***
И так уж вышло, что встретил он его в тот день снова. Сергей ждал у входа, решил он, что раз уж представилась такая возможность, то не стоит её упускать и убедиться во всём самостоятельно. Вновь был он у шефа в кабинете, получал распоряжения. Собирался он на пару недель обратно в Москву по важным вопросам отряда. Уезжать вовсе не хотелось, но перечить он Сеченову не стал, боковым зрением рассматривая его помощника, стоявшего недалеко, но державшего дистанцию. - Слышишь меня, мой мальчик? - М? Слышу, шеф, извините. - Сергей повернул к нему взгляд, отрываясь от созерцания немецкой макушки. Чуть было он не ляпнул своему начальнику что-то из разряда: Шеф, а может кто-то другой? Что у нас, в отряде людей мало? Вовремя спохватился, прикусил язык. С чего бы ему, собственно, не ехать? - Ты не заболел? - Дима рассматривал его нелепое лицо. - Никак нет. Задумался, не обращайте внимания. - Хорошо. Удачи, Серёж. - Да, до встречи... Шеф. - Нечаев понизил голос, чтобы услышать его мог только Сеченов. - Что такое? - Это. А помощник Ваш... ну, с Вами он, вроде как, и не заикается вовсе. - Есть такое. - Сеченов легко улыбнулся. - Это от чего так? - Я не пытаюсь сейчас чем-то похвастаться, но я думаю, что от того, что со мной ему более менее... - учёный мысленно подбирал слово. - ... комфортно. Может, он немножко мне доверяет. - И в глаза Вам смотрит? - Было дело, всего один раз и на секунду. Я тогда сам не понял, было это нечаянно или специально, но да, посмотрел. А ты чего интересуешься? - в Сеченове начинал просыпаться интерес. - Да ничего, Дмитрий Сергеевич, так... простое любопытство. - Понятно. Обязан тебе напомнить, чтобы был ты с ним аккуратным, ладно? - Я помню, шеф. Пошёл я, увидимся с Вами, как вернусь. Он хотел попрощаться и с Штокхаузеном, но присутствие Дмитрия Сергеевича помешало ему это сделать, будто стыд накрыл странной волной. Теперь ещё и информация такая немного подковырнула ему душу. С шефом, получается, было тому комфортно, значит Сергея Михаэль боится. Очень ему не нравилось, брови расстроенно нахмурились. На парковке он уселся в машину, стал ждать. В конце концов, был он сейчас на личном задании, о котором ничуть не забыл. Через десять минут из здания вышел Дмитрий Сергеевич, сразу же куда-то укативший. Сергей очень надеялся, что домой и спать. Человек этот слишком много работал. Но целью его было не это. Вечернее небо, тем временем, заволокло густыми тучами, гремел ещё пока далёкий гром, сверкали в темноте молнии. Ещё секунда и Предприятие зальёт крупным сентябрьским дождём. Прошло ещё пять минут, пятнадцать. Он выкурил уже две сигареты, барабаня пальцами по рулю. Терпения у него было достаточно. В окопах набрался. Надо, всю ночь просидит, хоть с утра и уезжать. Дождь пять минут назад начал набирать обороты. Ещё через три минуты товарищ Штокхаузен, на его радость, вышел из дверей и Сергей быстренько выкинул бычок, даже немного приподнялся со спинки, рассматривая одинокую фигуру через стенку дождя. Тот огляделся по сторонам и было видно, чему-то очень расстроился. Сергей не знал причину, но очень удивился, потому что Михаэль не собирался садиться ни в какую машину. Он вышел за ворота, куда-то побрёл. Машина сейчас была лишней, поэтому Сергей выскочил, и в багажнике, в котором хранил кучу нужностей, отрыл чёрный зонтик, чуть ли не стрелой кинулся следом, теперь же следил за ним на расстоянии. Штокхаузен насквозь промок, но его это, казалось, совсем не волновало. Сергей же и представить не мог, что отказался бы он сам сейчас от зонтика. Поёжился в своей куртке, осень только набирала обороты, но тепло не было. Врач уселся на скамью возле канала, которую накрывало густое дерево, всё равно от воды толком не спасавшее, и Нечаев совсем опешил, остановившись в ста метрах. Он разглядывал его силуэт. Немец уткнулся безжизненным взглядом на ручей, на поверхности которого булькали пузырьки падающих капель. На его одежде не было сухого места, его потряхивало от холода, а волнистые волосы можно было выжимать, теперь же от кудряшек ничего не осталось и они прилипли к его шее, создавая совсем уж вымученную картину, от которой скрипнуло бы сердце у самого жестокого отщепенца. Сергей таким не был, поэтому он сипло выдохнул, огляделся по сторонам. Немного забыл, что он вообще тут делал, поспешил к парню. - Привет. - его