Как-нибудь отвертимся

. — Ну и ты меня знаешь, если есть возможность пошутить про писю — я пошучу про писю, даже учредителю Винлайна и ещё какому-то крайне важному мужчине в костюме. Антон хрюкает и стряхивает сигаретный пепел. Улыбается с того, что из-за фонового шума кажется, будто Игорь посреди записи голосового внезапно угнал трактор. Наблюдает с балкона, как в выросшем с ночи сугробе валяется чья-то собака. Игорь в своём голосовом ругается на снег, на голубей, на покошенный заборчик, на сцепившихся под руки двух бабушек, не дающих ему обойти их на узкой тропинке. Завершает свою речь пожеланием хорошего выходного, обещает вечером прислать серию Барашка Шона, которую упоминал отсылкой ради шутки, грохочет дверью и с кем-то здоровается, прощается с буднично-нежным “целую” и отключается. Антон докуривает и прочищает горло, прохаживается взад-вперёд по балкону, шаркая тапками и жестикулируя, обрывочным шёпотом примерно накидывает себе план всего, о чём ему хочется поведать, помечает у себя в голове чуть ли не по пунктикам, чтобы потом, конечно же, половину благополучно забыть. Чувствует себя идиотом, но так надо — без заранее продуманной структуры он распиздится на час и заебёт Игоря вусмерть, а Игорь ему ещё нужен — хотя бы ради запланированной на когда-нибудь поездки в Испанию, хотя бы ради того, чтобы смеяться у него на плече ближайшую вечность. Антон записывает бодро, раззадорившись и разрумянившись щеками, наговаривает от души всё накопившееся и смеётся со своих же словесных вывертов, меняет голоса и интонации, в общем, разыгрывает для Игоря персональный спектакль на аудиокассету и отправляет, пристыженно глянув на длительность. Непрочитанным сообщение висит минут пять, Антон как раз натаптывает третий круг по квартире, звонко хрустя огурцом. Обожаю когда со слов “Я быстренько отвечу” начинается гс на двадцать семь минут Но я рад, что у тебя есть на это время)) Мне так жаль!!! Я заранее прикинул план своей речи чтобы не ебать тебя всякой мудатнёй не по делу((( Нененен всё классно еби на здоровье Мне такой кайф тебя слушать, ты не представляешь)) Антон улыбается в экран. В нём постоянно живёт страх, что его чересчур много — как в медийном поле, так и в отношениях с людьми, и если в первом случае он за свою вездесущесть зарабатывает деньги, то людям он банально может надоесть, а с Игорем Антона так и вовсе накрывает неуёмная болтливость — как будто ему хочется разговорами наверстать все три десятка лет, что они по чудовищной неправильности прожили порознь. Игорь комментирует голосовое Антона по ходу прослушивания — смешно комментирует, с вниманием к деталям, что Антон даже не успевает толком загнаться из-за того, как бессовестно он отнимает у Игоря драгоценное свободное время. О, ты тоже часто упоминаешь мультяшных хоккеистов с красными носами, прям фиксация у нас с тобой, мы чё-то испытывали к ним? или нам не хватает их вот сейчас? Надо изучить этот момент, приедешь ко мне как-нибудь пересматривать? кто-то вообще звал тебя для таких целей? Надеюсь нет, хочу быть твоим первым. Антон хихикает и прячет в ладонь лицо — господи, как же он плывёт, позорник. Но вообще у них эти сценки вполне отработаны: Игорь с лёгкостью ляпает бесстыдства вроде “выходи за меня” и “ты любовь всей моей жизни, бестолочь”, а Антон на эти порывы отставляет окольцованный мизинец и отсмеивается в воображаемый веер — так и живут. Вообще Антон действительно слишком много хихикал, когда не понимал всю серьёзность Игоревых намерений. Потом они поцеловались, но Антон и после этого продолжал хихикать — просто чуть более тревожно. Игорь шлёт ещё пару сообщений и окончательно пропадает, уйдя на очередные съёмки. Антон ловит себя на мысли, что только внешние обстоятельства могут прервать их болтовню — так бы они трепались бесконечно. Пожелания не срабатывают, и выходной у Антона складывается