***
Сергей мягко ткнулся носом в тёмные волосы, пряча в них улыбку. Он собирался повторить свои слова как только немец очнётся, как только осознает себя. Понимал, что Штокхаузен, может быть, снова его испугается или не захочет его видеть. Всё могло быть. Но Сергей уже никуда не уйдёт. Чужой запах и глаза сказали ему о многом, больше, чем могли любые человеческие слова. Михаэль не хотел, чтобы он уходил, Сергей это знал. От этого было бесконечно тепло, и он крепче сжимал руку на его теле, порой шепча что-то успокаивающее всякий раз, как омега издавал болезненный сонный хрип. Прикусывал губу, когда представлял, что в ответ на его слова врач произносит такие же, тихие и робкие. А потом позволяет нежно себя обнять, зарыться пальцами в его симпатичные волосы. Старший лейтенант представлял, как просыпается рано утром, заходит на кухню, а там кто-то такой же сонный, с растрёпанными кудряшками, в его футболке, наливает им чай. Сергей подходит ближе, обнимает за талию со спины, прижимается. Михаэль бурчит что-то о добром утре, трётся щекой о его. Нечаев наклоняет голову, ведёт носом по чужой тёплой шее, где аромат чая гораздо сильнее. Он мог пить свой чай даже без кружки. Губами невесомо касается своей метки, посылая мурашки по телу своего любимого омеги. Он резко открыл глаза, щёки снова загорелись. Постеснялся он собственных мыслей о метке. Он не удивится, если парень не захочет чего-то такого. Он не знал почему, но чувствовал по запаху, что боялся немец альф как огня. То, что тянулся он к Сергею уже было чудом, за которое Нечаев его мысленно благодарил. Альфы. Зубы сжались, в глазах заплясал нехороший огонёк. Нужно было встать и убрать комнату. Проветрить от курева. Стереть дорогую для него кровь, которую чья-то садистская рука посмела пролить. Сергей чувствовал новую волну гнева, ещё секунда и альфа внутри него запляшет с новой силой, мог он потревожить своим запахом уснувшего омегу под боком. Нечаев снова коснулся губами его волос, медленно отодвинулся, теперь поднимаясь с кровати. Попятился задом, на цыпочках выходя из спальни, прикрыв дверь. В гостиной действительно мерзко воняло сигаретами. Он поморщился, но дело было не в его к ним неприязни. Тот запах был отвратителен Михаэлю, судя по его реакциям, была у него связана с ними какая-то травма. Мог Нечаев только догадываться, что он чувствовал в тот момент, когда неприятели закурили в его собственном доме. Он оглядел пол, с ужасом заметил пальто, в котором узнал пальто самого Михаэля. Не стал бы немец, который уважал порядок и организацию что дома, что на работе, раскидывать на полу свои вещи. С него его содрали. Бережно поднял с пола, прислонился к нему носом, вдохнул. В отличие от самого Штокхаузена, на пальто так и сохранился запах страха и отчаяния, непомерной боли и горечи. Принюхался сильнее. Чаем не пахло совсем. Он подозревал, что запах у Михаэля появился только сейчас, в той самой спальне. Дмитрий Сергеевич так и говорил. Захотелось кинуться обратно, сжать в объятиях, усыпать лицо поцелуями. Но Михаэлю нужно было отдыхать, нельзя было пугать потоком своих чувств. Нечаев уместил одежду на спинке дивана, теперь наклоняясь к полу, подбирая с него ножик. Поднёс рукоятку к носу, где отчётливо мог теперь чувствовать запах знакомого альфы. Видимо, тот был настолько агрессивным, что запах до сих пор сохранился. Этого человека он знал. Одно имя у него было. Он предполагал и парочку других, но он выяснит всё в точности. Выяснит, кто обижал Михаэля и до этого. Пусть хоть весь отряд. Если надо, Сергей мог махать