***
Сергей вышел из Центрального, остановился, втянул морозный воздух. В уголках глаз почему-то защипало. Не по-мужски. Поскорее протёр их пальцами, шмыгнул носом. От холода, наверное. На праздник ему было наплевать, можно было идти домой. Может быть, чего-нибудь съесть, даже выпить бокал игристого. Идея пригласить к себе Терешкову не казалась сейчас чем-то дурацким. Смешная, весёлая, наверняка в неё столько всего заложено, что поговорить можно на любые темы. И уж точно не состояла она в СС. Зубы сжались, а слёзы, которые он до этого смахнул, снова давали о себе знать. Сергей поспешил в машину. Не нужны ему были никакие бокалы шампанского и Терешковы, на диван и смотреть тупые передачи казалось ему сейчас самым прекрасным способом занять время. В тишине, под пледом, со стаканом чая. Со стаканом чая, который они уже никогда не разделят в одной гостиной. Не нужен ему был никакой чай. Доехал до общежития, но с машины так и не вылез, взглядом уткнувшись куда-то вперёд. Скоро Глеб или Вадим что нибудь напишут, скоро будут кричать чуть-ли не радостным голосом, что они же говорили, что предупреждали. Теперь за Сеченовым будут следить, будто было тому пять лет, чтобы с ним что-то не случилось. Хоть и не делал ничего немец до этого. Но что-то не складывалось. Выглядел шеф так, будто совсем не удивился, будто и так он до этого знал о чужом прошлом. Нечаев краем глаза заметил его лицо, было оно больше сочувствующее, чем осуждающее. Вернее, осуждающим оно не было вообще. Из горла вырвался то ли рык, то ли стон, и Сергей уронил голову на руль, пару раз в него потыкавшись лбом, так и замер. Не понимал, как мог шеф вести себя так спокойно, ведь был же Гольденцвайг нацистом. Ведь и у Сеченова младший брат погиб на той проклятой войне. Ничего не имело никакого смысла. Но Сергей отчаянно не хотел верить. Не могло же быть такого. Не мог Михаэль творить всех тех ужасных вещей по своей воле, он не был похож на такого монстра, он отказывался это признавать. Стряхнул в который раз подобравшиеся слёзы, завёл мотор. Нужен был совет единственного человека, которому он доверял больше всех, он с ним связался. Через десять минут Сергей стоял на пороге его квартиры. - Заходи, сынок. Сеченов улыбнулся, но Сергей никуда не пошёл, странно оставшись стоять, теперь рассматривая своего начальника, который и раздеться ещё не успел с тех пор, как зашёл домой. - Нет, я ненадолго. - краешком глаза заглянул вглубь квартиры, глазами выискивая женщину. - Ты поговорить хотел? - Хотел. Вы мне скажите, шеф... Вы знали? Дима растерялся, но интуитивно понял, что разговор был важным. Такой у него был полчаса назад. Можно было составлять цепочки. - О чём же, Сергей? - Да о том, что помощник Ваш - нацист! - он немного повысил голос. Дмитрий выдохнул. Точно не о таких вещах можно было разговаривать на лестничной клетке, поэтому он втянул старшего лейтенанта за рукав внутрь. - Это он тебе сказал? - А что, кто-то ещё знает? Я единственный был, из кого дурачка делали? - распалялся он, позабыв о всякой субординации. - Никто не знает, Сергей. - Да, кроме отряда. - Что? - он стрельнул в него карими глазами. - Мы с Константином это у дверей Ваших услышали, он уже наверняка всем растрепал. Дима потёр лицо руками. - Мне надо поговорить с товарищем Кузнецовым, пройди пока в гостиную. - Шеф, почему?! - Сергей... - После всего, что там случилось, Вы убийцу к нам взяли?! - Он не убийца. - его спокойный голос контрастировал с повышенным тоном его подчинённого. - Откуда Вы знаете?! - Серёжа, послушай... - Пап, он же эсэсовец, чёрт подери!! Повисла тишина. Наверное, так стыдно Нечаеву не было давно. Щёки покраснели, он отказывался смотреть начальнику в глаза. Знал, что сболтнул такое слово, из-за которого теперь точно не сможет появиться в кабинете. Но вырвалось оно от чистого сердца. Дима улыбнулся, с теплотой рассматривая теперь притихшего парня перед собой. Можно было сказать, что он ничуть не удивился. - Мой мальчик, ты правда в это веришь, или хочешь верить? Сергей молчал, рассматривая стену, затем тихо пробурчал: - Не хочу верить. - Хорошо. Тогда.. первый вариант. Веришь? Нечаев не знал, что на это ответить, сам не знал ответа. Логика подсказывала, что Михаэля нужно было забыть, а лучше сдать куда положено. Только внутри всё кричало о том, чтобы его спрятать и порвать любого, кто