шёпот практически слился с шумом дождя. - Ещё раз. Михаэль дёрнулся в сторону, оглядел офицера с головы до ног, но видимо немного успокоился, ведь незнакомцами они не были, хоть и появился страх в его карих глазах. - С-сеx`гей, т-ты... что з-здесь де-делаешь? - сунул слегка покрасневшие кисти в карманы куртки. - В гости к товарищу шёл, тут он как раз живёт недалеко. - врал Сергей, продолжая рассматривать промокшего. - А ты? Повисла пауза, Нечаев терпеливо ждал. - Г-гуляю. - Так дождь же. - сказал офицер очевидный факт, будто и не Михаэля напрочь тем дождём залило. - З-знаю. Немец явно не просто "гулял". Они снова замолчали и Михаэль будто бы забыл, что был здесь кто-то ещё, так и уставившись на прыгающие капли, пока через минуту не почувствовал, что те капли больше не поливали его самого, а над ним нависла небольшая тень. Он слегка приподнял голову, теперь упираясь взглядом в чёрную материю зонта. - Т-ты же п-пх`омокнешь... Сех`гей. - правда забеспокоился он, не желая быть причиной чужих страданий. - Ну, значит промокну. - офицер хмыкнул. - Будем заодно. Сергей плюхнулся на вымокшую лавочку, брюки тут же неприятно намокли, а кожа почувствовала всю прелесть холодной воды, но он продолжал удерживать зонт над чужой головой. - Н-не нужно, д-для меня уже... уже бе-бесполезно, п-поздно. - тихо проговорил помощник директора, на сантиметр повернув голову, теперь рассматривая коленку старшего лейтенанта. - Для меня уже тоже поздно, так что всё в порядке. - Ты же.. к д-дх`угу шёл. П-потох`опись, пх`остынешь. - И вот так оставить человека зная, что сидит он тут, а его заливает осенним дождём? Я же спать потом не буду. - Нечаев ухмыльнулся. - И плохой хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит. Михаэль будто поник ещё сильнее. Видимо, фраза эта ему не слишком понравилась, с ним действительно нужно было выбирать выражения. Даже устойчивые. - П-почему? - М? Что - почему? - Сергей утёр другой рукой лицо, утирая воду. - П-почему... спать не б-будешь? Нечаев хмыкнул как-то слишком громко, немного потревожив рядом сидящего. - Ну, не могу я так и всё тут. Такой уж я. Уйду, а потом будешь ты мне на этой же лавочке всю ночь сниться. Замёрзший и холодный. - И-извини. Нечаев полностью развернул голову, немного наклонив на бок с какой-то чуть ли не отеческой улыбкой. Каждый раз этот человек за что-то извинялся и ведь никогда ни в чём не был виноват. - Вы, врачи - странные. Говорите, что курить - вредно, а сами пыхтите хуже паровоза. Или пьёте, как из бочки, у которой нет дна. Или вот сидите под холодным дождём, рискуя простудиться. Это вы все такие? - Н-наверное не в-все. - Штокхаузен слегка улыбнулся не заметив, как сверкнули светлые глаза его собеседника. - Слушай... Вопрос теперь вертелся у него на языке, но задать его он стеснялся, боялся обидеть. Хотел он было про него уже забыть, замять под шумом бьющегося о землю дождя, но услышал тихое: - Да? - Тебе же, ну... врачом-то... сложно быть, наверное. - Сергей вспыхнул совсем не фигурально, теперь поморщившись от собственного вопроса. - Я хих`ург. - тихо отвечал Штокхаузен, теперь разглядывая свои пальцы, которые он минутой назад вытащил из карманов. - Тх`авматолог. К-когда они ле-лежат без с-сознания, не н-нужно ни с кем х`азговах`ивать. Годы м-моей пх`актики пх`ишлись на... в-войну. Михаэль вздрогнул, что от Нечаева, который буквально вперился в него глазами, впитывая каждый звук, не укрылось. Может быть, в этом предложении немец сказал ему больше слов, чем до этого вместе взятые. Немец явно понял суть вопроса, вгоняя Сергея в ещё большую краску. - К-как ты по-понял, я б-больше не п-х`актикую. - Ты извини, я не хотел... это, обидеть. - Н-ничего, я п-пх`екасно п-понимаю, как я с-смотх`юсь со с-стох`оны. Ну вот теперь было уже совсем хоть стой, хоть падай. Легче от этого офицеру не становилось, очень даже наоборот. Противный ком подобрался к груди, всё было не так, неспокойно и противно от самого себя. - Кхм. Дмитрий Сергеевич говорил, что ты и вирусолог тоже. Правда? На это Михаэль не ответил вовсе, слегка отвернувшись, через десять секунд, всё же, кивнув. Сергей уловил, что тема, кажется, была для того не самой приятной. Он теперь и сам разглядывал бурлящую воду, о чём-то задумался, но продолжал уверенно удерживать зонт, как будто вовсе о нём забыл. - Скучаешь по