кулаками весь день. Он вынес нож на кухню, выкинул в мусор. Не посмеет Михаэлю его никогда касаться. Вернулся с тряпкой в комнату, протёр ею пол, стирая небольшие засыхающие капельки крови. Заметил выброшенный окурок, выкинул всё вместе в ту же мусорку. Открыл балкон, загоняя внутрь морозный воздух. Выглянул с того балкона вниз. Был он в одних только брюках, теперь ощущая на коже силу погоды. Его передёрнуло, но не совсем от холода. Прошла всего пара секунд, но уже невероятно хотелось вернуться обратно в тепло, Михаэль же был в таком виде на улице гораздо дольше. Не найди он его, тот бы запросто умер, в нём не было никакого энергетического запаса. Зрачки сузились, он разглядывал тихим взором пропасть над собой. Медленно поднял голову, огляделся. Почему-то вид был ему противен. Он любил Предприятие, не захотел возвращаться в родной город. Он бы не оставил Дмитрия Сергеевича. Здесь было по-семейному тепло и уютно, здесь были друзья и товарищи. Он и представить не мог, как отсюда уезжал. Но сейчас в груди было неспокойно, а ставшие родными за пару лет виды теперь будто бы были омерзительны, Нечаев не мог это объяснить. Он вздрогнул, из комнаты послышался чей-то напуганный голос. Сергей резко обернулся, теперь забегая внутрь. Сразу же закрыл дверь, так как омега, выскочивший из спальни, был раздетым, не считая оставшихся, залитых смазкой боксёр и не по размеру большой футболки Сергея, под которую явно залетал ветер. Сергей замер, бегло оглядывая чужое избитое тело. Хотел к нему подорваться, но боялся напугать. С нескольких метров чувствовал, как заново менялся чужой запах. Со спокойного на встревоженный. - Сех`ёжа? - просипел немец, утыкаясь в него взглядом. - Ты... уходишь? Он так жалостливо заломил брови, что у офицера рухнуло в пятки сердце. Скорее всего Михаэль проснулся, так как не мог больше улавливать его запах, который был ему необходим для спокойного сна. Не зря Дмитрий Сергеевич говорил о том, что должен альфа его обнимать. Он мысленно дал себе грубого пинка, теперь аккуратно подходя всё ближе. Тело Михаэля теперь почувствовало холод, который добрался до каждого уголка комнаты. Его снова потряхивало, он замерзал. - Нет, что ты. - тихо проговорил он, делая очередной шаг вперёд. - Я же сказал, что не уйду, если ты захочешь. Помнишь? Врач кивнул, обняв ладонью своё запястье. На лице беспокойство, глаза бегали по крепкой груди напротив. - Помнишь... тогда, может быть, ты помнишь, что я говорил что-то ещё? Сергей замер возле него, теперь и сам вздрагивая от самого себя, от своих чувств. Но Михаэля нужно было вернуть обратно в кровать, под одеяло. Тот залился интересным румянцем, явно отводя взгляд. Он на него не смотрел, чем беспокоил Сергея. Ему не хотелось снова потерять те безумно красивые глаза, в которые он готов был смотреть вечность напролёт. - Нет... - отвечал Штокхаузен, но Сергею показалось, что он врал. - Я могу повторить, потому что я действительно имел это в виду. - Нечаев улыбнулся, рассматривая его волосы. - И от слов своих не откажусь. - Ты не знаешь, о чём говох`ишь. - Знаю. Давно тебе надо было это сказать. Или хотя бы в подходящий момент. Может быть тогда, на льду. Просто надо было тебя обнять и... - Сех`ёжа, пх`екх`ати. - ... и сказать: Я тебя люблю, Михаэль. Он ожидал чего угодно, но не того, что немец прильнёт к его груди, с какой-то беспомощностью обхватывая сзади. Ему показалось, что тот всхлипнул, но он не стал долго раздумывать, сминая омегу в крепких объятиях, стараясь не давить на бесчисленные синяки. - Или, может