Я отринул свет и тьму,
Лишь огню теперь служу:
Не блаженству и не боли.
…
Горн раскалён, гудит в печи огонь лихих сердец.
Ты никто, здесь я всему венец.
Сквозь дым пройдешь и сам, войдя в огонь, поймёшь,
Что есть свет и тьма.
…
Вы должны пройти огонь:
Либо сгинуть, либо вновь
Возродиться у истока.
«Чёрный кузнец» Чёрный кузнец
После суда и приведения приговора в действие Лань Ванцзи восстанавливается долгие месяцы, за нарушение самого главного правила ордена — правила, запрещающего общение с порочными людьми, — запертый старейшинами в холодной и безразличной к его горю пещере Ханьтань, лишённый даже собственного меча, давно ставшего продолжением руки. Хорошо хоть, брат настоял, чтоб ему оставили гуцинь, и теперь он целыми днями, время от времени проваливаясь в бессильное полуобморочное состояние, стирает в кровь пальцы, но не перестаёт перебирать струны, надеясь дозваться до любимой души. Сколько их, убитых скорбью и перевернувшимся мировосприятием несчастных адептов, видели эти ледяные своды за долгие столетия своего существования? Сколько слёз таят в себе здешние замёрзшие воды? Сколько крови и боли оставит здесь он, Лань Ванцзи, за то неопределённо долгое время, что ему суждено здесь томиться? За пределами пещеры текут месяцы, один сезон сменяет другой, листва с деревьев осыпается и вырастает вновь, реки прячутся подо льдом и сбрасывают с себя оковы, чтобы бежать по руслу опять, проснувшись от зимнего сна, кланы, вздохнув спокойно после смерти презренного отступника, восстанавливаются и по-прежнему грызутся друг с другом за малейшую крупицу влияния — всё вокруг продолжает жить, дышать, всё движется и меняется. Не меняется лишь он один — застывший в своём неусыпном горе, с сердцем, чужим тщеславием и честолюбием втоптанным в грязь, с разбитой на множество осколков от боли душой. Раны от дисциплинарных кнутов по-прежнему ноют, воют, стонут, приносят невыносимое страдание, вновь и вновь напоминая ему вовсе не о преступной связи со злодеем, а о том, что он не сумел защитить тех, кого всем сердцем любил. У него был возлюбленный, у него был любимый сын. Где они теперь? Что с ними? Что стало с малышом А-Юанем? Куда Вэй Ин его спрятал, спасая от жуткой участи? Где его искать? У Лань Ванцзи так много вопросов — и на них ни одного ответа. Спустя долгие два года, за которые, кажется, он сам стал частью льда, за которые по его жилам да меридианам вместо крови и духовной силы, кажется, потекла студёная вода, спустя долгие два года он наконец понимает, что имеет достаточно сил, чтобы покинуть опостылевшие священные пещеры. И без абсолютных сожалений, оставив брату и дяде записку, он уходит прочь — в ночь, во мрак, в неизвестность, как когда-то его единственная любовь, не зная, куда идти и где искать, не зная, что делать, кому и сколько заплатить, чтобы встретиться со своей семьёй вновь. Он идёт по укутанным полуночной мглой Облачным Глубинам беспрепятственно, никем не остановленный, забирается в хранилище и снимает со стены истомившийся за годы без хозяина Бичэнь. Он шагает к стене, туда, где в такой далёкой счастливой юности ловил Вэй Ина и за шкирку тащил его получать наказание за наказанием, шагает, даже не пытаясь скрыться, и один-единственный неудачливый патрульный, попытавшийся было его задержать, получает такой холодный взгляд, что наверняка ещё неделю не сумеет согреться — Ханьгуан-цзюнь хороший ученик, он понимает наставников с полузвука, а ледяной источник и своды священных пещер не брезгуют делиться своим морозом. Спустившись с горы в предрассветных сумерках, не вставая на меч, чтобы дать мышцам возможность вспомнить, что такое движение, что такое жизнь, Лань Ванцзи останавливается на развилке, не зная, куда ему теперь идти. В Цайи? А зачем? Что он там найдёт? В Пристань Лотоса? Там бешеный шиди Вэй Ина, променявший названного брата на положение уважаемого главы Великого Ордена. В Ланьлин идти и вовсе не хочется, да и кто в здравом уме пожелает идти в кишащий ядовитыми змеями гадючник? Вдруг с ветви ближайшего дерева, прервав его тяжкие раздумья, слетает крупный ворон, знакомо садится на плечо и, изогнув шею, заглядывает в глаза. — Вэй Ин? — в бесплодной надежде спрашивает Лань Ванцзи, приподняв было руку, чтоб погладить, но опускает, понимая, что это совсем не тот, кого он жаждет коснуться. Ворон в разы меньше того, каким в последнюю их встречу был Вэй Ин, да и хлипкий он какой-то, несуразный, будто… Не ворон вовсе, а воронёнок? — Я уж думал, ты никогда оттуда не выйдешь! — восклицает птица, спрыгивая с его плеча и на лету обращаясь человеком — нескладным угловатым подростком, совсем-совсем Лань Ванцзи не знакомым. — Ох уж эти напыщенные заклинатели! Понаставят барьеров, а честным посыльным потом годами ждать под стенами, чтобы пару фраз передать! — Кто ты? — вздыхает и щурится Лань Ванцзи, разглядывая незнакомого паренька. Тот ухмыляется как-то одновременно чуждо и бесконечно знакомо, приподняв один уголок губ, не выдерживает и растягивает губы в широкой язвительной усмешке. Лань Ванцзи качает головой и смаргивает наваждение: нет любимой родинки под губой, нет доброго и совсем не обидного ласкового изгиба губ. Это не его Вэй Ин, это почему-то смеющий улыбаться почти как он чужак. — Птичка, что принесла тебе на хвосте новости! — сквозь смех заявляет нахальный юнец. — Ну всё, хватит тут нюни разводить, прыгай на меч и полетели! А то опоздаем! Если, конечно, уже не опоздали. — Ещё раз спрашиваю: кто ты? — вытащив меч из ножен и направив его в грудь наглеца, спрашивает Лань Ванцзи. Пока этот неизвестно кто не ответит ему, никуда он не пойдёт. Хватит с него быть доверчивым. Уж додоверялся — так додоверялся, что собственный наставник за шкирку притащил его на всеорденский суд а после, взяв в руку дисциплинарный кнут, исполосовал ему спину. — Меня зовут Сюэ Ян, — сдаётся парень, видя, что никуда с ним заклинатель просто так не пойдёт. — И меня послал мой учитель. Имя Вэй Усянь тебе что-нибудь говорит? Лань Ванцзи вздрагивает, будто от хлёсткой пощёчины, и устремляет потерявший холод, но наполнившийся болью и скорбью взгляд в бесстыжие глаза похожего на голодранца юноши, который, едва почувствовав на себе этот взгляд, ухмыляется ещё шире — хотя, казалось бы, куда уж дальше-то, у него же сейчас лицо треснет. — Глупый вопрос, — каркающе хохочет Сюэ Ян, знакомо наклоняя голову к плечу и изучая странного заклинателя. — Конечно, ты его знаешь. Не пойму только, чем ты его так зацепил. Выглядишь так, будто с Луны свалился или из нефрита вылупился. С хрустом Лань Ванцзи сжимает кулаки. Он и сам не знает, чем он, весь такой скучный и холодный, сумел понравиться солнечному Вэй Ину. А вот последняя фраза, особенно её часть про вылупление, навевает воспоминания о широко улыбающемся мальчишке, что хватался за его волосы и называл отцом. А-Юань буквально вылупился из напоённого энергией нефрита. — Кто и зачем тебя послал? — меняет тему Лань Ванцзи, надеясь всё-таки получить ответы. С каждым мгновением ему всё сильнее хочется впечатать соскучившийся по приключениям кулак в эту наглую ухмыляющуюся морду, и пусть все вокруг дальше говорят, что благородные молодые господа не дерутся голыми руками. — Ну ты и зануда, — вздыхает