дому, наверное? По семье, родителям? Михаэль вздрогнул так, что и сам Сергей было дёрнулся в его сторону испугавшись, что тот собирался падать. Вовремя спохватился, не желая причинить тому ещё больше страданий своими прикосновениями. Задел он, скорее всего, совсем нехорошую тему, теперь очень сильно о том жалея. Видимо, какие-то мысли или воспоминания теперь одолевали кудрявую голову, потому что Штокхаузен вцепился побелевшими пальцами себе в плечо, до боли сжимая кожу под курткой. Наверняка родители его погибли, может быть даже на той войне. Может быть, воевал отец Михаэля на стороне нацистов, чему Нечаев верить совсем не хотел, и погиб во время боевых действий. Может быть и мама и папа умерли от чего-то другого. Да может в какой-нибудь аварии, может быть даже на глазах у сына, что глубоким отпечатком осталось у него в памяти. Сергей не имел права в этом копаться. Он снова сделал ошибку. - Н-н-нет с-семьи... по-погибли. - через силу выдавил немец, больно сглотнув, мешая подступившим слезам политься наружу. - Ты прости, я не хотел! - он слегка наклонился, заглядывая в чужое лицо в профиль, быстро заговорил. - Не моё это дело, тебе не нужно отвечать, извини. Если... если тебе станет легче... Сергей вернулся в исходное положение, теперь осторожно уронив зонт на бок, сливая воду, возвращая обратно. - ... мои погибли, когда я был совсем ещё сопляком. Лиц бы не вспомнил, если б не было фотографий. - М-мне очень ж-жаль, Сех`гей. Михаэль вновь слегка к нему обернулся, искренне сочувствуя, но продолжая сминать своё плечо. - Да ничего. Если никогда чего-то не имел - значит не потерял. Меня бабушка воспитывала, она мне и как мамка и как батя была. - О-она ж-жива? - Не, погибла, пока я был на фронте. Попал потом в кому, Дмитрий Сергеевич меня вытащил, но ей внука увидеть больше не удалось. Сердце остановилось, старенькая была, папку родила очень поздно. Но это ничего, она мной очень гордилась, сама на фронт провожала. Говорила, чтоб не плакал, если её больше не увижу, что прожила хорошую жизнь. Вместе со мной. Покажи им там, где раки зимуют, Серёжка! Вернёшься, правнуков мне заделай, понял? И не плачь, утри сопли! Вот и не плачу. Офицер легко улыбнулся, представив лицо бабушки. - М-мне пx`авда о-очень жаль... - Всё хорошо. - Сергей неподдельно улыбнулся, вовсе не расстроившись. - Ты это... правда, чего здесь делаешь-то? - По-подумать п-пх`ишёл... - прошептал врач, наконец отпуская своё плечо. - А давай ты будешь думать там, где не заливает твои кудряхи проливной дождь? Тон его был такой добродушный, что Михаэль невольно улыбнулся, а щёки тронул лёгкий румянец. - Я с-скоx`о по-пойду, не пех`еживай. - Буду. Хоть пилой меня распили. Подброшу тебя до общаги - тогда успокоюсь. Поэтому давай, пошли. - Не стоит, я сам д-дойду. - его настроение снова улетучивалось после такого предложения. - Н-не тх`ать на м-меня своё в-вх`емя. Но парень его не слушал вовсе. Он уже стоял на своих двоих, продолжая держать над хирургом зонтик. - Пойдёмте, товарищ личный помощник директора Предприятия, Вам пора домой и переодеться во что-то чуть более... сухое. Спорить явно было бесполезно и Михаэль поднялся с лавки, подметив, как Нечаев сразу же сделал шаг в сторону, явно давно сообразив, что тот не любил вмешательства в личное пространство. Было это приятно. - Держи. - он протянул ему рукоятку. Вольно или невольно, карие глаза поднялись выше, теперь рассматривая исподлобья чужие улыбающиеся губы, по которым катились пресные капли. На секунду ему стало страшно, ведь он чуть было снова не заглянул в те ледяные зрачки. - С-спасибо. - Не за что. Идём. В тот момент Сергей действительно забыл, что изначально был у него в голове какой-то план. Предложил он от чистого сердца, внизу живота что-то подпрыгнуло, теперь же он шёл вперёд с глупой улыбкой, не обращая совершенно никакого внимания на ливень и лёгкий осенний ветерок. Периодически оглядывался на идущего сзади, как будто мог Штокхаузен раствориться в водяной стене, проверял его наличие. Плевать было на замоченные сидения его машины. Было тепло от того, что не сидел больше немец на той проклятой лавке, будь она неладна. Хотелось даже снести все те чёртовы лавки рядом с каналом, чтобы всякие немцы больше на них не садились и не думали на них думы. Пусть думают в другом месте. Где сухо и тепло. - Твоя