паршивый — весь из звонков, раздражённого шипения и забитой окурками пепельницы. Работа Антона связана с людьми — с бесконечным потоком лиц-голосов-мнений — и иногда люди невыносимы, и иногда Антону стоит немалых усилий продолжать любезничать и улыбаться, а не желчно дерзить — а это он умеет. А ещё он умеет не замечать, как пролетает очередной день. Больше часов пожрали собственные дурацкие мысли, чем что-то извне — от внешнего Антон ещё может как-то огородиться, изловчиться и вовремя выстроить защитную стену, но от себя самого так не убежишь — Антон пытался. Он стоит перед тёмным окном — вроде совсем недавно смотрел на светлый двор, на выцветшую синеву по контуру крыш, на скачущих по чужому балкону воробьёв. Как будто это ночь-фальшивка, просто непослушные обезьянки замазали ему окно краской — у Антона крутится в голове этот мультик, потому что его на днях пересматривали в офисе минские. Вот только в мультике мужик с замазанным окном послушно улёгся спать, среагировав на темноту как накрытый тряпкой попугайчик, а Антон в постель не собирается, ему нравится смотреть на темноту, выискивая в ней начало, глубину, подвох. Он проверяет в телефоне диалог с Игорем — просто чтобы убедиться, что это было сегодня, что он ничего не проглядел. Антон знает, как в сумбурности дня можно кого-то потерять — упустить сообщение и не ответить на чей-то вопрос, не поинтересоваться чем-то важным, напрочь забыть помеченную дату, запутавшись в концепте времени и пространства. Антон перечитывает сообщения, улыбается с них, как улыбался днём, оживляет воспоминания о дурной щекочущей эйфории. Закрывает глаза, цепляясь и заземляясь, задерживает себя в моменте, где не нужно перебирать в голове реплики, взвешивать слова и опасаться последствий, где просто баюкает мимолётная мысль — о том, как конкретный человек улыбается во сне. Открывает глаза Антон уже в такси. Так работает осмысленность — с перебоями, с едва ощутимыми пробелами, рутина сцеживается в ускоренные секунды, как промотанные перебивки в смонтированном шоу. Город за окном седеет в апельсиновых огнях, дрейфует между нервным срывом и комой, хоронится под снегопадами, как будто не собирается таять по весне. По радио играет неспешный трек — не раздражает фоном, и Антон даже невольно прислушивается к словам. ты только меня береги, но ты сказал мне — беги. Антон проматывает страницу канала Игоря. Ссылки на шоу, разнузданные кружочки с оголённой грудью — проклятущая родинка под ключицей — смешные текстовые посты и фото, под которыми Антон без раздумий ставит огонёк. Так удивительно наблюдать за Игорем со стороны, так удивительно знать его лично — слишком лично, до понятных только друг другу фразочек и на раз считываемых взглядов. Они с Игорем пересекаются в офисном коридоре в разгар неопределённого шумного события — все то ли сбежались глазеть на удивительную зверушку, то ли кого-то поминать, так сходу и не разберёшь. В офисе всегда всюду кипит жизнь, иногда тихая и размеренная, похожая на уютное копошение в вольерах зоопарка, иногда громкая, расшитая взрывами хлопушек, оглушительным хохотом и переливами укулеле, и порой не нужно знать причину суматохи — нужно просто вливаться без слов. И среди этого шквала из бубнежа и смеха Антон цепляется за Игоря взглядом — почти киношно, будто весь мир замедлился и расплылся в очертаниях, мимолётность, в которой Антону кажется, что пространство вокруг не выглядело бы правильным, если бы в нём не нарисовался Игорь со стаканчиком кофе в руке, яркий и внимательный к суете вокруг, хватающий обрывки чужих фраз, чтобы добить их шуткой, маняще мягкий в своём оверсайзе и до одури красивый. Ого, думает Антон, вот так оно теперь работает. — Привет, любимый, — подобное приветствие у Игоря вылетает легко, потому что всем плевать и вообще они тут все юмористы. — Как погодка тебе? — В рот ебал, от души. — Аналогично, заебала