его коснётся. Он отчаянно не хотел в это верить, хотелось вернуться в то сладкое неведение. - Он же... сам сказал. - в итоге прохрипел он, аккуратно взглянув на Сеченова, всё ещё пугаясь того слова, сорвавшегося с языка. - Сказал. - директор кивнул. - Но, наверное, было бы глупо думать, что каждый немец хотел той войны. Ещё глупее думать, что каждый солдат с той стороны был извергом. - Так ведь... СС не просто солдат... - Мой мальчик, если бы пакт Молотова-Риббентропа нарушен не был, на какой с тобой стороне мы бы сейчас стояли? - О чём Вы? - Сергей насупил брови. - Я таких вещей в Кремле наслушался, твои уши бы отвяли. Я тебе в другой раз расскажу, как Польшу мы с Гитлером делили. - Шеф? - старшего лейтенанта обдало жаром, зрачки расширились. - Считай, что СССР просто повезло оказаться на том месте, где мы сейчас. В следующий раз, может быть, повезёт уже не так. - Дима на секунду задумался, отвёл взгляд, вернулся. - Может, и состоял Михаэль в СС на бумажке, а был ли он действительно нацистом? Ты у него спрашивал? - Не спрашивал. Напоминало это Сергею детство, разговоры с бабушкой. Начинал задумываться. - А какая разница, Дмитрий Сергеевич? Как можно на слово поверить? - вымученным тоном произнёс он, сглатывая слюну. Верить неимоверно хотелось. До сжатых зубов и побелевших костяшек пальцев. - Серёжа, есть ли что-то такое, за что бы ты перестал меня уважать? - Вас, шеф? - искренне удивился. - Никак нет! Если Вы не станете, конечно, стрелять на улице в детей... Дима хмыкнул. - Скажу тебе кое-что, а после этого сам решай, оставаться тебе на Предприятии или нет, я пойму. - Дмитрий Сергеевич? - Чуму помнишь? А как заразили тебя ею специально? - Конечно, шеф. Рад был помочь. - Рад... - Сеченов вздохнул. - А создал её кто, знаешь? - Нацистская мразь, кто бы ещё додумался? - Нет, Серёжа, не они. Дмитрий странно улыбался, как будто виновато, Сергей начинал понимать, на что ему намекают. Было это злой шуткой, было это абсурдом, ведь не мог учёный такого сделать. - Как же... как же так? - он беспомощно заломил брови. - У нас не было с Захаровым выбора. Вернее, был: либо отдать мир гитлеровцам на растерзание, либо сделать попытку и спасти хоть кого-то. - Сеченов пожал плечами. - Я не горжусь, Сергей, я думал, что так было правильно. И ответа я никогда не узнаю. Теперь мы с Харитоном делаем вид, что нам есть какое-то чёртово дело до того, что там Сталин не может поделить с США, делаем вид, что не видим, как грызут друг другу глотки Молотов и Хрущёв, пытаясь поставить мне палки в колёса. Делаем вид, что не видим, как отчаянно они пытаются подсадить своих людей в "Аргентум". После всего - я ведь тоже монстр, Сергей. Нечаев не отвечал. Вот уже в какой раз не мог подобрать слов. Было видно, что Дмитрию Сергеевичу было больно от своих же слов, вышел в гостиную, Сергей слышал, что разговаривал с Кузнецовым, просил ничего не предпринимать, если доложили ему какую-то информацию о товарище Штокхаузене, что он под личной ответственностью самого Сеченова. Это больно задело. Сергей и сам мог Михаэля защитить. Только вот сам его и оставил. Сам поставил под угрозу, когда не остановил своего товарища, поспешившего поскорее сообщить всё отряду. Его передернуло, затем обдало адреналином. Знал ведь, как не любили помощника директора некоторые члены "Аргентума". Он зашёл за начальником в комнату, тот только что закончил разговор. - Вы не монстр, Дмитрий Сергеевич. - Нет? - Сеченов развернулся, ласково оглядывая старшего лейтенанта. - Думаю, что Вы с товарищем Захаровым поступили правильно. Если бы не Вы... наверное, мы бы сейчас здесь не стояли. И кто знает, что бы осталось от мира. Я всё так же Вас уважаю, шеф. - Спасибо. Сергей улыбнулся ему в ответ. Он действительно так считал. Не надо было долго думать, чтобы понять, что была это действительно крайняя мера. Дмитрию Сергеевичу пришлось тогда выбирать из двух зол, теперь носил он на плечах огромное бремя, наверняка задумываясь об этом каждую ночь. Михаэль точно не мог быть извергом. Это не складывалось у него в сознании. Настолько, что он снова засиял, как большая Челомеевская ёлка, расплылся в улыбке, бегая глазами где-то по окну. - Серёжа? - Мм? - он развернулся с шальным взором. - Может, всё-таки, у него спросишь? - Дима поднял бровь. - Да.. конечно. С Новым Годом, шеф! Кинулся в коридор, задев косяк и навернувшись, вызвав негромкий смешок с губ начальника. Резко заглянул обратно. - Спасибо, Дмитрий Сергеевич. - Не за что. Беги, сынок. Сергей улыбнулся во все зубы, пулей вылетел из квартиры.***