остановка. - Сергей развернулся к своему пассажиру, рассматривая его слегка опущенное лицо и пальцы, медленно друг друга перебиравшие. - Ещё х`аз с-спасибо. - он открыл двери. - Ага. Увидимся через две недели. И зонтик возьми. - У-увидимся. Но только собирался Штокхаузен хлопнуть дверью, Сергей вдруг проронил: - Михаэль! - М? - немного вздрогнул. - Когда вернусь, может, это... сходим куда? - К-куда? - зрачки у Михаэля расширились, такое предложение понятно ему не было. - В гастроном за колбасой. - Нечаев хмыкнул. - Шучу. Ну, выпьем, может. Или не пьёшь если, можем на лавочке твоей посидеть. Подумать! Михаэль явно усмехнулся и Сергей подался слегка вперёд, желая увидеть его улыбку. У него это получилось и он сам расплылся такой же, только в три раза шире. Он ждал ответа. Ждал с надеждой, какой и сам не ожидал, поджав губы. - Е-если.. х-хочешь. - тихо, спустя какое-то время промолвил Михаэль. - Вот и прекрасно! - просиял офицер, снова заставляя вздрогнуть своего собеседника, теперь уже от удивления. - Значит, до встречи! - Д-до встх`ечи, Се`хгей. Дверь закрылась. Промокший Штокхаузен направился в сторону общежития, где скрылся в дверях через полминуты. Сергей же ещё какое-то время таращился ему вслед, не способный стереть глупое выражение со своего лица. Только сейчас он вспомнил, зачем вообще он час назад за врачом устроил слежку. Стало не по себе, улыбка стёрлась. Если уж кто и был здесь странным, так это он сам. Разведчик хренов. Вон же он, домой к себе шёл. Сергей цокнул, мотнул головой, уехал к себе. По дороге опять заулыбался, из головы не выходили намокшие волосы, прикрывавшие шею сзади.***
Заедет на минутку. Всё равно по пути. А вдруг после вчерашнего заболел и ему надо остаться отдыхать сегодня дома? Сергей сразу шефу и передаст, может, отправит кого за помощником присмотреть. А может сам его на работу и отвезёт, время-то ещё было. Полвосьмого, как раз встал уже, наверняка собирался. В общем, Нечаеву правда нужно было узнать. Он слишком бодро выскочил из машины, зайдя в коридор общежития, где его встретила тамошняя Терешкова. - Вы к кому, товарищ? - чуть ли не пропела робот-вахтёрша. - К товарищу Штокхаузену. И к Петрову. - поспешно добавил он, поджав губы. - К Петрову? А ты кем будешь, товарищ? Виктор Васильевич Петров вышел из лифта, теперь подходя ближе к "гостю". Тот развернулся. На вид такого же возраста, как и он сам. Лицо его Сергею не понравилось совсем. Ещё больше не понравилось в нём то, что жил он бок о бок с помощником директора Предприятия. - Нечаев Сергей Алексеевич. - он протянул ему руку, пожимая. - Петров Виктор. - Соседа твоего ищу. Товарищ Штокхаузен проснулся? - Штокхаузен? Виктор изогнул бровь, затем переглянулся с Терешковой и слегка рассмеялся, вгоняя Сергея в лёгкое удивление и даже в краску. Мало ли... чего там этот Петров мог подумать. - Товарищ Штокхаузен может быть сейчас где угодно, но не здесь. - В смысле? - Да не живёт он здесь, товарищ Нечаев. На бумагах - да, по факту - нет. Заходит иногда, правда. Вещи есть. Принимает душ даже, но не спит никогда. Наверное за все полгода один раз, и то, я сам тогда не ночевал в квартире, утром его и нашёл. - А чего не живёт-то... его же сам Дмитрий Сергеевич сюда прописал? - медленным голосом спросил Сергей, теряя хорошее расположение духа. - Не знаю. - Петров пожал плечами. - Не спрашивал. Мы с ним тремя словами перекинулись максимум. Странный он больно, товарищ Штокхаузен твой. - Не странный. Особенный. - с нажимом отвечал офицер. Совсем этот Петров ему не нравился. - И где же он живёт? - Да мне-то откуда знать? У него и спроси, товарищ. Где он там и с кем. А ты ему кто, кстати? Сергей замялся, застеснялся. Голубые глаза забегали по Петрову, по Терешковой. Как будто был он в школе на контрольной, тщательно пытаясь списать ответ у соседа по парте. Ответа-то он не знал. - Друг. - выдал он единственный логичный вариант. - И что же, другу он своему не сказал, где живёт? - Виктор искренне удивился. - Ладно, спасибо. Хорошего дня. - И тебе, товарищ Нечаев. Он выскочил на улицу. В груди будто поковырялись вилкой, но есть не стали. Было немного паршиво. Да, друзьями они не были. Не были они друг другу никем, что уж там говорить. Объяснять Штокхаузен свою личную жизнь ему был не обязан от слова совсем. Но всё равно было странно. Непонятно, зачем же тот