Сюэ Ян, сложив руки на груди, и вдруг странным образом преображается, в один короткий миг становится серьёзным, теряет всю свою весёлость. — Меня послал Вэй Усянь. Ему с каждым днём всё хуже, ему нужна твоя помощь. А теперь пойдём, я и так потратил слишком много времени, пока ждал тебя. А его у нас как раз очень мало. Грозно свернув напоследок глазами, он оборачивается воронёнком и, больше не глядя на Лань Ванцзи, улетает прочь. Тот, на миг задумавшись, бросает это дело и, вытащив из ножен верный меч и вскочив на него, направляется следом за размеренно машущей крыльями птицей. Увы, лететь длительное время он все ещё не может — слишком долго сидел без дела и почти недвижно, мышцы забыли работу, меридианы — ощущение бурлящей внутри энергии. Поэтому приходится — под недовольное карканье воронёнка, который опускается на его голову и несильно поклёвывает макушку — снижаться и делать привал примерно раз в три-четыре часа. И это он, могущественный Ханьгуан-цзюнь, когда-то без перерыва летавший целыми сутками… Даже думать стыдно. — Ты чего такой слабак? — добивает Сюэ Ян, недовольно складывая руки под грудью, пока Лань Ванцзи, не щадя давно не безупречно белоснежных одежд, опускается на траву и складывает ноги в позу для медитациии, чтобы восстановить силы. — По рассказам учителя ты просто всесильный небожитель! А на самом деле… — А на самом деле я два года истекал кровью в ледяных пещерах, лишённый возможности двигаться больше, чем десяток шагов из одного угла грота в другой, — обрывает его ворчание Лань Ванцзи. За долгое время без такого замечательного собеседника, как Вэй Ин, у него накопилось много слов — и не самых приличных тоже. — Так что заткнись и не мешай. Сюэ Ян таращит глаза на благородного, благовоспитанного, неподражаемого в своей холодной вежливости Второго нефрита Гусу Лань, блистательного Ханьгуан-цзюня, который только что, не моргнув и глазом, с горячим и бурлящим в голосе недовольством некультурно его заткнул. А тот вздыхает в долгожданной тишине, едва заметно ухмыльнувшись, и погружается в медитацию. Надолго пацана не хватает — уже через полтора часа он принимается дёргать Лань Ванцзи за рукава, тыкает под рёбра, стараясь вывести из транса, и тот, очнувшись, отвешивает ему щедрый подзатыльник. Мышцы в руках счастливо позванивают, довольные долгожданной нагрузкой. Пока Сюэ Ян гневно верещит что-то о высокомерных вредных заклинателях, Лань Ванцзи уже успевает вскочить на меч и сверху вниз смотрит на причитания нового знакомого так, будто это — самое раздражающее, что он когда-либо видел и слышал в жизни. Что, в общем-то, недалеко от правды. Хотя, пожалуй, витиеватые речи Гуаншаня и его бастарда — только парень, если задуматься, не так уж плох и точно поприятнее отца — будут похуже. — Мы летим или нет? — перебивает возмущения парня Лань Ванцзи, чувствуя клубящееся в груди беспокойство. Что же там такого произошло с Вэй Ином? Куда он делся, рухнув в бездонную пропасть? Что с ним было эти два года? — Ох уж эти заклинатели… — продолжает ворчать Сюэ Ян, взмахивает руками и, подпрыгнув, обращается вороном. Через неделю такого пути они наконец достигают своей цели. Лань Ванцзи задумчиво разглядывает пики высоких гор, щекочущие своими заснеженными верхушками небосвод, и в ожидании позыркивает на своего спутника. Тот фыркает, машет крыльями, перекидываясь в человека, и указывает пальцем на с виду самый неприступный, почти отвесный склон. — Там под самым небом есть пещера, — объясняет он, сдавшись под холодным взглядом. — В ней сами облака давят на голову, и это позволяет забыть о сковавшем тело страдании. А ещё там холод собачий стоит постоянно, он тоже притупляет боль, поэтому учитель забрался так высоко. — И он там сейчас один? — пугается Лань Ванцзи, стараясь среди сугробов и облаков разглядеть провал пещеры. — Думаешь, я бы оставил его одного?! Нет, с ним А-Юй, — Сюэ Ян как-то непривычно мягко усмехается, упоминая этого человека. Лань Ванцзи видел такую улыбку у своего брата, когда тот в юности упоминал его самого. — А А-Юй — это… — хмурится Лань Ванцзи, намекая, что был бы не прочь получить побольше информации. — Мальчишка, которого мы с учителем подобрали на улице в мелком городишке, когда искали место для пристанища, — поясняет Сюэ Ян, недовольный, что необходимы такие подробности. — Он толковый малый, и потому, когда учитель начал надолго проваливаться в забытье и бредить во сне, мы решили, что один останется с ним, а второй пойдёт искать того, о ком учитель часто упоминал. Он шептал твоё имя даже тогда, когда не мог вспомнить своё собственное. А я намного крепче А-Юя, у него бы не получилось долететь до Гусу, поэтому он остался с учителем. — А у тебя, значит, получилось, — не удаётся Ханьгуан-цзюню сдержать усмешки, так похож этот задиристый мальчишка на юного Вэй Ина, понапрасну храбрящегося, так легко да запросто покорившего его сердце. — Как видишь. Да и жаловался ли я тебе когда-нибудь во время нашего пути, а, второй Нефрит? Это ты всё от привала до привала летел, — юнец начинает злиться, закипать, будто вода в котелке над огнём, и пока его ярость не сбросила прочь крышку, Лань Ванцзи спешит сменить тему. — Как мы туда поднимемся? — спрашивает он, вглядываясь в окутывающий верхушку горы туман. — Ты — ножками. По крайней мере, последние пару ли точно, там начинаются барьеры, не пропускающие заклинателей на мечах. А до того, думаю, можно и полететь… — Сюэ Ян чешет в задумчивости затылок и роняет смешок. — Честно говоря, я не очень об этом задумывался. Мне было важно вообще найти тебя, а как до учителя добраться — это уж ты сам думай, твоя ж проблема. Лань Ванцзи глядит на него с лёгким возмущением и недовольно щурит глаза. Парень кривит губы в ухмылке, стараясь скрыть собственные переживания за учителя. — Тогда в путь? — приподнимает брови Лань Ванцзи, ожидая, пока его проводник перекинется и укажет ему дорогу, потому что он пещеру разглядеть по-прежнему не может. — В путь, — выдыхает тот, оборачивается воронёнком и взвивается ввысь, оттуда каркая на Лань Ванцзи, мол, и чего ты там застрял? Через одну палочку благовоний они преодолевают первые барьеры. Напитанное энергией полотно защитных заклинаний вовсе не мешает ему пройти, как того ожидал Лань Ванцзи, но с меча он всё-таки спускается — почему-то сознание нашёптывает, что так будет правильней. Энергия, магия Вэй Ина, мягко обволакивает его, будто приобнимая за плечи знакомыми и родными руками своего создателя. А вот снег… Снег холодит не подготовленные к этому ступни, заваливается в сапоги, по самые бёдра вымачивает, выстуживает одежды. Воронёнок Сюэ Ян же, видя, как легко он проходит сквозь магическую преграду, только роняет похожий на смешок звук и опускается на его плечо, сквозь ткани одежд больно впиваясь когтями в плоть. Зачем ему напрягаться и махать крыльями, когда можно с комфортом устроиться на широком и сильном плече и отдохнуть? Шаг за шагом Лань Ванцзи преодолевает барьеры, мягко и осторожно отодвигая в стороны нити заклятий и талисманов, похожие на скрывающий величайшую драгоценность полог. Наконец он выходит на небольшой уступ, на противоположной стороне которого виднеется узкая тёмная щель, в которую взрослый