боли. Не делай этого из-за горя, одиночества или гнева. Если ты решишь умереть, умри ради чего-то большего, чем ты сам. Я обнаружил, что сижу в кресле. Я не помнил, как опустился туда. Я не помнил, как позволил себе заплакать, но моё лицо намокло от слёз. Он снова протянул руку. — Дай мне посмотреть на лезвие. Я протянул ему нож, чувствуя, как немеют мои пальцы. И, к моему ужасу, он приставил лезвие к собственному запястью и сделал надрез. Глубокий. Там собралась лужица крови и закапала на стол. У меня пересохло во рту. — Почему… — Мои воры — семья в этом доме. И пока ты остаёшься в этом доме, ты, как и все мои гости, тоже семья. Все мы. Итак, я вижу, что ты резал себе запястье от отчаяния, и я порежу своё, чтобы разделить эту боль. Мы сделаем это вместе. — Он протянул мне клинок. — Продолжай. Твоя очередь. Я буду повторять каждый из порезов. Я не прикасался к окровавленному клинку. Я только ошеломлённо смотрел на него. — Почему ты не продолжаешь? Ты больше не хочешь причинять себе вред? — Я хочу. — Я отвечал правдиво. Возможно, слишком правдиво, подумал я, но мне было всё равно. — Но не прямо сейчас. Я не могу, пока вы здесь. — Почему? — Я не хочу, чтобы вы резали свои запястья. — Я поднял на него глаза, очень медленно, и мои слова с трудом срывались с губ. — А я не хочу, чтобы ты резал свои. И всё же мы здесь. — Он отложил нож. — Ты уверен, что не хочешь? На самом деле, было не так уж больно. Я могу продолжать. Я покачал головой, и слёзы потекли ещё сильнее. — Как скажешь. — Он пожал плечами. — Но сделай мне одолжение и будь честен. Сообщи мне, когда решишь приставить лезвие к своей коже, чтобы я тоже мог это сделать. Тебе не стоит нести это бремя в одиночку. — Он встал. — Итак, хотел бы ты научиться быть настоящим вором или нет? Решишь ли ты работать на меня, или захочешь применить свои навыки на улице и продолжить свой путь в одиночестве, для меня не имеет большого значения. Мне просто ненавистна мысль о том, что у кого-то может быть такая… неподходящая техника, которую ты продемонстрировал прошлой ночью. Особенно, когда у меня есть возможность обучить тебя. Я чувствовал себя слишком оцепеневшим, чтобы по-настоящему обдумать всё это, но моя душа, должно быть, сделала выбор, потому что я сказал: — Да. Я буду учиться. — Хорошо. — Джованни потянулся за своей тростью. — И ещё, вон та книга, чёрная, на верхней полке, — он указал на шкаф. — В этой книге есть переводы с итальянского на французский. Тебе придётся учить язык в обратном порядке, но ты, кажется, достаточно сообразительный, чтобы справиться с этим, пока я не найду для тебя словарь с французского на итальянский. Мне придётся научить тебя правильному произношению. Но сегодня вечером, вот тебе первое задание: выучи пятьдесят новых слов к завтрашнему утру. Он поднял складной нож, всё ещё скользкий от крови, и закрыл его. Он убрал нож в карман и оставил меня в одиночестве. Но даже сквозь оцепенение, сквозь слёзы, которые всё ещё лились, я почему-то чувствовал себя менее одиноким, чем раньше.