врал, где живёт. Может быть и с кем? Может, был у него кто-то, но тот такой зажатый, что боится, что кто-то узнает. Мало ли. Не было в этом ничего страшного. Человек вправе решать и выбирать где ему жить, когда и с кем. Точно не Сергею решать, что товарищу Штокхаузену делать. Цокнул сквозь зубы, закурил в машине, сжав другой рукой руль. Может правда квартирой обзавёлся, а теперь скрывает, чтоб не узнал никто. Сергей припомнил все слова членов отряда. Раздумывал, крутил мысли в голове. Всё же решил, что дело то правда совершенно не его. Заехал на базу, невзначай поделился с друзьями. Те поохали, попричитали, несколько раз назвали немца "фрицем", "Штоком", да змеёй. Сергей хмурился, но ничего им не на это не ответил, хоть и каждое обидное слово больно резало по слуху. Подумаешь - квартира. Пускай живёт. Ему-то так проще, одному. Сергей бы и сам с этим Виктором жить бы не захотел, они бы с ним наверняка уже бы несколько раз нашли, за что подраться. Он выкинул всю эту чушь из головы, улетел в Москву немного жалея, что рассказал обо всём отряду.***
Дэвид осознал, что сыну скоро идти в школу, что придётся общаться с другими детьми, что придётся жить обычной жизнью и его больше не получится прятать. Он дал ему пару месяцев к себе привыкнуть, затем принёс в дом старых книжек, оставшихся у его же родителей ещё с детства. Софи не разрешала тратиться и покупать Йозефу что-то новое. Говорила, что незачем бесполезно тратить деньги, ведь омега всё равно ни на что не сгодится в будущем, у него нет ни мозгов, ни каких то талантов. Он учил сына читать. Думал поначалу, что он будет сильно на него злиться, что не сдержится и ударит, потому что был уверен, что не простит ему ошибок или непонимания. Оказался он не прав. Маленький Йозеф, не имея больше никаких других развлечений, схватывал всё на лету и через месяц ему больше не нужна была помощь своего отца, ведь читал он ничуть не хуже его. Дэвид и сам не понял как это произошло, ведь он не мог заниматься с ним каждый день, а Софи не тратила на омегу время вовсе. Лишь однажды он пришёл с работы, застав ребёнка в кучке книг, усиленно читая по слогам, сфокусировавшись, не обратив внимание на Дэвида, вошедшего к нему в комнату. Тратить время мужчина не стал, подсунув Йозефу прописи. Результат был такой же. Мальчику это безумно нравилось и он часами мог проводить на полу, старательно выводя буквы чернилами. Через два месяца Йозеф писал со скоростью взрослого человека. Дэвид решил, что можно было подготовить его и к школе, поэтому он достал учебники первого класса, которые мальчик с жадностью глотал, неподдельно заинтересованный в любом предмете. С математикой отец ему тоже помог. В пять с половиной лет маленький омега спокойно считал, делил и умножал простые числа. Сейчас он вряд ли отличался от своих сверстников, наверное, даже опережал. Гольденцвайга теперь заботило не это. Прекрасно он понимал, что преуспевать в научных делах - дело одно, а совсем другое - дела социальные. Он выводил его на улицу, поначалу с небольшой надеждой, что мальчик освоится, что не будет напоминать своему отцу то разбитое существо, каким он всегда его помнил, что вольётся в общество. Он хотел уничтожить внутри него омегу, как будто это решалось вот таким путём. Как будто мог его сын вдруг стать альфой, как будто мог превратиться в немца. Он ошибся, упустил все детали. Малыша обижали в песочнице просто за то, что он не знал, как себя вести с другими детьми, ведь он никогда ни с кем не играл. Он был тихим, не таким, как все, и дети нашли это странным и смешным. Первый раз с ним пытались познакомиться мальчишки, но Йозеф только дёрнулся, пытаясь пересилить себя и поздороваться. Вышло это через заикание и его обозвали глупым дурачком. Другие пару раз его игнорировали, пока, наконец, кто-то не кинул в него лопатку, а потом и толкнул. Слышать он мог детский смех, теперь осознав, что смеялись над ним. Он тогда не видел, но родители тех детей наблюдали со стороны, совсем не собираясь останавливать своих отпрысков. Мамочки с первого его появления в песочнице между собой перешёптывались. "Это чей такой шуганный?" "Какой же странный ребёнок, вы посмотрите." "Дохлый-то какой. Надеюсь, не больной, не хватало ещё, чтобы заразил Германа." Но самое ужасное, что это всё видел его собственный отец, ни разу за сына не