крупный заклинатель вроде него пролезет только если приложит достаточно большое усилие. — Если ты вдруг не понял, нам туда надо, — говорит незаметно слетевший с плеча и обернувшийся человеком Сюэ Ян, вставая рядом, почти вплотную, заставляя Лань Ванцзи передёрнуться и поморщиться. Он по-прежнему не любит чужих прикосновений. — Я понял. Веди, — холодно бросает Лань Ванцзи и рукой толкает Сюэ Яна между лопаток, чтобы тот шёл вперёд. — Ой-ой-ой, — кривится тот, но слушается и в расщелину лезет первым. Спустя несколько минут плутания в созданном явно магией лабиринте они наконец оказываются в просторном гроте, где у одной из стен трепещет испуганное пламя небольшого костерка, а рядом с ним лежит закутанное в чёрные лохмотья тонкое тело. — А-Юй? — хрипит кто-то, кутаясь в негреющее тряпьё. — Ты как-то слишком быстро вернулся. Всё хорошо? — Это я, учитель, — подаёт голос Сюэ Ян и, упав рядом с человеком на колени, помогает ему приподняться. — Я привёл того, кого Вы так звали. — А-Ян, неужели… Это… Кто там? Я не могу разглядеть, я не… — бормочет измученный мужчина, потряхивая абсолютно седой головой. — Это я, Вэй Ин! — едва не плача вскрикивает Лань Ванцзи и падает перед ним на колени, тянет к нему руки, почти отнимая у Сюэ Яна и устраивая в своих объятиях. — Вэй Ин, это я… — Лань Чжань! — Вэй Усянь дрожит и жмётся к нему в поисках тепла и родного ощущения защищённости и безопасности. — Лань Чжань, я думал, умру без тебя… Не дотронусь до тебя в последний раз… Лань Чжань, Лань Чжань, дай мне коснуться тебя, дай поцеловать… Лань Ванцзи наклоняется к нему, сквозь полумрак заглядывает в глаза и ужасается, видя жуткие бельма вместо зрачков да любимых грозовых радужек. Его Вэй Ин слеп. Ему хочется рыдать, выть, метать, хочется убить всех, кто тогда пошёл с мечом на гору Луаньцзан, хочется через рот вытянуть хребет у мерзопакостного Цзинь Гуаньшаня, который настоял на его наказании, ему хочется сделать миру заклинателей так много зла, напоить его таким количеством неблагодарной, забывающей добро кровью, чтобы никогда уж не суметь от неё отмыться, и эта злоба бежит вместе с энергией по его меридиам, разливаясь по его телу, доходя до каждого цуня его нутра. Его Вэй Ин страдал, был один, тратил и без того заканчивающиеся силы на то, чтобы возвести эту надёжную защитную стену вокруг своего укрытия, его Вэй Ин окончательно, полностью поседел и ослеп от пережитого горя, а настоящие злодеи и подлецы сидят в золочёных дворцах и не ведают бед. Разве ж это справедливо? — Лань Чжань? — шепчет Вэй Усянь и тянет к его лицу руки. — Лань Чжань, о чём ты так громко думаешь? На что ты так зол? Я… неподобающе выгляжу? Тебе… неприятно видеть меня таким? Я выгляжу ужасно, как сама смерть, я… Его бормотание обрывается на полузвуке, когда Лань Ванцзи сгребает его в охапку, утыкаясь носом в будто бы совсем истончившуюся шею, и шумно дышит, согревая её своим сопением. — Как ты мог такое подумать, Вэй Ин? — горько спрашивает Лань Ванцзи. — Смерть тоже может быть прекрасна. И для меня ты всегда будешь прекраснее всех во всех существующих мирах. Ты — моя жизнь, без тебя мне нет места в этом мире. Вэй Усянь молчит и только дрожит, трясётся от холода и застилающей разум боли, вцепившись в одежды возлюбленного ломкими пальцами. — Я скоро рассыплюсь прахом, Лань Чжань, — шепчет он в удобно оказавшееся недалеко ото рта заалевшее ухо. — Но не спеши скорбеть… Во мне течёт кровь феникса, я не умру так просто… Слышишь? — И это единственный путь, который способен привести тебя к исцелению? — тихо спрашивает Лань Ванцзи, поглаживая ладонью чужую спину и чувствуя подушечками пальцев выглядывающие из-под кожи острые позвонки. — Больше ничего нельзя сделать? — Ничего… — качает головой Вэй Усянь. — Только восстать из пепла, только так я… Слова его обрываются, когда и без того хрупкая фигура в крепких руках светлого заклинателя вздрагивает, дёргаясь в конвульсиях, и мелким крошевом, белым пеплом опадает на пол, рассыпается в заботливых объятиях. Даже зная, что они ещё встретятся, помня просьбу не скорбеть, Лань Ванцзи не может сдержать катящихся по щекам слёз. Сколько ему ждать, пока исстрадавшаяся душа восстановится, наберётся сил, чтобы вновь собрать пыль в физическую оболочку, бренное тело, и вернуться в него? Через сколько дней — а может, лет? — он сумеет обнять только что найденного и вновь утерянного возлюбленного? Сколько ещё раз он должен потерять свою любовь, чтобы заслужить наконец шанс на счастье? Лань Ванцзи руками загребает пепел, старается осторожно собрать его весь, до последней пылинки, и сложить в аккуратную горку, чтобы его родной душе не приходилось искать крупицы себя по всем закоулкам пещеры. Лань Ванцзи дрожит и рыдает, даже не пытаясь вновь надеть равнодушную и безжизненную маску, и думает, думает, думает… Его милый Вэй Ин всегда был непокорным, не умеющим сдаваться, готовым положить свою собственную жизнь и душу, лишь бы отстоять те идеалы, которые выстраивал в своей голове. Человек-проблема, человек-ненастье, родной той буре, что клубилась в глазах цвета грозовой тучи. Вольнолюбивый Феникс, рождённый по какой-то чудовищной ошибке в мире, полном запретов и правил, рамок и оков. Непокорное божество, вынужденное по воле злого рока томиться в хрупком и ломком человечьем теле, а после заключённое в ещё менее просторную клетчонку — тщедушное тельце ворона. Где развернуться этим огромным крыльям, так давно истосковавшимся по гуляющему меж перьев ветру, если ни людские уродливые культяпки, ни ободранные крылышки даже самой огромной птицы не способны их вместить? Кому пропеть песнь чистой и готовой любить, помогать, защищать души, если все желают слушать лишь то, что им нравится, если неизвестного страшатся, а ноты зарождающегося за грудиной пения гаснут вместе с надеждами на понимание? Что такого сотворил в прошлой жизни этот прекрасный человек, раз в этой ему приходится так страдать лишь ради того, чтобы просто выжить, не переломив себя в угоду мерзким людским грехам и низостям? — Не убивайтесь так, Ханьгуан-цзюнь, — раздаётся вдруг тоненький мальчишеский голосок, и на дрожащее плечо рыдающего мужчины ложится маленькая детская ладонь. — Учитель сильный, даже если тело его немощно. Он вернётся, не заставит нас долго ждать. Лучше выпейте успокаивающего отвара, а то от такого всепоглощающего горя и до искажения ци недалеко. Рядом с Лань Ванцзи на пол опускается мальчишка лет десяти — верно, Мо Сюаньюй — и протягивает ему плошку с настоем трав, а сам принимается свободной рукой тоже собирать пепел. — Почему вы оба так спокойны? — ломко шепчет-хрипит Лань Ванцзи, приняв отвар. — Ваш учитель рассыпался прахом на ваших глазах, а вы… — А что мы? — вскидывается Сюэ Ян, про которого Лань Ванцзи почти забыл, пока тот молчал и прятался в тенях. — Учитель давно говорил нам, что это вскоре произойдёт, у нас было время подготовиться. Лань Ванцзи рукой отводит разметавшиеся от злоключений волосы от лица и, убедившись, что сгрёб весь пепел, отползает назад, к холодной стене, прижимается к ней спиной, надеясь остудить переживание. Взметнувшаяся было при виде живого Вэй Ина надежда мгновенно погасла, стоило тому рассыпаться, и теперь он вновь не