Йозеф сжимал пальцами подушку. Тело вздрагивало, он всеми силами пытался ту дрожь унять. Нельзя было показываться в таком состоянии, нельзя было с утра показывать слабость. Нельзя было показывать, что ему было жаль всех этих людей, за которых их здесь вовсе не считали. Были они хуже рабов, были мусором, грязью под ногами, расходным материалом. Были объектом для опытов. Хуже крыс. Имя Йозефа Менгеле теперь каждый раз отдавалось ударом молотка в голове. Он ненавидел своё имя. Его звали так же, как того изверга, на живую проводившего садистские операции над людьми. Его тогда пригласили в его крыло, посмотреть. Из палаты вынесли окровавленную ниже пояса цыганку, была она мертва. Он боялся представить, что с ней творили внутри. Но всё встало на свои места когда он туда зашёл, где наживую резали молодого омегу. Менгеле пытался пересадить ему матку. Видимо, женщины, которую тогда вынесли прочь. Сознание Йозефа тогда помутилось, его пошатнуло, и он боком завалился на стену, но привёл себя в чувство. Пытался что-то закричать, но выходили несуразные хриплые слова, чтобы прекратили чужие страдания. Врачи не могли так поступать, они не могли причинять боль. Наверное, собственное шоковое состояние спасло ему жизнь. Кто знает, что бы с ним сделали, действительно заподозрив в его словах жалость. Вместо этого Менгеле обернулся к нему со скальпелем в руках, усмехнулся. - Мы же коллеги, герр Гольденцвайг, понимаю, что этика для Вас - всё. Но медицина требует жертв. Сейчас у нас в руках прекрасный материал для тренировок, в будущем Германия выйдет на невиданный до этого уровень, мы будем лидиром в медицинских отраслях. Наша нация будет самой процветающей и здоровой. Моя команда вскоре планирует начать исследования мозга альф, попытаемся найти источник, отвечающий за влечение к омегам, попытаемся это вырезать. Омега на столе либо умер, либо потерял сознание, что Йозеф считал большой для него удачей. Лучше бы парень умер, чтобы никогда не вернуться в этот ад. Он ничего ему не ответил, подрагивая под своей серой, ненавистной ему до глубины души, формой, которую он старался не носить, всегда предпочитая врачебный халат. За месяц он осознал, что врачи в Аушвице врачами, как таковыми, не являлись. Подобно Менгеле могли они делать с пациентами, что душе их было угодно. Было это всё притворством, где под видом лечения проходили бесчеловечные опыты. Йозеф сомневался, что те опыты могли бы принести хоть какую-то пользу в будущем. У извергов просто были развязаны руки, а в ход шла вся внутренняя чернота их безумного животного разума. Только в его маленьком отделеньице могли узники получить хоть какую-то помощь. Они никогда не пытались с ним заговорить, боялись. Его боялись. Это выворачивало душу наизнанку. Он не желал им зла, не хотел их страданий. Был он врачом, было это его работой, забирать чужую боль. И сам он никогда с ними не пытался говорить больше, чем подобало ситуации. Он не имел права с ними разговаривать. Ни после того, как увидел, как обращаются с ними его же соотечественники. Он ничем не мог им помочь. Не мог сказать ничего хорошего, никакие слова им не помогут. Худые ходячие скелеты не покидали его сны, он старался не ходить мимо многочисленных бараков, где происходили бесконечные унижения, пытки и извращённые наказания. Но он пытался оставить их у себя как можно дольше. Хотя бы на одни единственные сутки подольше. Где могли они выспаться в тепле, где могли полежать на подушке, накрыться, хоть и совсем тонким, но одеялом. Куда потом заходил кто-то из офицеров, выдёргивая бедняг из постели, наплевав на их страдающие от гангрены конечности, наплевав на изнемождение, всеразличные болезни. Их отправляли обратно. Он отдавал им свои пайки. Йозеф всё равно больше не мог есть. На второй месяц понял, что аппетита давно нет. Он не мог есть зная, что за тонкими стенами тех бараков были люди, которые не получали еды вообще. Люди, чьи кости он мог пересчитать и назвать каждую по имени. Ночами подкрадывался к тем баракам, нервно оборачиваясь, вздрагивая от звука сапогов и гавкающих овчарок. Украдкой вытаскивал из под плаща хлеб или