зима, сколько можно? Ты, я, Мадрид — когда это всё? — Когда умрём и попадём в рай, видимо, — Антон вздыхает и на ходу стягивает куртку. Ему бы сфокусироваться, не вертеть рассеянно головой по сторонам, но в голове селится белый шум, который так сразу не усмиряется. Игорь скорбно молчит, цепляя и подкидывая завязочки на худи Антона, отвлекается на оклик из глубины коридора и уходит, пока Антон возится с чёлкой и шнурками, ворочая бегло мысль о том, что он как будто хотел сказать Игорю что-то важное. Сказать о том, что Игорь способен любой его день скрасить своим появлением. О том, что с Игорем хочется прожить тысячу разных жизней, бежать куда-то до пожара в лёгких и валяться на траве среди одуванчиков. Всякое хочется наговорить Игорю, в основном бессвязное — в итоге Антон молчит, чтобы не навязываться и не пугать. Антон молчит ещё и просто на всякий случай — вдруг прорвётся щёлочь и яд. Молчит при бестактных людях, молчит на дурацких темах, молчит в ответ на откровенную глупость, привычно отбиваясь юмором, как будто он просто солнечный и смешной, не держащий ни на кого зла — не держащий никого мысленно за горло. Неделя пролетает в съёмках, недосыпах и сдержанном бешенстве — Антон любит свою работу, но не всегда любит людей, хоть и очаровывает их собой неизбежно. Отвлекается, перекидывается голосовыми с Игорем, переглядывается с ним на совместных моторах, выкрадывает моменты на поболтать за кадром, желает хорошего дня и мимолётно проводит пальцами по открытому предплечью — невесомой щекоткой, потому что так у них всё и сплелось, на щекотках и хиханьках, на дуростях и милостях, на шальных качелях и цветных пузырьках. Думать об Игоре — не думать о себе, хоть с самим собой и пытаются столкнуть лоб в лоб. На одном из интервью — очередном хороводе однотипных и неостроумных вопросов — у Антона интересуются, в чём же, собственно, заключается его цель, к чему он стремится в карьере, что конкретно рисует себе на горизонте. Антон отвечает размыто и шутливо, заглушает всеми силами при этом внутреннее негодование а почему так важно знать, что будет потом, зачем заглядывать за этот самый горизонт, когда он так далёк? Я — здесь и сейчас, неужели этого недостаточно? Я — дым-дым-дым безмерно много дыма, тумана и битых пикселей, много смеха-много злости, фразы невпопад и хождение по краю, изящество и грубость, кокетство и шпана, шатающийся мост и смех-смех-смех. Я — делаю вдох и забываю выдыхать, ломаю режим сна и в полудрёме выдвигаюсь из подъезда в очередной не принадлежащий мне день. Я — налетаю на угол и чудом не бьюсь о него виском, потому что меня, придурка, вовремя перехватывают сильные руки. — Попался, — Игорь придерживает Антона за бок и разворачивает к себе. — У меня к тебе срочное дело. — Я уже напрягся, — Антон прокручивается и сдерживает порыв сцепить над головой руки, будто он шкатулочная балерина. — Я тебя расслаблю, не переживай, — Игорь оглаживает Антона ладонью от бока до бедра. — В общем, хочу тебя, — делает специально паузу, чтобы Антон заинтересованно вздёрнул брови, — к себе в гости сегодня, чё думаешь? Антон опускает взгляд на Игореву руку — та так и не убралась с бедра, потому что зачем. — Это то, ради чего я дожил эту неделю. — Рад, что ты мне рад, тогда я украду тебя вечером? Или тебе домой надо заехать? — Не надо, укради меня, я хочу пиццу и спать в твоей футболке. — Ты такой капризный, — у Игоря горят восторгом глаза. — Я хочу, чтобы ты сидел у меня на коленках и клянчил шубу и цацки. — Цацки у меня есть, — Антон выставляет перед лицом руку, демонстрируя кольца на пальцах. — Красивые, как и ты сам, — Игорь ловит руку в свою, целует галантно костяшки и жмёт по-деловому, по-мужски. — Тогда до вечера? Антон кивает и отпускает Игореву руку. Игорь выдёргивает нитку из его чёрного свитера, вертит её между пальцами и бросает на пол. Нитка падает