знает, как ему дальше жить, что делать, чтобы не погибнуть от тоски до тех пор, пока возлюбленный не вернётся. И вот так, привалившись к ледяной покрытой инеем стене пещеры, едва освещённой тусклым и неверным пламенем костра, он действительно начинает чувствовать, как давят облака и как обмораживает холод не до конца зажившие раны, унимая боль, притупляя направленное на неё внимание. — Пейте, Ханьгуан-цзюнь, — ласково напоминает про успевший стереться из памяти отвар младший юноша и осторожно касается пальцами складок его одежд. — Вон как пальцы-то сжали, — добродушно усмехается он. — Осторожней, плошка может и не выдержать вашего могучего напора. Лань Ванцзи, отчего-то мелко дрожа, подносит плошку с едва не расплескавшимся отваром к губам и осторожно делает пару глотков. Варево согревает обмороженные да обветренные губы, жидким теплом растекается по дёснам, языку и горлу, успокаивает что-то в уставших от несчастий мозгах и поддерживающим, подпитывающим жаром опускается ниже, в живот, обласкивая Золотое ядро. — Он так боялся, что не дождётся Вас, что истлеет, не увидев Вас на последок, — тихо шепчет Мо Сюаньюй, мягко вынимая из его одеревеневших пальцев плошку и отставляет её куда-то в сторону, туда, где мгла и мрак складывают очертания. — Думаю, он был… счастлив. Лань Ванцзи молчит в ответ. Он не знает, что ему сказать, не знает, что он вообще может сейчас сказать. Обычно в его голове так много слов и мыслей, высказать которые у него не хватает сноровки, но теперь… Теперь лишь горькие слёзы плещутся на задворках сознания, а мыслей нет и вовсе. День проходит за днём, солнце поднимается над верхушкой одной горы и скрывается за хребтом другой, но ничего не меняется. Трепетно собранный Лань Ванцзи пепел слипся, став плотной кучкой, пахнущей кровью и гарью. Порой Ханьгуан-цзюню, который периодически спотыкается об эту горку взглядом, кажется, будто она шевелится, дышит, живёт, иногда он замечает, что кучка, пока никто из них троих не смотрит, немного перемещается по пещере. Это так странно, так чертовски странно — глядеть на пепел и чётко понимать, что там, среди тих пылинок, заплутала весёлая да шаловливая вэйинова душа. В первый день своего пребывания здесь Ванцзи хотел было собрать прах в какую-нибудь миску или плошку, но не удалось: во-первых, подходящей посудины не нашлось, во-вторых, Мо Сюаньюй заявил, что это может только навредить. И теперь заклинатель понимает, почему стоило оставить пепел в покое. Он проводит свои дни, медитируя и восстанавливаясь после не прошедшего бесследно дисциплинарного кнута, изучая окрестные пики и по пояс увязая в чистом снегу. Окружающий пейзаж мог бы очаровать его своей девственной и нетронутой чистотой, но тоска в груди слишком велика. Спустя несколько месяцев — Лань Ванцзи не может сказать точно, сколько, потому что жизнь без Вэй Ина для него похожа на бессмысленное существование, она и является им, и он не считает дни, не отмечает недели, это просто не имеет значения — горка пепла вдруг сама собой растягивается по полу, принимая очертания человеческого тела. Ханьгуан-цзюнь готов прыгать от радости, трепеща в ожидании скорой встречи, но больше ничего не происходит. Спустя ещё чёртову дюжину дней — теперь-то Лань Ванцзи их считает, тоскливо провожая каждый новый закат без Вэй Ина — оттиск человеческого тела на полу начинает тлеть и дымить, постепенно обретая объём и собираясь в искрящие угли. Процесс сгорания и смерти происходит наоборот — догадывается Ванцзи, глядя, как чёрные угли охватывает пламя и как они постепенно ещё плотнее собираются в обнажённое мужское тело. Оно не такое, каким было последние мгновения перед смертью, не такое, каким было тело Вэй Ина, когда Ванцзи впервые увидел в его объятиях их сына, не такое тонкое и хрупкое. Оно крепкое, покрытое ровным золото-бронзовым загаром, перевитое крепкими мышцами и почти лишённое шрамов. Лишь один из них, самый горький, самый жуткий — солнечное клеймо на сердце — вновь цветёт да кровоточит, странно поблёскивает в отсветах от перепуганного и неуверенного костра, будто не кровь там выступает, а настоящая лава. Лань Ванцзи сидит не очень далеко, неподобающе молодому господину поджав колени к груди и обхватив их руками, прижавшись пульсирующей болью спиной к ледяной каменной стене, и с ожиданием и лёгким страхом глядит на возрождение своего возлюбленного. Мо Сюаньюй и Сюэ Ян, ставшие ему за это время неплохими приятелями, сидят чуть поодаль, давая Ханьгуан-цзюню возможность первым появиться в поле зрения новорождённого феникса, первым прикоснуться к дорогому для всех троих человеку. Мгновения, полные тяжёлого напряжённого дыхания Лань Ванцзи и тихого робкого треска костра, сливаются в часы, долгие часы душераздирающего ожидания, когда же, когда наконец он очнётся, вновь скажет что-нибудь в своей весёлой неунывающей манере, усмехнётся и по-отечески потреплет мальчишек по головам, с неприкрытым обожанием взглянет на возлюбленного и заключит его в объятия. Но время идёт, а он всё недвижно лежит на полу, лишь будто бы сильнее разгораясь, отдаваясь бушующему пламени, пляшущему по всей поверхности его тела. Наконец, вспыхнув последний раз, единственный остававшийся язычок пламени втягивается куда-то внутрь, под рёбра, туда, где оглушительно в тишине пещеры бьётся возродившееся сердце. Вэй Усянь дёргается, до хруста сжимает пальцы в кулаки и, широко раскрыв рот, жадно хватает им воздух, хватает так, как обычно это делают утопающие, вырвавшиеся наконец на поверхность воды. Ещё раз вздрогнув, он распахивает глаза и садится, вглядываясь в окружающий полумрак и выискивая в нём знакомые лица. — Лань Чжань? — тихо шепчет он, безошибочно найдя его глазами, и тянет к нему руку. — Лань Чжань… Тот жмурится, поджимает губы, сдерживая слёзы, и тянется к нему в ответ, переползает по холодному полу, попутно стягивая верхние одежды и накидывая их на неестественно горячие плечи обнажённого человека-феникса. — Вэй Ин, — срывается хриплое с искусанных в кровь губ, и тот улыбается мягко, жмётся к боку сам, руками поправляя полы одежд и плотнее в них закутывясь. — Здравствуй, Лань Чжань, — улыбается Вэй Усянь, изгибает шею, заглядывая ему в глаза, и тянется к губам. Целует их нежно, боясь оторваться, но через несколько мгновений всё же отстраняется, заглядывает в глаза и с горечью говорит: — В тебе столько боли, гэгэ… Ты так мучаешься. Вдруг он поднимает руку, кусает себя за собственное запястье, пуская кровь и облизывая свои испачканные в ней зубы, и протягивает предплечье Лань Ванцзи, поднося ранку к его губам. — Пей, Лань Чжань, — шепчет он, чаруя своим мягким голосом. — Пей — и не будет больше боли, не будет несправедливых ран, ничего не будет. Тот не может противиться, прикасается к кровоточащему и пышущему жаром укусу губами, присасывается, словно какая-то тварь-кровопийца, и шумно выдыхает носом, ощутив языком распространяющийся по всему телу жидкий огонь. По венам будто жидкое золото пустили, оно течёт, согревая, и Ванцзи, не в силах себя остановить, делает глоток за глотком, до тех пор, пока Вэй Усянь, ласково и по-доброму смеясь, легонько его не отталкивает. — Осторожней, гэгэ, — смеётся он, снова заглядывая ему в глаза. — А