любую другую еду, которая должна была быть его обедом или ужином. Как свиньям приходилось кидать в маленькие окошечки. Слышал чей-то радостный шёпот, они ели. Улыбаясь, со слезами на глазах, уходил к себе. Но так не могло продолжаться вечно. В аду не могло быть даже маленькой радости. На четвёртый месяц всё обернулось немного по-другому. - Добрый вечер, Йозеф. Испугался того голоса, как смерти, каждую секунду витавшую в Аушвице. Остановился за бараком, от которого собирался побыстрее выйти, в который этой ночью закинул свою порцию. - Штокхаузен говорил, что ты можешь быть мягким, но настолько? Миллер подошёл со спины, приобняв его за плечи. Теперь трепещущему врачу приходилось нюхать его пропахшее сигаретами дыхание. - Зачем, м? - Т-там.. парень. С-скоро умрёт.. е-если что-то не с-съест. - сипел Йозеф, унимая рвотные позывы. - Не с-сможет работать. - И что? - Миллер хмыкнул. - Сюда привозят таких составами, Гольденцвайг, всегда хватит, чем заменить очередной кусок гнилого мяса. Хотелось ударить мерзавца по лицу, хотелось повалить на землю и задушить, хоть и клялся он людей спасать. - Пойдём, что-то покажу. Пришлось идти за офицером, почему-то направившегося прямиком ко входу того самого барака. Йозефу это совсем не понравилось, внутренности сжались. Через две минуты все его обитатели были построены у входа несмотря на холод ночи. Вольфганг стоял напротив, позади него Йозеф, опустив голову. Он задал один единственный вопрос, пытаясь выяснить, кто съел еду, брошенную через окно. Все молчали. - Играть я сегодня не в настроении, поэтому... - он достал оружие. - Будем отсеивать по одному, пока не появится виновный. Которому, кстати, бояться будет нечего. Десять ударов плетьми, потому что я очень хочу спать. Повисла тишина, узники смотрели на землю, их потряхивало от холода, но продолжали молчать. Пока не услышали звук взведенного курка. Двоё слабых и бесконечно тощих молодых парня, младше самого Гольденцвайга, вышли с третьего ряда, не смея взглянуть на Миллера. - Вот как славно. Видите, как всё очень просто! - крикнул он с радостью. Два выстрела в головы и они упали замертво. Йозеф сипло выдохнул, вовремя подавив в себе настоящий рёв. Он снова кого-то убил. Из-за него сегодня погибло два человека. Снова. - Всем по койкам, отщепенцы! Десять секунд, иначе к этой парочке добавятся друзья! Раз, два...! Заключённые быстро исчезли из вида, двери захлопнулись. - Видишь, Гольденцвайг? Ты сегодня зря потратил кусок хлеба, не стыдно? - Вольфганг рассмеялся, посылая по телу врача волну жутких мурашек. Но через секунду от следа притворной весёлости не осталось и следа. Он ухватился за воротник чужого пальто, задышав ему в ухо: - Ещё раз увижу, что творишь такое, всему бараку не поздоровится. А тебя заставлю смотреть, понял? Он нервно кивнул, покоряясь, не смея отвести взгляда от застывших на земле тел. - Славно. - офицер похлопал его по плечу, снова возвращаясь в своё слащаво-счастливое состояние. - Спокойной ночи, Гольденцвайг. Йозеф ещё какое-то время стоял возле трупов, не в силах отойти, принять, что он только что натворил. Был он ничем не лучше всех этих солдат. Был Йозеф таким же преступником, убийцей. Сглотнул, извинился бесконечно горьким шёпотом, хоть и не было ему никакого прощения. Побрёл к себе. Вряд ли спокойно уснёт. Спокойно ему не спаслось больше никогда.***
Сергей не знал, что будет говорить. Не имел понятия, как извиниться. Вспомнилась чужая рука, которая к нему потянулась, а он бессовестно её проигнорировал хоть и прекрасно видел, с какой силой она дрожала. Слышал испуганный голос, произнёсший его имя. Даже видел его лицо, искажённое отчаянием. Бросил его на пороге кабинета, совершенно ничего не сказав, оставив немца гадать, чем же он перед ним провинился. Не дав ни единого шанса объясниться и не сказав, что конкретно он слышал. Наверняка испортил всё новогоднее настроение, что могло быть хуже? Но было ещё не поздно всё исправить. Оставалось два часа, он может успеть, словит его у него в квартире, где они поговорят. Сергей выслушает. Он и без объяснений знал, что не может быть Михаэль виноват, Дмитрий Сергеевич прав. А потом они справят вместе, и, кто знает, может быть, Сергей правда сможет его обнять. Как он всё это время и мечтал. Его немного потряхивало от предвкушения, что он его снова увидит. Даже если