плавно, почти замедленным кадром, и Антон успевает подумать о странностях — о рассыпающихся на пепел чёрных перьях, о задумчиво холодном Игоре, которому идёт чёрное под горло, которому тянет класть руки на плечи, которого можно целовать в уголок губ и смотреть, как раскалывается веером ядовитых лучей чёрное солнце. Вечером до дома Игоря они едут под просмотр видео с телефона, интригуя таксиста загадочными хрюками. Пока в наушнике играет очередная заставка, Антон поглядывает в окно — там всё в огнях и в неуклюжем празднестве, заспанная и похмельная зима, которая вяло облачается в украшения и не помнит, для чего они ей. Уже в прихожей Антон возится с петелькой на куртке и с кряхтением разувается, поправляет у зеркала скошенную чёлку. Игорь встаёт за его спиной и кладёт голову ему на плечо, ловит в кольцо рук и вздыхает. — Чего ты? — Любуюсь, — отвечает Игорь умиротворённо. — Такого красивого мальчика привёз домой к себе, аж не верится. Антон корчит рожу. Игорь корчит тоже, чтобы с зеркала на них смотрели две обнимающиеся болотные тварюги. Антон громко шмыгает носом, и Игорь гонит его в ванную сморкаться и мыть руки, хвастает перед ним выёбистой мыльницей, ломает мыльницу, кричит, выгоняет Антона прочь, смеётся до отчаянных всхлипов. Потом Игорь заказывает пиццу, под пиццу включает обещанный мультик про красноносых хоккеистов. Предполагает, что мультяшные бешеные мужики, возможно, закладывали в нём идеалы мужественности. Признаётся, что пошёл бы с одним из них на свидание. А потом Игорь ловит Антона в объятья посреди смеха и с полусонным мычанием валит на кровать, срастается с ним намертво и утыкается в шею носом. Антон обнимает Игоря в ответ, наглаживает горячий под футболкой бок и смотрит в гладкий слегка отражающий потолок — спаянность в очертаниях, правильность бытия просто в том, как они вдвоём красиво неделимы. В чём же ваша цель, спрашивает неугомонный интервьюер, и Антон улыбается, прокручивая на пальце кольцо, отводит взгляд в размытость темноты и отвечает кому-то незримому — не дожить до момента, когда станет непоправимо плохо. * Антон просыпается по ощущениям после суточного сна и проверяет на телефоне время — на деле он проспал всего лишь час. Мозг разыгрывает дурацкую обманку, разбитость мешается с бессонницей, и Антон тяжело выбирается из кровати, стараясь не разбудить лежащего на боку Игоря, благополучно вырубившегося раньше и отвернувшегося обнимать вместо Антона подушку. Антон тихо выходит в коридор. Встаёт в бледную полосу света, отброшенную кухонным окном, в которое светят дворовые фонари. Смотрит на дверной глазок, светящийся в темноте оранжевым кругляшком, и можно глазок прикрыть откидной крышечкой, но крышечка болтается и постоянно слетает, поэтому кругляшок и горит недремлющим всевидящим оком, под которым Антон по-глупому не может двинуться. Так и стоит, смотрит неотрывно и бестолково. А потому и не пропускает момент, когда глазок резко накрывает метнувшаяся откуда-то сбоку тень. Антон вздрагивает и отшатывается назад, выдыхает с шумом, сжимает-разжимает в кулак немеющие пальцы. Можно предположить, что на площадке просто погас свет, но темнота накрыла глазок слишком уж одушевлённо — что-то тёмное именно прошмыгнуло и встало напротив, наблюдает теперь за застывшим Антоном с той стороны. Вглядывается, въедливо считывая ширящиеся зрачки. Обводит ледяным касанием дверную ручку, обрисовывает скважину ключа. Задерживает вдох на бесконечность секунд и терпеливо ждёт. — Заблудился? — голос Игоря звучит низко, шорохом по стенам и стежками под кожу. — Всё хорошо? Антон шатко оборачивается, сглотнув застрявшее в горле сердцебиение. Игорь стоит перед ним в футболке и трусах, с потешным растрёпанным подушкой чубчиком, озадаченно чухающий оголившийся бок. — Не очень, — честно отвечает Антон. Тянет к Игорю руку, чтобы пригладить чубчик. — Я тебя разбудил? — Ну