то до капли меня выпьешь, а я только успел вернуться. Лань Ванцзи промаргивается, стараясь прийти в себя, но жидкий огонь крови человека-феникса всё ещё бурлит в его жилах, и он слегка расфокусированно глядит на Вэй Усяня в ответ. Оставив его на несколько минут наедине с самим собой и своей радостью от возвращения возлюбленного, тот поднимается на ноги, звонко при этом хрустнувшие, и направляется к сидящим поодаль мальчишкам, о которых сам Ванцзи уж и думать забыл. Вэй Усянь, ласково улыбаясь своим ученикам, своим сыновьям, протягивает им кровоточащее запястье и кивает, разрешая и им испить своей крови. — Стихнет боль, — шепчет он, зарываясь пальцами свободной руки в мягкие волосы первым припавшего к укусу Мо Сюаньюя, — забудутся страдания. Кровь восставшего из пепла феникса очищает от несправедливых обид и чужих наветов, залечивает безвинно полученные наказания. Жизнь теперь начнётся с чистого листа, всё будет хорошо. Пока следом за А-Юем крови испивает Сюэ Ян, с удивлением после таращась на чудесным образом появившийся мизинец, когда-то утерянный под колёсами телеги, Лань Ванцзи наконец вновь начинает осознавать мир вокруг в общем и самого себя в частности. Он чувствует вдруг, что спина больше не болит, что не ноют так до конца и не зажившие шрамы, что нет больше этой противной поселившейся в костях будто бы старческой немощи. Ничего этого нет, он теперь ощущает себя так, будто ему вновь пятнадцать, будто меч его не познал человеческой крови, а спина — ферул да дисциплинарного кнута. Наконец Вэй Усянь, отойдя от потерявшихся в странных и незнакомых ощущениях юношей, возвращается к Лань Ванцзи, садится перед ним, деловито согнув ноги по-турецки, и пытливо заглядывает в глаза. А заклинатель смотрит, не в силах оторваться, любуется мягкой улыбкой, будто бы поселившейся на любимых губах, едва заметными лучиками-морщинками, расходящимися в стороны от уголков смеющихся глаз, изгибом изящной шеи, слегка выступающим кадыком и разлётом тонких ключиц, и так хочется ему всё это великолепие обнять, покрыть трепетными поцелуями каждый цунь кожи своего сокровища, чтобы Вэй Ин смеялся от лёгкой и такой приятной щекотки, чтобы постанывал от наслаждения, чтобы, забыв всё на свете, даже самого себя, сладко шептал его имя, чтобы… — Покажи спину, — прерывает сеанс восхищённого любования Вэй Ин, хлопнув ладонями по полуобнажённым, не скрытым чужими одеждами бёдрам. Лань Ванцзи не смеет противится, он ведёт плечами, развязав пояс и сбрасывая с плеч пропитанные так до сегодняшнего дня и не переставшей сочиться из шрамов кровью одежды. Грязная ткань сползает, послушная немного дрожащим рукам, до тех пор, пока её движение не останавливают горячие, будто пышущие жаром угли, ладони. Вэй Усянь заставляет Ванцзи замереть, так и не сняв ханьфу, и тянет шею, чтобы прикоснуться губами к гладкой обтягивающей мышцы коже без единой царапины, без единого шрама. Заклинатель вздрагивает, ожидая колющей боли от соприкосновения губ и незажившей раны, но ничего такого нет и в помине. — Не бойся, — шепчет Вэй Усянь, по лопаткам переходя поцелуями от одного плеча к другому и обратно. — Не удивляйся. Это кровь моя сотворила, и это ещё не всё, что теперь тебе подвластно. Вдруг он останавливается прямо напротив хребта, утыкается носом в позвонки на загривке и, весело хмыкнув, впивается в него зубами, будто желая… Желая что? Выпить крови возлюбленного в ответ? Лань Ванцзи не знает и дрожит, чувствуя прикосновение горячего языка к свежей ранке. — Ты хочешь крылья, любимый? — почти задыхаясь от вкуса чистой Ланьской крови, будто бы пропитанной всеми этими правилами да вколоченным в кости адептов благородием, шепчет Вэй Усянь и слизывает каждую выступившую на светлой коже каплю. — Хочешь летать со мной под облаками, наперегонки с ветром, вдали от всех этих гадких заклинателей, лицемерно зовуших себя благочестивыми? Ты хочешь покорить облака? Хочешь подружиться с солнцем? Ну же, ответь, милый. — Я уже люблю солнце, — бормочет едва слышно Лань Ванцзи и закусывает нижнюю губу, слушая мягкий раскатистый смех своего возлюбленного и дрожа от горячего воздуха, вырывающегося из его рта. — Не солнце, гэгэ, — хохочет Вэй Усянь, лаская руками спину, нервно гуляющие под тонкой кожей лопатки. — Дикое пламя ты полюбил, необузданный лесной пожар. В нём и гореть нам с тобой отныне вдвоём. Дни в пещере под самым небосводом тянутся долго, Вэй Усянь постепенно восстанавливает былую силу и набирает новой. Кровь в нём раскалённым пламенем по венам течёт, кипит, горячая до умопомрачения, и обжигает всех, кто рядом. Мальчишки, расправив новые, сильные крылья, подаренные фениксовой кровью, всё кружатся где-то меж горных пиков, давая влюблённым время побыть наедине, а Лань Ванцзи, игнорируя зуд в спине, качает большую часть времени сонного Вэй Усянь в своих объятиях. Тот издаёт иногда какие-то сонные звуки, в которых с трудом угадываются ласковые обращения к возлюбленному, и вообще похож на маленького дремлющего котёнка — прячет не способный замёрзнуть нос в шее Лань Ванцзи и сладко туда же сопит. Через неделю Вэй Усянь уверенно вскакивает на ноги, разминает забывшие движение руки-ноги, шеей да спиной хрустит на всю пещеру и с ухмылкой глядит на возлюбленного, отвыкшего видеть его таким — энергичным и подвижным. — Пора отправляться порядок наводить, гэгэ, — заявляет он и, сбросив верхние одежды Лань Ванцзи, ставшие единственным его облачением после возвращения, и щёлкает пальцами. Тотчас на сильном теле появляется другая одежда, струятся тёмно-бордовые ткани, сверкающие огненно-алой вышивкой перьев, подолы спадают до самого пола, скрывая так и оставшиеся босыми ноги. — Пойдём, Лань Чжань. Иначе там без нас кое-кто бог весть что натворит. А сегодня как раз собрание кланов в Ланьлине… Лань Ванцзи поднимается тоже, хватает Вэй Усяня за руку, боясь лишний раз отпустить, и смотрит на него, любуется, а тот видит в его сверкающих неестественным холодно-голубым светом собственное отражение: молодое лицо, обрамлённое прядями оставшейся седой даже после перерождения чёлки. В этих нереальных глазах сосредоточена будто бы вся любовь мира, вся, какая она ни есть, вся здесь, и ничто и никто во всём свете больше не способен любить так, как Лань Ванцзи любит Вэй Усяня. Заклинатель — а заклинатель ли теперь? — молча следует за ведущим его за руку фениксом, протискиваясь сквозь узкий вход в пещеру и оказываясь в давно забытом, слишком непривычно ярком солнечном мире. Весь снег вокруг, отражая лучи, горит и пылает, переливается бликами, будто сверкающие драгоценности, и слепит ещё больше. Лань Ванцзи жмурится от рези в глазах, а Вэй Усянь смеётся, отпускает его руку, делает пару крупных шагов, прыгает… и в полёте обращается огромной пылающей заревом пожара птицей. По кромкам крыльев и хвоста пляшет самое настоящее пламя, глаза горят алым светом, будто фонарный огонь в ночи. — Догоняй, гэгэ! — смеётся задорный голос возлюбленного у Лань Ванцзи в голове, и феникс взмывает в вышину, за облака, навстречу солнцу и ветру. Лань Ванцзи достаёт меч из ножен и готовится уже встать на него, как огненная птица снова появляется перед ним и, не останавливая полёт, когтями сцапывает верный Бичэнь