быть, Йозеф? - почувствовал, как парень в его руках вздрогнул. - Как тебе хочется... Ты мне только скажи, как тебе приятнее. - Ты... не понимаешь, Сех`гей. - просипел врач с чужого плеча. - Я могу тебя чувствовать. - Нечаев перешёл на шёпот, почти касаясь губами чужого уха. - Твой запах, Михаэль, он мне столько рассказал. Ты больше не один, ты со мной. Если захочешь. Повторю опять: я тебя люблю. И он будет это повторять, пока сможет дышать. Омега в его объятиях беззвучно плакал, Сергей чувствовал это голой кожей, на которой размазывались горячие солёные капли. Ничего. Он будет тем, с которым Михаэль или Йозеф сможет быть слабым, открытым и беззащитным. Пусть поплачет. - Спасибо... - его слабые пальцы сжались сильнее на лопатках офицера, он всхлипнул. "Спасибо". Был этот ответ слишком странным. На это можно было ответить по-разному. Можно было ответить взаимностью, можно было прогнать прочь, можно было даже проигнорировать. Запах омеги волной тревоги пробежался по его рецепторам, заставляя сильное тело вздрогнуть. Сергей крепче прижал его к себе, ощущая стук его сердца, заговорил куда-то в тёмные кудри: - За что же спасибо? - Мне... никто этого никогда не говох`ил. - Ну как же никто? - с осторожностью поинтересовался Нечаев, даже слегка усмехнувшись, такого ведь не могло быть. - А мама в детстве? Штокхаузен вздрогнул так, что ему показалось, будто у врача начались судороги. - Меня не за что любить, Cех`гей. - Любят ведь не за что-то. - он слегка оглаживал подушечками пальцев горячую, покрывающуюся мурашками от ледяного ветра, залетевшего в комнату, кожу. - Ребёнок только появляется на свет, ещё не понимает речь, а у него уже есть хотя бы один человек. Я знаю, что ты родителей потерял, но... я тоже, только знаю, что мамка души во мне не чаяла. А я её даже не помню. - Никто. Никто не говох`ил. Прокатилась такая волна отчаяния от чужого запаха, что у Нечаева подкосились ноги, а в глазах на секунду потемнело. Никто. Даже мать не говорила ему, что он любим и желанен? Такого не могло быть, как можно было так жить? - Ну как же, Михаэль? - он просипел сухим голосом. - Как же никто? Ведь дома наверняка был кто-то... кто-то тебе точно это говорил, я уверен. Сергей говорил это скорее сам себе. Глаза его подёрнулись влагой, он растерянно бегал зрачками поверх тёмной макушки. Он не хотел в это верить. - У меня нет дома. - отвечал немец в его плечо, капая на него слезами. - И... не было. - Михаэль. - Сергей сжал его крепче, теперь зарывшись одной рукой в волосы, не побоявшись поцеловать макушку. - Конечно у тебя есть дом. Ты дома. У себя в квартире. Немец что-то прошептал, он не мог его расслышать, хоть и пытался, напрягая, как мог, слух. - Что такое? Можешь повторить? Не разобрал начало, но услышал "с тобой". - Со мной - что, м? Михаэль? - нежно массировал его затылок. - Я чувствую себя здесь дома только... только с тобой, Сех`ёжа. Удержать слезу было невозможно, поэтому она покатилась по его щеке, по подбородку, прячась в чужих растрёпанных кудрях. Сергей не удержался, он подарил его волосам ещё несколько поцелуев. - Я же здесь. - поцелуй в висок. - Здесь, Михаэль, никуда не уйду. - Ты уйдёшь, Сех`гей, я тебя.. тебя не дех`жу. - Штокхаузен сдерживал подкатывающую истерику. Истерику, которая собиралась огромным снежным комком всю его жизнь. - Я тебя люблю. - отвечал он на глупые, как ему казалось, переживания омеги. - Пх`екх`ати. - он всхлипнул, сжимая неслующиеся пальцы на крепкой спине. - Ты не знаешь, что я твох`ил! - Я тебя люблю. - Не видел, каким я был монстх`ом! Я в Освенциме вх`ачом х`аботал, слышишь?! Немец отпрянул, нехотя выпутываясь из тёплых объятий. Его карие глаза столкнулись с голубыми. А Сергей смотрел так, как будто он не сказал ему ничего страшного. - Ну конечно врачом... кем же ещё? - Не понимаешь, ты не понимаешь! - в глазах безумие, боль, раскаяние. - Я же девочку маленькую убил... Мах`ию. А бх`ат её потом...