Штокхаузен откажется его впускать, он просидит под дверью всю ночь, но дождётся. Он глупо вспылил, сам теперь это понимал. Ведь могли его заставить, как заставляли и у них самих. Таких нежелающих отправляли в ссылку, где долго они не жили. Пришло сообщение от Глеба. Читать он не стал, лишь нахмурился. Там явно не было чего-то важного или хорошего. Гадать не приходилось, писал о товарище Штокхаузене. Пришло второе, которое так же было проигнорировано. Сергею было плевать. Никого не станет слушать, пока не поговорит с самим Михаэлем. Снова улыбнулся. Он бросил машину, даже не припарковав как следует, кинулся в дом, но возле подъезда остановился. Свёл вместе брови, обернулся по сторонам, притих. Набрал больше воздуха в лёгкие, пытаясь понять запах. Пахло странно, но отчего-то так по-родному, что защемило в груди. С другой стороны стало вдруг неимоверно страшно, будто пропитан был тот запах болью и страданиями. Его сильно передёрнуло, он поспешил внутрь, добираясь до квартиры. Всё это время его не покидало чувство странного беспокойства, низ живота начинало крутить. Такая знакомая квартира была настежь распахнута, Нечаев вбежал внутрь, с беспокойством озираясь по сторонам, выкрикивая имя человека, которого он пытался найти. Запах здесь был особенно сильным, он давил на череп своим отчаянием. Был он также перемешан запахом сигарет. Влетел в гостиную, где на глаза попался окровавленный ножик. Волосы на голове встали дыбом, его на секунду парализовало, из горла вырвался протяжный стон. Проверил каждую комнату. Сообщения были прочитаны. Глаза застелило пеленой злости, которую он не испытывал уже несколько лет. Такая злоба его распирала только тогда, когда умер его друг, чью руку он сжимал до самого конца. Бесконечная паника застилала разум, в глазах побелело. Так быстро он ещё не бегал никогда, со скоростью света пронёсся по лестнице, выскочил наружу, следуя на запах омеги, которого он обязан был защищать всё это время.***
Туберкулёз. Он был здесь делом обычным. Заразиться им означало себя приговорить. Самым ужасным было то, что заражали узников специально, заражали и тифом, чем-то ещё, а потом проводили бесчисленные эксперименты, пытаясь найти вакцину. Йозеф и сам не терял времени даром, изучая каждую болезнь в отдельности. Было бы кощунством не использовать все эти данные, ведь люди бы умирали зря. Его позвали в один из крайних бараков, где страдал от туберкулеза каждый заключённый. Его просили подтвердить. Йозеф зашёл внутрь, прикрывая лицо несколькими платками. Люди выглядели жалко, разбито, они глубоко страдали, они не получали совершенно никакого ухода. Им нужна была срочная госпитализация, о чём он и собирался просить. Его услышали. Для чего-то другим узникам было приказано нанести воды и ждать, выстроившись возле пропитанного туберкулёзом помещения. Йозеф стоял рядом, путаясь в происходящем. Но затем глаза его широко распахнулись, когда офицеры начали поливать здание керосином, закинув несколько открытых канистр внутрь. Всё встало на свои места, его накрыло ужасом. Расстрел был бы менее жестоким способом, чем сгореть заживо. Он не мог здесь оставаться, не мог смотреть и слушать крики. Заключённые внутри теперь понимали, что что-то было не так, они стучали в деревянные двери, и те с грохотом пытались открыться, но были заперты длинной толстой жердью. Для них всё было кончено. Гольденцвайг собирался убежать, собирался спрятаться до того, как услышит болезненные стоны смерти бедолаг, которым снова приходилось из-за него умирать. Он не сможет это вынести, скорее всего упадёт без сознания. Он уже было развернулся, уже было двинулся к себе, пряча дрожавшие руки в карманах своего халата. - Уже уходите, Йозеф? - Вольфганг уместил руку на чужом плече. - Представление в этой стороне, Вы же не хотите его пропустить? Он испустил непонятное мычание, испугавшись мерзкого касания этого человека. Его уверенно развернули, и Миллер отдал приказ поджигать. Вспыхнуло быстро. Огонь практически мгновенно накрыл барак, откуда слышались ужасающие мольбы. Разобрать языков Йозеф не мог, но язык отчаяния был понятен и без этого. Люди не хотели умирать. На их костях не было мяса, они не могли безболезненно вдыхать воздух прогнившими лёгкими, каждый день их был хуже смерти, они знали, что у них не было из этого лагеря выхода, но они не хотели