вместе с ножнами. — Я тебе для чего крылья дарил, а, милый мой? — продолжает хохотать Вэй Усянь, теперь кружа у Лань Ванцзи над головой и каким-то чудом пряча лезвие в ножны. Заклинатель глядит растерянно, не понимая, что он должен сделать. — Просто представь, как руки становятся крыльями, как ветер треплет твои перья, гэгэ! Это просто! Вздохнув, Лань Ванцзи кивает, слегка разбегается, как — он видел — делают перед обращением и Сюэ Ян, и Мо Сюаньюй, пока что не такие матёрые в превращении, как сам Вэй Усянь, и, подпрыгнув, позволяет ветру подхватить ставшее намного более лёгким собственное тело. Рядом с пылающим фениксом теперь кружит белоснежный лебедь, кладя огромные — по чжану каждое — крылья на упругие потоки заплутавшего среди гор ветра. Вэй Усянь заливисто смеётся внутри его головы, подбадривая кренящегося то на одну, то на другую сторону Лань Ванцзи, и увлекает следом за собой, туда, куда не так давно упорхнули мальчишки. Природа, горы и реки, поля и леса стелются под ними, будто на картинке, и порой Лань Ванцзи едва не врезается в Вэй Усяня, залюбовавшись миром под ними, а тот снова и снова хохочет, хлопает его по голове крылом, издаёт забавный певучий клёкот и, сверкая огненными перьями в солнечных лучах, летит дальше. После этого Лань Ванцзи опять кренится то на одно крыло, то на другое, периодически забывая ими махать, но любуется уже своим милым Вэй Ином. Но вот пейзаж внизу портится кучей построек, сначала обычных, а потом щедро и вычурно облицованных золотом. Лань Ванцзи морщится — его уже начинает тошнить от этой надменной возвышенности, лицемерной выпендрёжности. Здесь столько драгоценностей, столько золота, но почти все люди тут — гниль да мерзость внутри, они давным-давно забыли об истинной благодетели, но всё ещё строят из себя не пойми что. Вскоре они начинают снижаться, и им навстречу из лабиринта вычурных и одновременно с тем жутко грязных улиц вылетают молоденький ворон и крупная сорока. Все вместе, уже вчетвером, они вновь снижаются и, никем не остановленные, проникают на территорию резиденции клана Цзинь. Слушаясь Вэй Усяня, двое юношей, по-прежнему оставаясь в птичьих обликах, остаются ждать команды на крыше Зала Переговоров, а Лань Ванцзи оборачивается человеком и забирает у феникса собственный меч. Яростная дискуссия, разведённая влиятельными заклинателями на почве пошлин и торговых связей, в одно мгновенье прерывается, когда в зал, распахнув двери едва ли не с ноги, буквально врывается несколько месяцев назад объявленный без вести пропавшим Второй Нефрит клана Лань, благородный, но опороченный и известный всем Ханьгуан-цзюнь, на предплечье которого, будто сокол при соколиной охоте, сидит… огромный и пылающий настоящим пламенем феникс. — Брат… — тихо выдыхает Лань Сичэнь, уже догадываясь, кто же скрывается под личиной феникса. — Мы удивлены, что Вы, Ханьгуан-цзюнь, почтили нас своими присутствием, — Цзинь Гуаншань подаёт противно заискивающий голос — кто не испугается при виде человека, на руке которого совершенно спокойно сидит божественная птица? — Что же привело Вас сюда? И где Вы достали это… — он замолкает на мгновение, пытаясь решить, как бы поприличнее обозвать феникса, надменно сверкающего на всех алыми глазами, — это чудо? Лань Ванцзи ожидаемо не реагирует, зато это делает феникс — оглушительно закричав, птица взмахивает огромными крыльями, молнией преодолевает весь зал и оказывается перед перепуганным главой Цзинь. Смотрит в его бесстыжие глаза, усевшись на стол перед ним, и вдруг стремительно меняет облик, а в следующий миг привычный всем, облачённый в красные нижние одежды и чёрные верхние Старейшина Илина держит Цзинь Гуаншаня за горло, с лёгкостью приподняв над полом. Зал заполняется испуганными воплями, а всеми признанный мёртвым, но оказавшийся живее всех живых тёмный заклинатель крепче сжимает пальцы на испуганно дёргающемся кадыке. — Вы не против, если я сверну Вашему блудливому и мерзкому муженьку его хлипкую шейку? — дождавшись, пока все проорутся, обращается Вэй Усянь к сидящей по правую руку от Цзинь Гуаншаня госпоже Цзинь. Впрочем, не давая ей вставить и звука, он продолжает сам: — Он обрёк меня на верную смерть, надеялся после неё завладеть всеми моими изобретениями и подмять под себя весь заклинательский мир… — в гробовой тишине зала его слова звучат оглушительно, забираются в головы всем присутствующим, заставляя их и вправду задуматься о том, почему вообще случилась охота на Вэй Усяня несколько лет назад. — Хотел быть новым Вэнь Жоханем, решил с моей непреднамеренной помощью занять мною же освобождённое место… Забавные планы, не правда ли? Гуаншань что-то хрипит, задыхаясь, но Вэй Усянь по-прежнему держит его недрогнувшей рукой, будто ничего не весящую шавку, а не взрослого и довольно крупного мужчину. Заклинатели в зале по-прежнему молчат, но, взглянув на госпожу Цзинь, Вэй Усянь замечает в её глазах едва различимое, но всё же одобрение его действий — всё-таки такой муж не может пользоваться безоговорочной преданностью своей жены. Ухмыльнувшись, он крепче сжимает пальцы и слегка дёргает запястьем — тут же по всему залу разносится жуткий хруст смещённых, раздробленных позвонков, и Цзинь Гуаншань, выпучив глаза, мёртвым грузом опадает на собственное троноподобное кресло. — Ну что, кто следующий? — хохочет Вэй Усянь в напоённой ужасом тишине. — Вы так ругали и бранили меня, когда я никого из вас и не собирался трогать, а теперь, когда я пришёл отомстить за собственную искорёженную жизнь и могу начать убивать направо и налево, вы молчите, попрятавоись по норам, будто трусливые мыши? Как смешно! Он разворачивается к благородной публике лицом и пристально заглядывает каждому в глаза, будто решая, кто станет следующей жертвой. Но кое-кто сам решает свою участь, пытаясь спастись. — А ну-ка стоять, я никого не отпускал! — заявляет Вэй Усянь, в мгновение перемещается в самый дальний угол, туда, где через потайную дверцу пытался сбежать Цзинь Гуанъяо, и, схватив его за шкирку, возвращается в центр зала. — Смотрите, заклинатели! Вот эта крыса обрекла Цзинь Цзысюня на смерть и надеялась там же, на тропе Цюнци, моими руками убить наследника Цзинь, Цзинь Цзысюаня. А ещё, представляете, глава Лань, — обращается он уже конкретно к Лань Сичэню, тут же подобравшемуся и напрягшемуся, — делая вид, будто играет главе Не ту успокаивающую песню, которой его научили Вы, он вплёл в неё ноты Смятения и медленно подводил его к порогу искажения ци! И это лишь малая часть его преступлений… — Вэй Усянь встряхивает вжавшего голову в плечи Мэн Яо, будто впрямь какую-то мелкую зверушку. — Знаете, что ещё он сделал? Во время войны водил вас за нос, изматывая армию и подсылая частично ложные сведения о войсках Вэнь Жоханя. Неужели я заслуживал смерти больше, чем он? В ответ наконец пришедшие в себя заклинатели что-то лопочут, но Вэй Усянь и не собирается их слушать. Перехватив Мэн Яо за горло, он приподнимает его так же, как несколько минут назад приподнимал его отца, но шею не ломает — нет, этому гаду он приготовил другую, заслуженную им смерть. — Ты сгоришь так же, как все те мужчины и женщины там, в Юньпине. Не зря ведь я теперь феникс, — усмехается он и отбрасывает мерзавца