вступившийся. Он только хмурил брови ожидая, что его сын, всё же, достанет откуда-то силы и постоит за себя. Он не понимал и не желал понимать, что во всём этом виноват был он сам, виновата была Софи. В маленьком Йозефе не было не то, что храбрости, он не знал, что такое дружба или любовь, он не знал, что с людьми можно было как-то по-другому, что можно было разговаривать или смеяться. Он знал только то, что на него постоянно кричали, что он был не такой, ненормальный, некачественный и бесполезный. Мама хорошо дала понять, что был он и евреем и омегой. Йозефу нужен был один единственный человек, который смог бы показать, что было это всё ужасной ошибкой, всё могло быть по-другому. Такого человека не было. Дэвид отвернулся, не желая смотреть, как его сын получал порцию издевательств и унижений. Если б мальчишку сейчас били, он бы не встал со своего места. После этого Йозеф плаксивым голосом сообщил, что больше играть с другими не хочет. Дэвид выдохнул, выпутался из маленькой ручонки, инстинктивно пытавшейся за него зацепиться по дороге домой. Больше он не пытался познакомить его с другими детьми. Йозеф пошёл в школу. Как отец и предполагал, друзей тот не завёл. Мальчик был слишком тихий и замкнутый, с ним никто дружить не хотел. Обычно омежка сидел в углу класса, читая книжки. Его никто не трогал, поначалу задирая, обзывая глупыми детскими дразнилками, пока учителя строго не пресекали подобное поведение. Вскоре на него совсем перестали обращать внимания, будто был он пустым местом. Но ему нравилось и так. Это было для него абсолютно нормальным - быть одному. Он был рад факту, что не приходилось сидеть дома, где ругалась и била его мама. Он и домой не спешил, задерживаясь в библиотеке, где делал уроки и читал. Иногда Софи на него кричала и за это. За то, что приходил слишком поздно и смел своим омежьим присутствием осквернять улицу. Понять женщину было сложно. Она ненавидела, когда мальчик был дома, но смекнув, что ему нравилось в школе, кричала и об этом. "Не смей никому говорить, что ты еврей и тем более, что ты омега, понял меня?" "Понял, мама." Он бы и не смог, ведь говорить ему было всё равно не с кем. Было ему десять, но он до сих пор обнимался ночами с плюшевым зайцем, никогда не забыв ту ночь, когда мать разорвала мишку на части. Дэвид его не любил, но всё же хотел, чтобы смог этот ещё маленький человек прожить жить самостоятельно. Будто пытался Гольденцвайг старший искупиться, хоть и не верил ни в какие высшие силы, хотел он спасти свою душу. Ему было страшно. К Софи он тоже потерял все те чувства, которые испытывал десять лет назад. Он хотел убежать прочь, начать новую жизнь, родить новых детей, которые не будут напоминать ему о его первом сыне. Они ещё не родились, но он уже не чаял в них души, совершенно забыв, что был у него живой ребёнок. Хотел поставить его немного на ноги, чтобы потом оторвать от себя с чистой совестью. Понял, что Йозеф парнем был далеко неглупым и при должном уходе и занятиям наверняка получился бы из него человек выдающегося ума. Он таскал ему книжки, перестав подсовывать сказки и фантастику, переключившись на мировую классику. Когда было ему одиннадцать, Дэвид нечаянно притащил два каких-то справочника по медицине и одним вечером его глаза округлились, когда он застал сына с кухонным ножом между пальцами, надрезавшего себе кожу на руке. - Ты чего творишь, безмозглое ты существо?! - П-практикуюсь. - заикнулся мальчик, отскочив на пару шагов от стола, придерживая перебинтованное запястье. - Чего ты там практикуешься, а?! Дэвид допрыгнул до него, ухватываясь за руку, теперь заметив книгу, раскрытую на столе. Всё становилось на свои места, хоть и заиграло в его тёмных глазах непонимание и даже небольшой страх. Йозеф действительно был странным, видимо, лишённый инстинкта самосохранения. - П-пытаюсь... об-обрабатывать р-рану и н-накладывать бинт. - Для этого не нужно себя распарывать, чёрт бы тебя побрал! Дэвид отступил, потирая усталое лицо широкими ладонями. - В институт пойдёшь - там всему научат, хорошо? Я тебе принесу больше учебников по этой теме, только прекрати это безобразие, ещё и там, где мы едим, понятно? - Д-да... - нервно закивал ребёнок. - Давай, убери здесь всё, пока мать не пришла, иначе будешь летать по этой кухне. И не упоминай ничего, сам знаешь, что ей не нравится, когда