п-потом... Там такие.. вещи были, Сех`ёжа! Ты меня никогда... никогда в жизни не п-пх`остишь! Его неподдельно затрясло, истерика вырвалась наружу, теперь заставляя худую грудь рвано вздыматься. По щекам катились горькие слёзы, он прикрыл рукой рот, заглушая стоны раненого зверя. Сергей сделал шаг ближе, желая затянуть его к себе, но немец отступил. - Даже не з-знаешь, п-почему имя я сменил... ты не з-знаешь, чьё это имя. Я гх`язный, Сех`ёженька, тебе не н-нужен, повех`ь. - Ты мне расскажи, Михаэль, расскажи. Нечаев проигнорировал чужое отступление, притягивая и обвивая крепкие руки вокруг чужого тела, целуя в висок, потеревшись об него носом. Он верил, что не сделал немец ничего ужасного, искренне верил. Его уверенность с запахом передавалась омеге в его руках, ему хотелось хоть немного его успокоить. - Расскажи мне всё, Михаэль. Всё, что захочешь, что посчитаешь нужным. Я не уйду, в любом случае не уйду. - З-зачем? - он всхлипнул в чужую шею, непроизвольно вдыхая аромат альфы, посылавший сейчас для него спокойствие. - Потому что люблю тебя. - Сергей провёл носом по его щеке, парень в его руках приятно вздрогнул. - Не хочу, чтобы ты держал это в себе. Ты можешь мне довериться, Михаэль. - Мм. - по худому телу пробежались мурашки, он и сам боязливо провёл носом по чужой тонкой коже на шее, боясь потерять своего Сергея, размазывая слёзы. - Расскажешь? Сразу после его вопроса во дворе громко взорвался фейерверк, который начал долгую цепочку. Видимо, часы пробили полночь. Новый Год. Сейчас было как никогда наплевать. Штокхаузен дёрнулся в его объятиях, явно напуганный шумом. Сергея и самого затрясло. Ничего они сейчас ему не напоминали, как звуки артиллерии. Звуки бесконечных выстрелов и гранат. На секунду Сергею почудилось, что стоял он на поле боя. Ночь, непроглядная темнота. Вокруг грязь, перемешанная с кровью. Он чувствовал голой кожей свою старую военную форму. Ободранную и заляпанную. Вокруг убитые товарищи, а в его объятиях немецкий врач в белом халате, под халатом серая форма СС. И Сергей чувствует, как она обжигает чужую тонкую кожу. Он обнимает того врача, вжимающегося к нему худым телом. Ему страшно и одиноко. Сергею страшно тоже. Вокруг гремят взрывы, по воздуху несутся яркие огненные вспышки, отражаясь в его светлых глазах. Оглушают своим рёвом истребители, с которых скидывают бомбы. Он сильно жмурится, крепче сжимает иностранца руками и ни за что их не разожмёт. - Не бойся, пх`осто фейех`вех`ки. - как ребёнку прошептал немец, заметив чужую дрожь, прочитав её сущность. - Ты не на войне. Отпустило. Он вернулся в реальность, пытаясь понять, что происходит. Михаэль его вернул. Наплевав на собственные страхи, гладил холодными пальцами крепкую спину. Он понимал, всё понимал. Сергей улыбнулся, выдохнул. И правда, они не на войне... - Ты тоже, Михаэль. Мы дома, ты со мной. - поцеловал в висок, завёл вьющуюся прядку за ухо, затем ласково повторил свой вопрос. - Расскажешь? - Х`асскажу, Сех`ёжа, х`асскажу. Штокхаузен кивнул. Сергей поднял его с пола, быстрее унося в спальню, пряча в тёмную безопасность одеял. Здесь они были только вдвоём. В безопасности.***