умирать. Он смотрел на вспыхнувшие доски, на поваливший дым. Слушал невыносимые вопли мучений и агонии. Даже если бы у него была сейчас возможность уйти, он бы теперь не посмел. Обязан был смотреть, на что он сам обрёк всех этих несчастных людей. Послышался такой отчаянный вопль, что пробрал до костей, он прикрыл веки, дрожал под халатом. Изверг рядом с ним улыбался, даже посмеивался, наблюдая за заключёнными, стоявшими рядом, наблюдавшими, как внутри заживо сгорали их товарищи по несчастью. Любой из них мог оказаться на том же месте. Вольфганг сжал крепче его плечо, немного потряс. Был он настолько доволен развернувшейся картиной, что не мог совладать с собой, его распирало счастье. Не пытался скрыть того, насколько ему было приятно забирать чью-то жизнь. - Красиво горит, не правда ли? Что скажешь, Йозеф? Не стесняйся! Ответа от него ожидали, был это вопрос не риторический. Ему пришлось кивнуть, пришлось что-то прохрипеть о том, что было красиво. За это хотелось выжечь себе горло. Офицер рассмеялся, хлопнул по спине. Крики прекратились через десять минут, остался только звук горящих поленьев. И запах. Запах горевшей человеческой плоти. Тошнило. Приказали тушить. И тощие скелеты кинулись к вёдрам, помогая немцам тушить пожар. Наплевали даже на то, что мог огонь перекинуться на соседние бараки, настолько не терпелось поиздеваться над людьми. - Время обед, Йозеф. Приятного аппетита. Сказано это было таким тоном и с таким голосом, что не оставалось никаких сомнений, что над ним сильно глумились. Миллер удалился, насвистывая какую-то немецкую песенку. Йозеф совладал с собой, запинаясь добрался до отделения, где уселся на стул. Немым взором пилил стену, пытаясь заглушить в ушах крики, разрывавшие ему перепонки. Он знал, что они будут всю жизнь преследовать его по ночам, ему никуда не спрятаться, не убежать. Речи о том, чтобы что-то сегодня съесть не было вовсе.***
Пять месяцев ада. Йозеф понимал, что отсюда нужно было выбираться. Но сбежать не получится. За врачом отправят наряд, решат, что что-то случилось, а когда поймут, что тот просто дезертировал, то кто знает, что с ним сделают. Был он здесь таким же пленником. Но не таким же, сам всё понимал. Он потерял десять килограмм, теперь поддевая под форму сразу три рубашки, чтобы никто не подумал, что болен Гольденцвайг туберкулёзом. Немного впали щёки. Ел он в крайнем случае, когда понимал, что не сможет встать на ноги, а перед глазами плясали тёмные круги. Пытался себя заставлять, но еда не лезла, а когда пытался, перед глазами вставали чужие кости и измождённые голодом и болезнями лица. Даже после того случая он упрямо продолжал подкармливать узников. Йозеф подозревал, что Миллер за ним следил, но иначе он не мог. - Не спится, Гольденцвайг? Врач вздрогнул, но сил пугаться не было. Он даже не обернулся, не отрываясь от своих бумаг и широких томов. - Не с-спится. - Опять собрался сегодня на прогулку, м? - Вольфганг прошёл по маленькому помещению, где стояли койки, прямиком к его столу, заметив нетронутый ужин. - Смотрю, ты сегодня не голодный. - Нет. - кинул быстрый взгляд на тарелку. - Что же, тогда не против, если отдам собакам? Они сегодня ели уже дважды, но особо крупные особи от добавки не откажутся. Было это жестоко. Он явно намекал и глумился над людьми, которые, в отличие от овчарок, не получали еду в принципе. Йозеф кивнул, не отвлекаясь от записей. Боковым зрением видел, как офицер ехидно кривил губы. - Я тут нашёл у тебя кое-что, когда вчера заходил в гости. Тебя тут не было. Ты обронил. Возле кисти Йозефа уместилась маленькая таблетка. Видимо, парализовавший его страх отразился у него на лице, потому что Миллер весело гаркнул. - Поинтересовался у другого врача, что же за препаратик такой. Оказалось, что подавители для омежек, представляешь? Он не отвечал. Не знал, что ответить, как спастись. Видимо, рылся этот ублюдок во всех его вещах, пытаясь найти хоть что-то интересное. И нашёл. Хоть и прятал их Йозеф под дощечкой в полу, но у немцев на такие выходки выработался нюх. Он и сам замечал порой внутри бараков, как из какого-нибудь угла с тревогой на лице отбегал один из заключённых. Понимал, что прятали там сигареты, либо важные сведения. Что угодно. Он всегда делал вид, что не замечал. - Ты омега, Йозеф? - Нет. - М.. тогда тебе не нужен весь тот запас под половицей? Я