Свет горел всю ночь

Волк – Сплин

Одернув белоснежный рукав, Сенье криво улыбнулся. Одолеваемый нехорошим предчувствием, он выглаживал себя, будто репетировал перед чем-то. Тускло освещенная свечами комната была исправно прибрана. Ноги держали еле-еле, держали так, точно в любой миг ослабнут под натиском мучительного головокружения. Пьер осторожно поправил хвостик на затылке, вновь улыбаясь, но теперь вымученно. На это он и сам закатил глаза. Ощутив тяжесть чужих рук на плечах, вздохнул, не оборачиваясь. Лишь глянул в зеркало напротив – отражение там вынудило его опустить веки и коснуться собственной переносицы, потирая. Еще с сорок лет назад уния меж их странами была невозможна, однако под давлением доведенных до абсурда идей покровительства и гордо прозванной Владычицей морей поговорят и не столь разобщенные некогда приятели. Пусть и сторону, собственно, Мадрид не выбирал. Это мозолило глаза. – Так и не обернешься к нему? – прошелестел на французском Альфонсо. Пьер скривился. По правую сторону от обоих в фарфоре стоял букет. Букет, собранный негармонично и аляписто – так справедливо посчитал Сенье. Сердце его – желтая хризантема средь зеленых гортензий. Гори испанец семью огнями за то, что принес его. Гори он семью огнями дважды за что, что все соцветие читалось в нераскрытом намеке. Болезненно-малахитовом намеке с одним-единственным васильком у края. Ярко-ярко голубым, совсем уж неестественным и мертвым. Мансанарес с усталой усмешкой отстранился. Прошел к антикварному столику, забирая лазурную бестию от прочих цветов, а после вернулся к Пьеру, нежданно ловя подбородок того под возмущенный вздох и оборачивая вновь к зеркалу. Глядел Альфонсо как-то нежно и диковато. Он знал. Теперь знал, хоть еще и с пару часов назад только догадывался. – Пускай это топорное недоразумение более не давит мне на нервы, – с напускным отвращением шикнул Сенье, нервно поправляя жабо под шеей. Он был вынужден прогнуться под собственное раздражение, дабы уберечь себя от колких комментариев со стороны Мансанареса. Ответом ему послужили кислая усмешка и преподнесенный к его щеке василек. Еще с момента появления Альфонсо на пороге, держащего кислотно-зеленый букет, Пьер заподозрил что-то неладное, однако догадаться сразу не сумел. Ибо догадался бы если – выдворил с города в тот же миг. – Сколь же ты неравнодушен к чужим глазам, о Сенье, – с надменной лаской отозвался Мадрид. Париж вцепился в его запястье, дабы убрать от своего лица, однако безуспешно. Мансанарес приподнял бутон к чужому уху, заправляя. Цвет глаз Пьера превосходно вязался с васильком, и оба видели это в отражении. Видели также, как и неприязнь на лице французской столицы. – Знал, что он любит васильки? В груди что-то дернулось раненной птицей. Ладонь Альфонсо оказалась сброшена с подбородка Сенье грубо и резко. Точка отсчета была поставлена. – Ненавижу зеленые гортензии, – ровно выдохнул Пьер, натянуто улыбаясь на свой вид в зеркале.