В лаборатории было не так страшно. Здесь никого не убивали, не насиловали, не резали наживую, не вешали, не расстреливали, не проводили бесчеловечные опыты. Но и здесь была смерть, хоть её нельзя было увидеть. Её разливали по колбочкам и скляночкам, её выдавливали пипетками и рассматривали в микроскоп. Её в итоге собирались выпустить, чтобы она уничтожила непригодные Гитлеру нации и народы. От первоначального безумного плана Йозефа уничтожить человечество не осталось практически ничего. Его воспалённое сознание в более-менее безопасной обстановке немного успокоилось. В рабочее время он делал вид, что помогает с разработкой биологического оружия. Он впитывал информацию, учился у более опытных учёных и инженеров. Понимал, что был он слишком молод и недостаточно опытен, чтобы разработать то, что планировал изначально. Для этого всё равно нужна была полная секретность, чтобы оставили его в покое. Было это невозможно. Занимался Йозеф другим. Он крал важные бумаги, либо заносил всё, что увидел или услышал, на пустые листы. Прятал в стене своей комнаты, где за туалетом отодрал одну из плиток, складывая. Вскоре там не хватало места, он отдирал другие. Ещё в первые же дни пребывания в лаборатории по памяти написал список имён офицеров, которых запомнил с Аушвица, где первым жирным именем, обведённым в круг, было выведено имя Йозефа Менгеле. В один день, может быть, он вынесет всё это наружу, может быть, передаст кому надо, его выслушают, всех накажут, кого не унесёт эта война. Даже если его подорвут с этой лабораторией, может быть, кто-то когда-то найдёт его труды. Он надеялся на первый вариант, но случиться могло, что угодно. Надежда умирала последней. Даже у него. Он не доверял здесь никому. Стал он ещё более замкнутый, стал заикаться больше, чем в Аушвице. Как будто Гольденцвайг всегда был готов к тому, что лаборатория превратится в огромный барак, окружённый со всех сторон колючей проволокой под напряжением. Что ворвутся офицеры в форме, что натравят на них овчарок. Такую картину он видел сам. Он дёргался и сторонился учёных и врачей. Но с коллегами было немного проще, они понимали, что страдал парень каким-то психическим расстройством или была у него травма. Трогать его по этому поводу не пытались, хоть и казался он странным. Йозеф не мог им доверять, для него они были такими же монстрами, как и он сам. Знал, что повернись он к ним спиной, они воткнут ему туда нож. Он и был для них врагом, врагом нации. К предыдущим, полученным с рождения грехам добавился новый - он собирал секретные сведения, готовясь передать их третьим лицам. Был он шпионом, хоть и без хозяина. Даже если и были это учёные люди, даже если и сидели некоторые из них здесь, искусственно создавая вирусы и бактерии, доверять им было нельзя. Ведь собирались они точно так же убивать людей. Особо рьяных и действительно жестоких Йозеф заносил в список, не забывая узнать о них как можно больше информации. Приближался конец 1942го года, когда-нибудь всё закончится. У любой войны был конец. Тогда, он надеялся, мир обо всём узнает. Узнает о преступлениях против человечества, которые творила его собственная нация. Но всё кончилось быстрее, чем он рассчитывал. Повернулось всё так, как он и не подумал бы. Он пробыл в лаборатории всего четыре месяца, шёл март 1943го года. Утро началось совершенно обычно, он даже смог заставить себя позавтракать, так как тело требовало пищи после трёхдневной голодовки. Он даже улыбнулся какой-то девушке-инженеру, которая иногда справлялась о его здоровье, чем сильно его удивляла. Она даже угощала его печеньем или шоколадом, говорила, что