заберу, пригодится доктору Менгеле. Он действительно собрался в тот угол, но врач развернулся, пролепетал: - О-они мне н-нужны... - О, вот как? Для чего же? - Для э-экспериментов. - выхрепел парень, пытаясь казаться более твёрдым. - Хм, ясно. А прячешь для чего? - Если н-найдут, то п-подумают л-лишнего. Миллер улыбнулся. Стало ясно, что не верил он ни одному его слову. Йозеф и сам знал, что рассказывал детскую сказку. Звучало это бесконечно глупо. Штурмбаннфюрер почесал челюсти, закурил прямо перед ним, примостившись поясницей о его стол. - Интересно мне, альфа-то у тебя есть? Гольденцвайг вновь опустил взгляд на бумаги, делая вид, что был абсолютно спокоен. У самого же плясали перед глазами звёзды, а тошнота подкатывала всё сильнее. Он давно не был ребёнком. Тогда, когда он только познакомился с Михаэлем, он отставал в эмоциональном развитии. Был слишком наивен, не мог отличить шутку от сарказма, у него не было опыта общения с людьми, и он не мог до конца понимать всю глубину человеческого общения. Штокхаузен стёр из него всякое доверие. Он прекрасно знал, к чему шёл разговор. Знал, что Миллер насиловал молоденьких девушек и даже девочек. Видел ночью. Касаться омег было запрещено законом, но здесь немцы могли позволить себе, что угодно. Был этот человек больным на голову, таким же как и Менгеле. Правда касаться пленных омег альфы не торопились, боясь оставить на них свой запах. - Это п-преследуется по з-закону. - Ты же не маленький, Йозеф. - он осклабился. - Законы обычно... нарушают. Хочешь сказать, что никто тебя не хотел отыметь где-нибудь за углом? Сам-то о детях мечтаешь, правда? - Н-нет. Я п-прошёл добровольную с-стерилизацию. Т-такие как я не д-достойны размножаться. - проговорил он, затем добавил немного тише. - И у м-меня гонорея. Он знал, что на чужом лице пробежалось отвращение и презрение. Но он того и добивался. С такой болезнью Миллер не рискнет нагнуть его прямо на этом столе. Ведь всё к тому и шло. В какой-то степени он благодарил сейчас Штокхаузена, теперь он мог читать зло с первых строчек. Тот закурил, выдыхая дым. Его лицо, секундой назад исказившееся гримасой, снова приобрело своё притворно слащавое состояние. Он ухмыльнулся, примолк, рассматривая волосы врача, как будто не обращавшего на него внимания. - Твой маленький секретик останется между нами, Гольденцвайг, не переживай. В который раз похлопал его по плечу, сделал ещё одну затяжку, прищурился. Он пожелал ему доброй ночи, не забыв забрать с собой тарелку, оставил его одного. Только тогда Йозеф позволил себе выдохнуть и перестать притворяться. Перьевая ручка упала на стол, он массировал лоб пальцами, прикрыв глаза, пытаясь унять состояние паники. Его секрет снова был выдан. Тогда он думал, не знал ли Вольфганг всё с самого начала, ведь знал он Михаэля лично. В любую минуту могли к нему ворваться и надеть вместо серой полосатую форму.***
Запах становился всё ближе. Только сейчас он понял, что двигался навстречу своему же общежитию. Дыхание сбилось, оно кололо внутри лёгких морозным воздухом. Но он бежал сломя голову. Наконец, увидел вдалеке фигуру, до боли напоминавшую помощника директора Предприятия. Увеличил скорость, теперь неумолимо сокращая расстояние. - Михаэль!! Подожди! Парень остановился, не понимая, что звали именно его. Но не мог противиться тому голосу. Этот голос он и искал. Оставалось каких-то несколько метров, улыбка давно спала с губ Нечаева. Немец был в одних брюках и рубашке, полы которой развевались на морозном ветру. А на её белой ткани на стороне плеча красовались кровавые следы. Его кудряшки были растрёпаны, он невозможно замёрз. Но когда Сергей аккуратно оказался у него перед лицом, то замер. Зрачки расширились от ужаса, по затылку пробежались болезненные мурашки, отдаваясь по позвоночнику. Его затрясло, он не знал, что ему делать, с чего начинать. Михаэля колотило. Кисти покраснели от холода, наверняка скоро войдут в стадию обморожения. Сергей заметил его худое тело, на котором расплывались огромные, глубоко тёмного оттенка синяки. Он мог только гадать, что за рана была у него на спине. На лице была лишь одна эмоция - страх. Губа была разбита, заплаканные глаза покраснели. И запах. Запах глубоко потерянного омеги. Он безмолвно кричал, насколько ему было больно, насколько одиноко. Боль, тревога, неизмеримое