я проснулся, а тебя нет рядом, я пошёл поискать, а ты просто стоишь гипнотизируешь дверь. — Извини. — Да гипнотизируй ради бога. Если тебе прикольно. — Мне нет, — Антон нервно улыбается и подталкивает Игоря в плечо. — Я скоро вернусь, иди спать. — Да я ссать иду вообще-то, — Игорь уворачивается, прошагав к двери туалета. — Так, ты пока иди на кухню, сиди и жди меня. Антон рассеянно кивает, и Игорь скрывается за дверью. Антон ещё раз бросает взгляд на глазок, привычно горящий оранжевым, подходит ближе и на всякий случай прикрывает глазок крышечкой, отворачивается и уходит, проскользнув по стене вытянутой ломанной тенью. Вместо света он включает на кухне настенную гирлянду. Играется с режимами и выбирает самый плавный, садится за стол и наблюдает, как комнату бросает из холода в жар и обратно, из сине-зелёного в красно-жёлтый и так по кругу. Игорь проходит через кухню, поймав на себя цветные всполохи, открывает окно и ставит на стол пепельницу. Проезжается стулом по полу и садится напротив Антона, ловко закуривает — оттачивает зрелищное курение, чтобы записать однажды такой кружок в свой канал. Правда, Игорю не нужно напрягаться, чтобы выглядеть круто, но он чаще не верит и отфыркивается. Антон ведёт плечом от полоснувшего холода и закуривает тоже, выдыхает в сторону раскрытого окна. Возможно, их комнатка единственная во всей тёмной многоэтажке мигает сейчас светом — Антону хочется, чтобы только они с Игорем сейчас не спали, чтобы только они отправляли цветастые маяки полусонному снегопаду. Игорь смотрит на Антона изучающе, чуть заспанный, чуть задумчивый, завораживающий в угловатости теней. И ему так идёт дым — подсвеченный то выстуженным синим, то тревожным красным. — Только с тобой и курю, кстати. — Я это ценю. — Очень, понимаешь, с тобой хочется жить, но и медленно себя убивать тоже. Игорь всегда говорит так ладно и легко — будь то что-то невыносимо смешное или скандальное, или что-то головокружительно приятное, смущающее до дурных улыбочек. Что-то о своей депрессии, что-то об умершем отце. Что-то о собственной смерти, смакуя возможные уморительные сценарии. С Игорем так беззаботно. Как если бы Антон вёз их по серпантину, а Игорь с хихиканьем крутанул бы руль, пустив их машину с обрыва, — просто потому что он затейник и шоумен. — Знаешь, эти дни были такие хуёвые, — Антон затягивается, выкрадывая себе паузу и проверяя, пожалеет ли он спустя секунду, что решил попиздеть. Выдыхает — нет, не жалеет. — Похожие на белый шум, сквозь который красные пятна полыхают, вот что-то такое. Я их на автопилоте проживал, не помню даже, как неделя пролетела. И я чё-то злился постоянно, бесился, либо просто в каком-то трансе проплывал по календарю. И оживал только на моментах, когда переписывался и виделся с тобой. Игорь сидит к Антону полубоком, выдыхает дым и шкрябает пальцем по столу, оттирая что-то. Антон засматривается на его профиль не в первый раз и даже не в тысячный. И точно не в последний. — Такой себе ты просвет в темноте выбрал, — Игорь улыбается удивительным сочетанием мягкости и натыканных всюду осколков. Как будто он говорит, что всё хорошо, и заряжает при этом пистолет. — А как же Поз? Ты же его любишь прям. — Люблю. Но Поз — это константа моего благополучия и душевного комфорта, — Антон вертит по столу зажигалку, пинает её пальцем, и она врезается Игорю в локоть. — А ты прям ворвался. Игорь задумчиво кивает. Ухмылка тянется уголком вверх, сдержанно и скептично. Иногда именно так он принимает похвалу, мол, спасибо большое, но прибереги её для кого-то получше. — Что у тебя за придурь тоже? Я говорю, как ты мне важен, а ты на другого человека внимание переводишь. — Ну так это ж Позов, на него нельзя не отвлечься. — Согласен. Но у тебя синдром самозванца, признай. — Ха, а это уже материал для разгона с моим психотерапевтом, так что чш-ш-ш, — Игорь встаёт и