слишком уж он худенький. Всё же, девушки нравились ему больше. В них не было той жестокости, которую он наблюдал в мужчинах. Всё поменялось, когда он зашёл в помещение, где с ним в тот раз работала всего пара учёных. Они даже о чём-то непринуждённо болтали, посмеиваясь. Пока через какое-то время один из них не упал на пол, выпустив с рук колбу, которая вдребезги разбилась. Йозеф с испугом развернулся, не сразу сообразив, что происходит. Их коллега добежал до распластавшегося на полу тела, встряхнув того за плечи, а затем упал с ним рядом. Он подавил в себе желание кинуться и помочь, врач внутри него боролся с логикой. Кто знает, что было в той колбе, выяснять он не хотел. Как и не хотел поднимать тревогу. Его отсюда точно больше не выпустят, он рухнет вместе с ними замертво. Умирать... не хотелось. Он прикрыл платком нос и рот, кинувшись вон из закрытой лаборатории, проигнорировав двойную стерилизацию, которую по всем правилам нужно было пройти перед выходом. Йозеф что-нибудь придумает. Наврёт, что его там и не было, а он их таких обнаружил, когда собирался зайти внутрь. Но его накрыло волной шока. В коридоре точно так же не двигаясь лежало ещё несколько сотрудников, по чьим лицам можно было догадаться, что были они мертвы. Он кинулся вперёд, стараясь не дышать. Паника нарастала сильнее. Он открыл несколько дверей, где обнаруживал таких же мёртвых людей. Что-то случилось. Наверняка утечка их же оружия. В принципе, ничего сверхъестественного. Вопрос был один - почему она не брала его самого. Но эта была прекрасная возможность отсюда выбраться, Гольденцвайг не станет её упускать. Он сможет стать свободным. Наконец-то свободным. В порыве радости чуть не забыл о своём важном деле. Он резко развернулся, споткнувшись о собственные ноги, полу упав на пол, чуть было не завалившись на ту добрую девушку. Была она мертва. - Мне очень жаль, что так вышло, Николь. - прошептал он, вытащив из кармана конфетку, которую она же ему и дала, уместил её на животе инженера. Залетел в свою комнату, в туалете выдрал плитки, собирая дрожащими руками документы. Он схватил своё пальто и шарф, собрал всё в пару портфелей, побежал на выход, прижимая их к груди как самое ценное сокровище. Пришлось остановиться у мёртвого офицера, исполнявшего здесь обязанности охранника. Йозеф обмотал лицо шарфом, не желая вдыхать то, что потенциально могло остаться на его теле. Обшарил его карманы, достав карточку доступа ко всем дверям, которой не было здесь ни у одного учёного. Через десять минут Йозеф был на улице. В первые минуты он опасливо озирался по сторонам, не до конца веря в происходящее. Он жмурился на солнце, которое видел на очень редких прогулках, во время которых к ним приставляли группу офицеров. Но раскинутые по земле тела солдат дали ему понять, что он действительно свободен. Вытащил мертвеца с водительского кресла, закинул папки на заднее сидение. Он не умел управлять автомобильным транспортом, поэтому дал себе время попрактиковаться. Спешить было некуда. Мёртвые не станут его догонять. Оказалось делом несложным, через пятнадцать минут он надавил на газ. Собирался ехать наугад, но в бардачке нашёл карту местности. Был он недалеко от того самого города, откуда его забрали в Аушвиц. Йозеф ехал в Берлин.***