прочь, глядя, как в полёте его тело покрывается пламенем, а посреди зала приземляется уже обугленная груда костей. — Ну уж теперь-то ты точно честно заработал репутацию негодяя и душегуба! Теперь точно убить тебя будет мало! — восклицает глава клана Яо, наконец окончательно пришедший в себя от потрясения и даже поднявшийся с места ради такой пафосной фразы. Друзья да приятели, сидящие рядом с ним, тут же хватаются за рукава и полы одежд, будто надеясь усадить безумца на место до того, как Вэй Усянь обратил на него внимание. Но поздно. — Да что ты, — дёргает бровями тот, смерив главу Яо задумчивым взглядом, и переводит глаза на абсолютно равнодушного к учинённым зверствам, но любующегося возлюбленным Лань Ванцзи, одними губами шепчет ему: «Не бойся, всё хорошо». — Что ж, раз так… Это решать точно не тебе. Вэй Усянь обводит взглядом весь зал, задержавшись на мгновение на собственном названом брате, упирается глазами в молодую госпожу Цзинь, всё это время сидевшую рядом с мужем по левую руку от Цзинь Гуаншаня и видевшую все его зверства во всех подробностях. Его походка тяжелее даже той, что была во времена войны, когда каждое движение давалось с болью, он шагает размеренно и уверенно, чётко зная вес и значимость каждого пройденного чи и давая ощутить его всем остальным. Вэй Усянь подходит к женщине, игнорируя напряжённый и предупреждающий взгляд Цзинь Цзысюаня, и неожиданно вытаскивает из рукава длинный чёрный меч. По вороному лезвию пляшут языки пламени, и Вэй Усянь, мгновение посмотрев на них, уверенной недрогнувшей рукой поднимает клинок на уровень груди. — Во всех мирах есть лишь один вид оружия, — говорит он и заглядывает госпоже в глаза, — который способен убить феникса. Это клинок, сделанный из руды далёких северных гор и закалённый кровью самого феникса. Конкретно этот, — Вэй Усянь кивает на меч в своих ладонях, — я выковал сам и закалил собственной кровью. И лишь Вам, госпожа Цзя… госпожа Цзинь, я позволю решить свою судьбу. В Ваших руках сейчас моя жизнь, и выбор за Вами. Одно ваше слово — и я вместе со всем, что было мною создано, добровольно кану в небытие, останусь лишь в страшных сказках, которыми безмозглые глупцы будут запугивать своих детей. Решайте, моя госпожа. Вэй Усянь опускается перед той, кого называл своей шицзе, на колени, прижав воронёное лезвие к размеренно и спокойно бьющейся на шее жилке. Лань Ванцзи, не ожидавший от него такого, испуганный таким поворотом событий, делает пару шагов к ним, но тут же останавливается, ведь возлюбленный обещал ему, что всё будет хорошо. По залу прокатывается шепоток — Вэй Усянь, никогда нр перед кем не склонявшийся, стоит на коленях перед собственной сестрой и покорно ждёт, велит она ему жить или умереть. Цзинь Яньли поднимается со своего места, едва удерживая спокойное лицо, старается не смеяться от счастья раньше времени, радуясь встрече с любимым младшим братом, и забирает из его несопротивляющихся рук меч. Она ведёт пальцами по клинку, обводя рельефы огня, будто лаская металл, и с мягкой улыбкой глядит на Вэй Усяня. — Встань, А-Сянь, — шепчет она, трогая его ладонью за плечо. — Ты как никто другой достоин жизни. Вэй Усянь встаёт, поводит плечами и тянет руку, приподняв брови и заглянув ей в глаза. Безошибочно понимая его, Яньли возвращает меч, что, едва оказавшись в руках создателя, лёгким пеплом рассыпается, обрекая все миры на невозможность навредить единственному готовому общаться с простыми смертными фениксу. — Я прошу всех покинуть зал, — подаёт голос наконец осознавшая произошедшее госпожа Цзинь. — Нашей семье нужно… примириться с произошедшим, обсудить, что делать дальше, — она с недовольством косится на труп собственного мужа. — Попрошу остаться лишь молодых господ Лань, главу Не и главу Цзян. Пока все остальные заклинатели, негромко обсуждая всю ситуацию, медленно покидают зал, а слуги убирают трупы главы Цзинь и его признанного бастарда, названные госпожой трое заклинателей подходят ближе. Цзинь Цзысюань напряжён, он внимательно следит за каждым движением Вэй Усяня, будто постоянно ожидая от него каких-либо угрожающих действий в сторону его семьи. Но ведь не без причины — этот… как бы его обозвать-то теперь? Этот недочеловек только что убил его отца и единокровного брата, даже не моргнув глазом. Наконец все посторонние покидают зал, и тогда Цзинь Яньли, больше не сдерживаясь, радостно улыбается, кидается потерянному и вновь обретённому брату на шею, обнимает крепко-крепко, будто боясь впредь отпустить. — Я так рада, А-Сянь! — восклицает она и отстраняется, но по-прежнему держит его за руки. — Наконец ты вернулся! Уже почти три года прошло после… — она запинается, и неловкое, до боли жестокое «твоей смерти» остаётся невысказанным. В наполненной удивлением тишине едва слышно потрескивает волшебное кольцо-кнут на пальце Цзян Чэна. — Я тоже рад, — улыбается Вэй Усянь и крепче сжимает пальцы шицзе. — И теперь я никуда не денусь. — К несчастью, — бормочет себе под нос Цзысюань и получает укор сразу с двух сторон — недовольный взгляд от жены и тычок под рёбра от матери. — Я требую объяснений, — хмурит брови госпожа Цзинь и за рукав мягко тянет невестку на себя, заставляя её всё же отпустить ладони Вэй Усяня. — Да, я бы тоже не отказался, — недовольно напоминает о себе до сей поры молчавший и всеми забытый Не Минцзюэ, безмолвным кивком согласовав что-то с растерянным и несколько испуганным Лань Сичэнем, ещё не успевшим до конца осознать жуткую смерть названого брата. — Ты только что обвинил этого… этого в том, что он хотел меня убить. С чего ты это взял? — Откуда вообще ты знаешь всё то, в чем обвинил этих двоих? — вновь подаёт голос Цзысюань. — Какого гуля ты вообще здесь устроил, а, Вэй Усянь? — подаёт голос всеми почти забытый Цзян Ваньинь. — Секунду, — ухмыляется Вэй Усянь и коротко свистит. Тотчас распахиваются двери, и в зал входят двое юношей, почти мальчишек. Они подходят к Вэй Усяню и становятся по сторонам от него, один из них смущённо опускает глаза, а второй наоборот — с наглой ухмылкой глядит точно в лица уважаемых господ, разглядывает их совершенно беззастенчиво. — Знакомьтесь, это мои ученики: Мо Сюаньюй и Сюэ Ян, — представляет их Вэй Усянь и треплет ладонями по головам, ероша волосы. — А теперь, мальчишки, покажите то, что нашли в тайниках главы Цзинь и его помощника. Растянув губы в ухмылке ещё сильнее — хотя, казалось бы, куда уж больше-то? — Сюэ Ян достаёт из-за пазухи две довольно увесистые и толстые исписанные стопки бумажных листов. — Это переписки Цзинь Гуанъяо с собственным отцом и неким Су Миньшанем, — говорит он и протягивает одну стопку госпоже Цзинь, а вторую — Лань Сичэню. — В них вы наверняка найдёте много интересного. — А-Юй, — мягко зовёт Вэй Усянь мальчишку, который, кажется, засмотрелся на главу клана Не и слегка выпал из реальности. — А-Юй, у тебя ведь тоже важные записи есть. — Ах, да, — Сюаньюй тут же вспыхивает от смущения и торопливо дрожащей рукой вытаскивает на свет довольно толстую книжицу. — Это дневник Цзинь Гуанъяо, — юноша с поклоном передаёт документ озадаченному таким поворотом событий Не Минцзюэ и не видит довольной усмешки своего учителя, с первой же секунды понявшего, что кое-кто