отчаяние. Всё это огромным потоком лилось через него самого. Вспомнилось сообщение от товарища. Михаэля называли последней шлюхой. Описывали, как мерзко он пахнет. Он не понимал, как могли у того повернуться пальцы такое написать, как он мог подумать. От его запаха щемило в груди несравненной нежностью. Тот запах говорил ему слишком о многом. Стоял перед ним течный омега. Не просто течный. Та течка была у него впервые, от чего у Нечаева свелись вместе брови в неподдельной жалости. Было Михаэлю чуть больше тридцати, такого не могло быть физически. Но оно было. Шлюха. Скрипнули зубы. Запах ему говорил совершенно о другом. Михаэля никто никогда не трогал. Сергей не понимал свои же ощущения. Все говорили, что при течном омеге альфа теряет рассудок, что торопится затащить его в постель. Даже Миша описывал это, как необыкновенную страсть и желание. Он ничего из этого не ощущал, ничего не было, кроме глубокой вины и страха. Он сам разбил этого человека, сам сегодня позволил с ним этому случиться. Не нужно было гадать, кто мог с ним такое сотворить. Теперь запах сигарет в квартире сегодня и неделями ранее всё себе вполне объяснял. На глаза попался чужой расстёгнутый ремень. Он ещё никогда в жизни не ощущал такую огромную силу своих феромонов, которые теперь рвались наружу, мечтая испепелить всё живое на своём пути. Перед глазами был один единственный человек, которому он не желал причинять боль. Видимо, Михаэль тоже почувствовал его бурю, его немного пошатнуло, по запаху было понятно, что боится он и его тоже. Но, казалось, что его не узнаёт вовсе. Он сделал шаг назад, вымученно обернулся по сторонам, словно кого-то искал, а затем его губы прошептали одно единственное имя, пытаясь кого-то позвать. - Сех`ёжа? Нечаев застонал, ведь был же он здесь, но немец искал Сергея в другой стороне, будто был он сам сейчас ему врагом, от которого "Серёжа" мог его защитить. Не знал, что делать, не знал, можно ли было его трогать. Он никогда не видел омег в таком состоянии, он вообще их кроме Александра не видел. Молодой и неопытный альфа, боялся он всё испортить, причинить ещё больше вреда. Сергей не знал, но вряд ли там было, чего стесняться. Единицы альф сталкивались с подобными случаями. Ему не у кого было сейчас спросить. Здесь не было Дмитрия Сергеевича. - Я здесь... Михаэль. Серёжа. - просипел он, слегка протянув руку. Немец снова завис, видимо, анализируя его робкие слова. Показалось старшему лейтенанту, что на секунду вернулось к врачу сознание. Голова его медленно развернулась, разглядывая альфу беспокойным взором. По щекам покатились немые слёзы. Стоять было больше нельзя, Михаэлю срочно нужно было в тепло. Нечаев стряхнул лишние мысли, стараясь игнорировать своё трясущееся от эмоций и феромонов обоих тело. Он резко расстегнул куртку, стащил с себя свитер, теперь сделав шаг навстречу, натягивая его на ужасно ледяное тело. Штокхаузен сначала дёрнулся, порезав офицеру сердце, словно ножом, но вдруг ухватился недвигающимися пальцами за его кисть. Сергей на мгновение замер, что-то в состоянии омеги менялось, но времени анализировать не было. Нехотя, аккуратным движением расцепился, слегка сжав ту руку горячими пальцами. Натянул на него свою куртку, содрал с себя шапку, уместив её на тёмных, покрывшихся инеем, волосах. Решил рискнуть, осторожно взяв ту руку, пытавшуюся за него уцепиться, в свои ладони, сжимая, пытаясь согреть ту ледышку. - Это я, Михаэль, не бойся. Сергей это сказал, но боялся здесь он сам. Непомерный ужас прокатывался болезненной лавиной по телу вверх и вниз, его тошнило. Хотелось унять чужие страдания, подарить комфорт и тепло. Омега просил ему помочь, хоть ничего и не говорил. Кричал не оставлять одного. Но он будто бы и отозвался на его слова. Как будто запах начинал успокаиваться, как будто ему начинали доверять. - Сех`ёжа? - повторил врач его имя трясущимся голосом уже с надеждой. - Да. Всё будет хорошо, обещаю. Пойдём... - он сглотнул. - ... домой. Ладно? - Домой? - Домой, Михаэль, домой. Он бережно подобрал его на руки, сердце сжималось от того, насколько замёрзло худое тело врача. Боялся представить, что бы было, если бы он его не нашёл. С потерянным и безумным взглядом он помчался обратно, прижимая к себе трепетавшего в его руках омегу который, кажется, прятал озябшее лицо где-то у него на шее, успокаиваясь.