Бережно уместил его на кровать, пытаясь накрыть его заново одеялом, но Штокхаузен что-то смущённо пролепетал, заставив Нечаева покрыться румянцем. - Уверен? Ему кивнули, Сергей аккуратно уместился рядом, не решившись снять брюки. Накрыл их обоих одеялом. Видимо, Михаэль только сейчас понял, что на ногах у него текла собственная смазка, она залила его бельё и постель. - Сех`ёжа, ты... ты извини, там мокх`о. - просипел он, пока крупное горячее тело пыталось удобно устроить их обоих. - Если не хочешь... - Тише. Старший лейтенант поцеловал его в макушку, притягивая ближе, обхватывая поперёк плеч и ребёр, уместив обоих в полусидячее положение. Не позволит ему стесняться собственных мучений и естественных процессов. Михаэль на какое-то время задумался, уставившись тёплыми глазами в стену, он не знал, с чего начинать. Отчаянно боялся, что Сергей уйдёт ещё на первых минутах. Это передавалось по его запаху, тогда офицер сжимал его крепче, целовал волосы, водил по ним носом, шептал, что он никуда его не торопит. Тело омеги отзывалось на ласковые прикосновения и запах альфы, которого оно давно считало своим, заставляя вырабатывать больше смазки, от чего щёки Михаэля становились пунцовыми, а сам он незаметно ёрзал на своём месте. Нечаев же обо всём догадывался, но деликатно молчал, не желая смущать и тревожить ещё больше. В какой-то момент он, наконец, решился, открыл рот, заговорил. Не знал, что расплачется на первых секундах. Начал с того момента, когда поступил в университет. Йозеф никогда ни с кем об этом не говорил, он вообще мало с кем разговаривал, ни одна живая душа ещё не слушала его так, как Сергей. Он не знал, что говорить было так больно. Йозеф пожалел, что начал, ему казалось, что был он теперь Сергею отвратителен. Он рассказал ему о Штокхаузене, рассказал всё. Сергей слушал. Молчал. Из глаз текли слёзы, подбородок трясся. Не сразу понял, что Михаэль дрожал в его объятиях, так как дрожал он сам. От лютой злости, которую не на кого было выплеснуть. Ублюдок давно сдох, он даже не сможет его найти. Ему повезло, ведь Нечаев отправил бы его в ад своими руками. Глаза заволокло пеленой, он вымученно простонал, с утробной ненавистью. Чего омега, видимо, испугался, повернув к нему голову, заглядывая со страхом в глаза. Сергей лишь крепче сжал его в объятиях, руки аккуратно бегали по спине, по голове, желая успокоить, показать, что он ему не был противен. Михаэль жестоко на свой счёт ошибался. Йозеф рассказывал долго, прерываясь на всхлипы, на волны истерик, теперь лавиной рушившиеся вниз. Копил он её в себе всю жизнь. Сергея парализовало, когда услышал, что отправил немца его же насильник в проклятый Освенцим. Не мог, отказывался верить. Ведь это был ад на Земле. Не мог Йозеф там быть, невозможно. Он же такой пугливый, чистый. Сергея там не было, но по чужим рассказам хотелось заткнуть уши, лишь бы никогда не слышать тех ужасов. Он никогда и не слушал, просил остановиться. У Вадима погибла в таком же проклятом лагере семья, он и его никогда не слушал, его вырвало ещё на начале рассказа товарища. Но Йозефа он слушал. Скрипя сжатыми до хруста зубами, прижав его к себе. В какой-то момент ночи они окончательно спустились на кровати, и немец полностью к нему прижался, уткнувшись лицом в плечо, обвившись вокруг него руками. Смертельно боялся, что Нечаев расцепит их объятия, что уйдёт. Сергей лишь вжимался крепче, периодически утирая пальцами чужие слёзы, не обращая внимания на свои. Тошнота подкатывала к горлу, а запах омеги словно переносил его туда, заставляя переживать всё то, через что прошёл этот человек. Прошло пол ночи. Йозеф говорил, говорил, говорил. А Сергей слушал. Простынь под ними сбилась, врач не мог усидеть на месте. Он вскакивал, трясся в истерике, из груди вырывались глубокие крики отчаяния, он сгибался пополам. Тогда Сергей, лицо