вызвал робкий отклик в молодом и пылком сердце. Давая время господам сосредоточенно изучить документы, Вэй Усянь подходит к Лань Ванцзи, приобнимает его за плечи и заглядывает в глаза, сверкая удовлетворённой улыбкой. — Ну как я тебе, гэгэ? — на грани слышимости, так, чтобы уловил один лишь Лань Ванцзи, мурлычет он. — Хорош? Лань Ванцзи поджимает губы и закусывает щёку изнутри, стараясь сдержать эмоции — он ещё не успел переварить то, каким чарующе опасным и смертоносным выглядел его возлюбленный некоторое время назад. Глядя на шалую улыбку на любимых губах, Второй Нефрит раздумывает, а сумеет ли когда-либо противиться его очарованию? Впрочем… Зачем ему это? Ведь имеет же право человек восхищаться своим супругом, а уж в том, что скоро они обязательно поженятся, Лань Ванцзи не сомневается. Одно лишь омрачает его удовольствие — где же их маленький А-Юань? Куда он запропастился? Быть может, прежде чем так срываться на поиски возлюбленного, ему стоило сначала найти сына? Но сделанного уж не воротишь. — Где этот Су Миншань? — сквозь сжатые губы выдавливает Цзян Ваньинь, изучавший письма вместе с главой Лань, спустя некоторое время. — Насколько я сумел выяснить, он должен был прийти на совет чуть позже. Думаю, скоро он здесь появится, — откликается Вэй Усянь, не выпуская Лань Ванцзи из объятий. — Так что вы думаете, господа? — Я не стану спрашивать с тебя за смерть мужа и этого ублюдка, — подумав несколько мгновений, говорит госпожа Цзинь. — За гибель Цзысюня я могла бы тебя и поблагодарить, но не буду, ты и так слишком самодовольный. — Тут последние записи о том, что эта крыса делала во время войны с Вэнями, — задумчиво бормочет Не Минцзюэ и закрывает чужой дневник. — Этого, — он потрясывает зажатой в пальцах книжицей, — конечно, хватило бы и на пожизненное заключение, и на ссылку на каторгу, но всё же… Что он собирался делать дальше? Но где то, что он делал последние лет пять, может, семь? Почему ты обвинил его в желании незаметно убить меня и в устроенной тебе засаде? — Это есть у меня, — ломко, растерянно, с звучащей в голосе болью шепчет Лань Сичэнь и разворачивает очередное письмо. Руки у него нещадно дрожат. — Вот план того, что должно было случиться… Тут и смерть молодого господина Цзинь прописана… И моя доверчивость. Лань Ванцзи, ощущая в глубине души недовольство, похожее на лёгкую тянущую боль, отходит от Вэй Усяня, приближает к брату и в жесте поддержки касается пальцами его ладони. Тот едва заметно благодарно приподнимает уголки губ. — Хуань, — с сожалением зовёт глава Не и, подойдя, трогает его за плечо. — Не вини себя за невнимательность. Я лишь немного его подозревал, мы даже не догадывались, на что ещё этот гадёныш способен. — Можно я убью хотя бы этого Миншаня? — напоминает о себе до того молчавший Цзян Ваньинь. — Уж очень руки чешутся, прости, цзе-цзе. Цзинь Яньли пожимает плечами — ему незачем объясняться и оправдываться перед ней, она прекрасно всё знает сама. — Я разрешаю, — великодушно кивает Не Минцзюэ. — Только сначала его надо допросить и публично судить, — обрывает их мечты Цзинь Цзысюань. — Чтобы хоть немного очистить имя Вэй Усяня, — поясняет он, заметив два недовольных таким раскладом взгляда. — Хорошо, — сжав зубы, шипит Цзян Ваньинь. Хрустит в гневно сжатом кулаке госпожи Цзинь пачка писем, она под нос бормочет себе какое-то витиевтаное неприличное ругательство и громко вздыхает, надеясь, наверно, усмирить бушующее и клокочущее в груди бешенство. — Я этого не говорила тебе, Вэй Усянь, — заявляет она, глядя в его отливающие алым пламенем глаза, — но спасибо. За то, что сделал сегодня. И вам, молодые господа, спасибо, — через злобу улыбается она двум мальчишкам, стоящим рядом с ним, и те с почтением кивают ей. — Пожалуй, с дальнейшим разбирательством, кто где виноват, мы справимся и без вас, — задумчиво качает она головой, потихоньку отходя от вспышки гнева и переводя взгляд с Вэй Усяня и его учеников на по-прежнему стоящего рядом с братом Лань Ванцзи. Все письма и дневник занимают место в её рукаве. — Но лучше пока не уходите далеко, вдруг нужно будет ваше присутствие. — Конечно, — все четверо кланяются ей, чувствуя благодарность. — Одно маленькое дельце осталось, — вдруг робко улыбается Вэй Усянь и глядит на свою шицзе. — Разумеется, — хихикает она. — Подожди немного, А-Сянь. Я уже послала за ними. Но ты сам знаешь, как шебутны дети… Где-то за их спинами хлопают двери чёрного входя, и две пары маленьких ног, неся своих хозяев на почти запредельной скорости, топают по сверкающему полу. В Зал Переговоров вбегают двое мальчишек — одному около восьми, второму чуть больше трёх лет от роду, но он всё равно усиленно пыхтит, стараясь догнать более взрослого и ловкого товарища. — Отец! — отдаётся в сводах детский крик, и старший из вбежавших ещё больше прибавляет ходу. — Отец! На не успевшего осознать ситуацию Лань Ванцзи с разбега запрыгивает стройный мальчик, почти юноша, и крепко-крепко сжимает не по-детски сильными руками его шею. К ним, мягко и счастливо посмеиваясь, подходит благодарно поклонившийся сестре Вэй Усянь. — Эй, редиска! — хохочет он и тискает ребёнка за слегка припухлую щёку. — Я вообще-то тоже тут! — Папа! — нисколько не растерявшись, мальчик ловко перелезает с рук отца к охнувшему Вэй Усяню и обнимает его так же крепко. — Я знал! Знал, что вы обязательно придёте! — Конечно, конечно! — продолжает заливаться смехом Вэй Усянь и прижимает сына к себе, от переизбытка радости рискуя вплавить его в собственную грудь. — Как мы могли не прийти? Ведь ты наша любимая редисочка! У всех присутствующих, кроме Цзинь Яньли, немедленно отвисает челюсть, стоит им увидеть, как холодный и безэмоциональный Лань Ванцзи улыбается, глядя на Вэй Усяня, и как этот самый Вэй Усянь — гроза заклинательского мира, тёмный магистр, а ныне и божественный феникс — с безмерной бережностью и лаской прижимает к себе мальчишку. Неужели сына? Забавнее всего смотреть на госпожу Цзинь и её сына, осознавших, что уже почти три года с малолетним будущим наследником клана всегда был, играл и по недавней просьбе А-Лина, которой никто, разумеется, не сумел отказать, жил в одной комнате сын Старейшины Илина. — Это ещё что за номер? — интересуется Не Минцзюэ, уже практически отошедший от предательства Мэн Яо и обрадованный возможностью переключиться на что-то ещё. Цзян Ваньинь за его спиной хлопает глазами и открывает-закрывает рот, будто вообразив себя выброшенной на берег рыбой. — Что за пацанёнок? — А это наш с Лань Чжанем сын, глава Не! — усмехается Вэй Усянь и слегка разворачивает мальчика, чтобы все, кто его ещё не видел, могли его рассмотреть. — Очаровательный, правда? — Ванцзи? — растерянно шепчет Лань Сичэнь, с ожиданием объяснений глядя на брата. — Я чуть позже всё расскажу, — кивает тот и опускает взгляд, почувствовав, как кто-то дёргает его за подол одежд. — Я тоже хочу на ручки к белому гэгэ, — тихонько хнычет А-Лин, и кто Лань Ванцзи такой, чтобы противостоять маленькому ребёнку? Уже через пару мгновений мальчик удобно устраивается в его сильных руках, вызывая у своей матери широкую улыбку. «Кажется, — думает Вэй Усянь, не видя в чужих глазах осуждения, — всё довольно скоро может наладиться.»