Свет горел всю ночь

Апрель – Сатисфакция

– И часто Вы развлекаетесь в низовьях? – недоверчиво. – Глупость какая. Желаю вернуться во дворец. – Бросьте! – Пьер задорно рассмеялся. Здесь он знал всякого беспризорника, всякого бедняка и вдову. Знал, и какими бы разными ни были эти люди, а все, точно один, приходили на главную площадь и плясали до головокружения, счастливо сверкали глазами хотя бы вечер – знакомились, влюблялись, кормили друг друга. Беззаконие – нечастое явление на подобных стоках. Обыденно люди наплывали сюда исключительно за положительными эмоциями. Однако такого, что было сегодня, Париж не видал уж с десяток лет – грандиозная взбучка, развернувшаяся после заката. – Танцуете? – Только бальное, – Уильям сосредоточено оглядел толпу, стараясь не поддаваться искушению, – как они – не умею. – Больно тут нужно что-то уметь! – глаза Пьера блеснули с азартом. – Они тоже не умеют. Прыгают да трясутся, зато так, как пожелают! И выходит из этого потрясающий танец. Пойдемте. – Мои вещи... – оробев, пробормотал Темзенд. – Дам паре детей присмотреть за пять десятков серебряников. – Эти одеяния стоят куда больше, нежели пять десятков серебряников. – Этим детям я доверяю, – категорично отрезал Сенье, беря Уильяма за руку, проскальзывая тонкими пальцами по запястью. — Они не подведут. Как и я. — правый глаз игриво подмигнул Уильяму, своенравно перехватывая нотку его драгоценного внимания. Зачарованный Темзенд с надеждой оглядел выступ с уличными музыкантами вдалеке. Стоило ему вернуть взор к висави, как тот уже во всю стягивал с Лондона мундир да золотые украшения, а после махнул ладонью куда-то вперед. Оставив чужие руки, Пьер приспустился на корточки. – Эрик, – заглядывая в заинтересованные глаза подбежавшего к нему мальчишки, – пять десятков серебряников, – протягивая как собственные вещи, так и вещи ошарашенного Уильяма. – Шесть десятков! – гордо вскинул подбородок ребенок, ломающийся от нетерпения. На это Париж лишь хмыкнул, доставая монеты. Эрик с восторгом подцепил их. – Верну без лишнего шва! – умчав из толпы, напоследок бросил он. Вдохновленный Пьер вернулся к Уильяму, вмиг прихватывая того под локоть и утаскивая в самое столпотворение. Лондон же покрепче взялся за чужое плечо и поплелся следом, невольно подсносимый живым потоком. – J'ai écrit du mieux que je peux! J'ai respiré du mieux que j'ai pu! Je l'ai aimé autant que je peux!¹ Оказавшись в наименее забитом центре, пренасыщенном жаром, пением и потом, Париж незатейливо заимпровизировал. Шаг, шаг, разворот – лоб ко лбу, спиной к груди. Так, что коса его защекотала шею Уильяма. Цветок щемящей легкости пустил корни в легкие Лондона.