у тебя какие-то увечья, добавит. Наверное, любой хороший родитель кинулся бы проверять состояние худенькой ручки, по которой струйками стекала кровь, наверное для любого другого отца первым порывом было бы узнать, насколько всё было плохо и оказать первую помощь. Дэвид покачал головой, достал из холодильника бутылку пива, для галочки спросил об отметках в школе, согрел себе ужин, забыв о ребёнке, ушёл в гостиную. Йозеф прикрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Отец не бил его, как мать, порой одаривая затрещиной, но боялся его он точно так же. Выдохнул. Успокоился. Продолжил начатое, забинтовав руку. Глупым он не был и отец его недооценивал. В одиннадцать лет он спокойно знал, как глубоко он может порезать кожу, чтобы не было опасно. Он наденет пижаму с длинным рукавом и мама никогда не заметит.***
В четырнадцать лет его более-менее спокойная школьная жизнь тоже подошла к концу. Одним вечером Софи принесла домой какие-то таблетки, кинув их в какой-то грязной колбочке на стол перед сыном, делавшим уроки. Фармацевтикой он увлекался, поэтому прекрасно знал, что добра от таких непонятных препаратов, находившихся в грязной таре, ждать не приходилось. Стекло звякнуло на столе, Йозеф вздрогнул. - Будешь принимать через каждые две недели, понял меня? При мне. - прошипела Софи, смиряя сына презрительным взглядом. - Ч-что это, мам? - Отец твой паршивый неделю назад учуял твой запах. Твоя мерзкая омежья сущность пробивается наружу. Если узнаю, что в школе кто-то тебя почувствовал, я тебя убью, понял меня? - она повысила голос, заставляя мальчишку задрожать. - Будешь глотать эти таблетки и никто не узнает. И смотри мне, маленькая гнида, я трачу свои кровные деньги, чтобы их раздобыть! Она больно ударила сына в плечо. - Принимай первую, сейчас же. Тон матери был непререкаем. Йозеф слегка дрожавшими пальцами открыл ту колбу, вытаскивая на свет маленькую белую таблетку, с любопытством рассматривая. Он мало что знал о своём собственном поле, такая информация была ограничена и детям её никто не выдавал. Для таких мальчиков с двенадцати лет проводили отдельные классы, где они хоть что-то могли узнать, но мать не позволила ему туда ходить, иначе позор бы упал на неё саму. Два года назад они переехали в другой город, когда Софи закатила истерику, боясь, что скоро Йозеф проявит свой запах и беды точно не миновать. "Да что ж ты не сдала пацана в детдом?!" "Легко тебе говорить, тварь, это не на твою еврейскую паршивую семейку падёт кара!" Все бы тогда узнали, что Софи Штольц родила омежку. Она не могла окончательно допортить свою репутацию. В конце концов, она рассчитывала, что когда избавится от сына, то родители её простят и отец решится не лишать её в будущем наследства. Через слёзы и ругань, Гольденцвайги переехали. Через свои солдатские связи Дэвид обратился к хорошему приятелю, который помог подделать Йозефу его больничную карту. На желтоватой корочке в разделе пола теперь значилось: Бета. Они начали с чистого листа и Софи ждала часа, когда сыну исполнится восемнадцать, чтобы выкинуть его с чистой совестью и забыть эти почти что двадцать лет как страшный сон. В новой школе его точно так же не любили, в первые полгода затянув за шкирку за угол, пытаясь выпытать, чего же он такой забитый. Тогда его избили в первый раз, оставив плакать в школьном туалете. Так больно не била даже мама. Он не рассказал ни учителям, ни родителям. Первым рассказывать было бесполезно, только проведут беседу с обидчиками, которые разозлятся ещё больше. Вторым было бессмысленно, ведь мать только добавит, а отец презрительно хмыкнет. Периодически мальчишки его отлавливали, издевались, унижали, били. Тогда он мог чувствовать их, ещё совсем мальчишеский, запах. Запах альф. По рецепторам эта информация доносилась до его сознания и его сжимал непомерный страх. Тогда в двенадцать-тринадцать лет у него самого ещё не было никакого запаха. Рос он худеньким и нездоровым, задерживая развитие собственного организма. Над ним глумились, думая, что был он бетой, но неприятно кидаясь фразочками на подобии: "Да ты, может, дурной омега? Тебе в специальный класс надо, там тебе расскажут, какой ты бесполезный!" "Даже омегой быть недостоин, настолько ты жалок, Гольденцвайг! Беты его били тоже. Издевались даже некоторые девочки, идя на поводу у одноклассников. Против