шутливо-ласково треплет Антона за щёку, зажимает сигарету в зубах и берёт с тумбы немытый стакан — поглядывал на него всё это время. Антон откидывается на спинку стула и задирает голову к потолку — там над шкафчиками всобачены в ряд пять лампочек, которые Игорь перестал в последнее время включать, потому что электрик напугал его их пожароопасностью. Спасибо, сказал тогда Игорь, я же абсолютно уравновешенный и ментально здоровый человек, я же от такой параноидальной мысли совершенно точно не ёбнусь. Антон переводит взгляд на Игоря — тот отрешённо намывает в шипящей раковине стакан. — Тебе помогают таблетки? — Да, — как-то быстро отвечает Игорь, выключив воду. — А что? — А если перестанут? Игорь хмурится, докуривая у раковины. Антон бы сам себе лупанул подзатыльник, но с Игорем они подобное давно уяснили — беседами наедине и под камерами — что не умеют ценить момент. Что в разгар счастья они зачем-то будут думать о том, как оглушительно и болезненно оно оборвётся. — Чё за мысли у тебя нехорошие такие вдруг? — Вдруг? Ты думаешь, я хохочу только? — Я никогда не думал так. Ладно, думал поначалу. Но и ты же наверняка с первого взгляда решил про меня, что я дурачок. — Я был тобой очарован, — Антон подпирает голову рукой и улыбается. — Был ублюдский день, а ты просто рассмешил меня тем, как ругался на свою заляпанную лужами штанину. Игорь тогда казался таким недосягаемым и родным одновременно, заскочившим на секунду прямиком из своей далёкой планеты, просто чтобы Антону стало смешно и тепло. Игорь сейчас зацикливает на себе весь мир и всю любовь, сплетается из холода и темноты, но всё равно остаётся самым манящим и греющим. — Так вот, я думаю о плохом, — Антон смотрит, как на подвешенных бокалах мигают крошечные копии отражающихся огней. — Точнее, что у плохого есть градация. Что в какой-то момент станет плохо прям настолько, что уже поздно, и я не только про тебя, я про жизнь в целом, — Антон морщится, чувствуя, как скатывается в муть, хоть и знает, что его слышат и понимают. — И вот как это не проебать? Ну, когда уже перевалило за край? Антон бы вполне понял, если бы Игорь за шкирку погнал его спать. Или покривился бы и потёр устало виски, пошёл бы гулять по подъезду вместо этих сомнительных ночных посиделок. Но вместо этого всего он подходит к Антону вплотную и сгребает его в объятья — в такие усталые, обречённые немного, будто Антон весь замызгался или устроил бардак, покачался на шторе и оставил грязные следы на обоях, а Игорь его всё равно прощает. Антон утыкается в Игоря носом и отводит в сторону руку с сигаретой, чтобы не прожечь ему футболку — уже был случай, спасибо — не шевелится и молчит. — Обещаю, со мной ты этот край не пропустишь, — над макушкой голос Игоря звучит как благословение небес. — Мы вместе вкусим хуёвость во всей её красе. А дальше как-нибудь разберёмся. Антон смотрит, как над линией чужого плеча загораются и гаснут огни. Растворяется в чувстве спрятанности — таком редком из-за роста, упрямства и образа жизни — и представляет, как так же мог бы смотреть на фейерверки, которыми маскируют выстрелы, на падение мостов об лёд и горящие дома, пламя которых отбрасывает причудливые тени на снег. — Прости, — Игорь фыркает, зарывается пальцами в волосы и оглаживает висок. — По закону жанра я должен говорить тебе что-то светлое, вытягивающее. Что буду беречь тебя и всё такое. — Но ты говоришь мне беги. — Что? — Да так, ничего, — Антон мотает головой и закрывает глаза. Темнота просвечивает розоватым, усмиряет осевшие всполохи и целует почти невесомо. Антон шевелит губами и открывает глаза, когда Игорь отстраняется и отходит к окну, затемняется до силуэта на фоне прозрачной тюли и смотрит на изогнутые фонари. Снег слетается на свет мотыльковой суетой — Игорь смотрит на этот полёт, не отрываясь, а Антон смотрит на него. Ночь в застывшей тишине кажется бесконечной. .