альф никто не смел идти. Они были гордостью и будущим нации. После уроков Йозеф бежал в библиотеку, прячась от любивших гнать его одноклассников. Там он чувствовал себя в безопасности. Библиотекарша была фрау строгая, один только писк - звонок родителям и неважно, альфа ты или омега, тебе не поздоровится. Там была тишина и детей практически не было. Он проводил там как можно больше времени, окружая себя медицинскими учебниками. Но как он не старался, в школьной библиотеке не было абсолютно ничего про омег, кроме единственной маленькой книжонки с картинками для первого класса, где маленьким детям возносили альф в пример для подражания, а на последней странице в нехорошей карикатуре изображали мальчика омегу, отмечая, что были они позором нации. Спросить у него было не у кого, кроме матери, не перестававшая поливать его за это грязью. Он и сам теперь понял, что внутри что-то менялось, сам почувствовал непонятный ему запах, который его отец-альфа почувствовал даже раньше него самого. Таблетка эта вызывала некоторый ужас. Совсем ничего не зная о своём организме, он уже понимал, что ничего хорошего она не сулила. Но против матери он пойти не посмеет. Она скрылась у него во рту под злобную усмешку матери. Подавители были подпольными, которые доставать пришлось тому же Дэвиду через еврейские знакомства. В том сообществе прекрасно понимали, что омег, которые рождались у них часто, нужно было прятать особенно тщательно. Йозеф был прав и ничего хорошего это принести не могло. С первой же дозы он запустил неприятные процессы, которые будут блокировать его запах, подавляя естественное биологическое развитие и маленький омежка будет чувствовать себя постоянно устало и разбито. Та же Софи прекрасно знала, что последствия в будущем могут быть для его тела необратимы. Ей было плевать, а отцу безразлично. Когда ему исполнилось пятнадцать, отец признался матери, что имеет связь с другой девушкой на стороне и что сейчас она была на третьем месяце. Мать истошно вопила и орала, проклинала и его и Йозефа. Она истерично била его в грудь, пока он не отвесил ей пощёчину, оставив её рыдать на полу. Тогда он спокойно прошёл к сыну в комнату, оставил какую-то бумажку с адресом. "На будущее. Сможешь там брать подавители. Не бесплатно, разумеется. Поэтому готовься к тому, что придётся очень много работать. Ты справишься, Йозеф, голова у тебя есть. Врачом станешь, а зарабатывают они прилично. Ты только молчи о... о себе." Он раздумывал, но уложил крупную ладонь на худое плечо юноши и тот вздрогнул, дёрнулся, как от огня. Дэвид не ожидал сам от себя, но это задело его глубоко внутри. Его сын боялся своего отца. Заслуженно. Йозеф ничего не ответил, лишь нервно кивнул, не отрываясь от своего учебника по анатомии. "Извини, сын." Это были его последние слова, сказанные мальчику. Дэвид Гольденцвайг теперь ушёл навсегда, уложив рядом с ним на стол немного денег. Йозеф вздохнул, внутренне пытаясь успокоить сердцебиение, нараставшее в груди. Он знал, что мать, когда справится с истерикой, ворвётся к нему в комнату и будет бить. За годы издевательств и унижений он научился фокусировать внимание на одной точке, когда его била мама или в школе. Он полностью погружался в свой мир, даже научился не издавать ни звука и не плакать. Всё отходило на второй план, а чужие громкие голоса становились далёкими и тихими. Послышались шаги Софи. Йозеф вздохнул, дёрнул глазами в сторону, на пол, где под половицей "жил" маленький зайчик, с которым он отказывался расставаться, спрятав, чтобы не выбросила или не разорвала мама. В пятнадцать лет он всё ещё спал вместе с той игрушкой, отчаянно пытаясь восполнить пустоту. Спрятал деньги, оставленные отцом, в ящик. Он не ошибся и Софи через секунду влетела к нему в комнату. Она кричала, орала так, что срывала себе голос. И била. Била кулаками, била, куда попадётся. Он вздрагивал, немые слёзы катились по щекам, но он был к этому готов, сфокусировавшись на одной точке. Сейчас это были какие-то строчки в учебнике, теперь своими чернилами отправляя его куда-то в свой мир, где голос этой женщины не звучал так звонко, а удары казались чем-то не больнее укуса комара. Он ждал дня, когда поступит в университет. Ждал дня, когда больше не увидит те проклятые голубые глаза, снившиеся ему по ночам. Йозефу оставалось терпеть три года.