которого было таким же красным и мокрым, отчаянно прижимался к его спине, обвивая вокруг него крепкие руки, шептал на ухо, ждал, пока пройдёт приступ. В особенно опасные моменты он позволял себе слегка прикоснуться губами к его шее, целуя железу, что слегка помогало омеге успокоиться. Приступ прекращался, Йозеф либо откидывался на подушку, либо позволял затянуть себя в объятия. Иногда его затягивали на колени, укачивая, словно маленького ребёнка. Он цеплялся за широкие плечи, заглядывал в голубые глаза, рыдал, но не переставал говорить. Ведь его внимательно слушали. Не отводили взгляда. Его не ненавидели, не презирали. Не думали, что был он чудовищем или монстром, недостойным существовать. Ему смотрели в глаза, и Йозеф видел, что в них отражалось бесконечное сочувствие, понимание, любовь. Он до этого никогда такого не чувствовал. Сергей заставлял его говорить, хоть и молчал. Сергей его не осуждал, скорее, наоборот. По глазам видел, что проходит офицер через всю ту боль, что прошёл он сам. Впервые Йозеф мог кому-то пожаловаться, впервые он был не одинок. Парень придавал ему смелости и уверенности, поэтому он продолжал говорить. В три часа ночи Сергею пришлось идти вместе с ним на кухню. Истерика была настолько сильной, что он сильно испугался. Мазнул губами по его шее, но и это не помогало. Йозеф рассказывал ему о Маше. Его самого тошнило, он сам видел её зелёные глаза, навсегда померкшие. Он не понимал, почему врач себя за что-то винил. Он спас маленького ребёнка от злой участи, теперь считал себя убийцей. Нужна была хотя бы валерьянка, нужно было немного его успокоить. Заодно и себя, так как из груди вырывались рваные всхлипы, а ватные ноги подкашивались. Не посмел оставлять врача одного ни на секунду, ему бы и не дали. Михаэль крепко за него цеплялся, не желая отпускать. Сергей донёс омегу до кухни, где напоил лекарством их обоих, вернулся в спальню. Улёгся на бок, прижимая к себе тонкое тело. Ждал, пока парень хоть немного успокоится, гладил по волосам, перебирая локоны. - Если бы... если бы я был её отцом.. я бы сказал тебе спасибо. - просипел Серёжа. - Что... что ты говох`ишь? - с трудом хрипел омега у него под боком. - Правду. В тех обстоятельствах... если бы нашу дочь собирался кто-то тронуть... лучше бы было... - он сглотнул, сморгнув слёзы. -... чтобы она погибла. Сжали друг друга крепче. Сергей, видимо, не до конца понял, как именно он поставил предложение. Сердце Михаэля забилось чуть сильнее. Нашу дочь. Это было необычно, немного его напугало. Он никогда не думал, что станет папой. Он не думал, что кто-то захотел бы от него детей. Это обдало его странной волной нежности к человеку, который прижимал его к себе. Сергей, наверное, неосознанно мечтал о детях. Это разбивало сердце, ведь Йозеф, он был практически в этом уверен, был бесплоден. - Ты пх`авда думаешь, что я... поступил пх`авильно? - Почему ты сомневаешься? - Сергей ласково оторвал его лицо от себя, поглаживая пальцами припухшую от истерики щёку. - Она была такой маленькой, Сех`ёжа, я же лишил... её жизни. Вдх`уг ей бы удалось выжить? Вдх`уг сейчас бы она ходила в школу? Была бы...была бы жива. - Ты сделал всё, что было в твоих силах. Никто не имеет права тебя осуждать. Тебе пришлось принимать сложные решения, ты справился лучше, чем справился бы я. Я бы... я не знаю, смог ли бы я вообще пробыть там хоть один день, Михаэль. - Сергей дрожал, заглядывая в родные глаза. - Но я бы не раздумывая поменялся с тобой местами. Немец снова прятал лицо, оставляя на горячем теле слёзы. - Я бы тебе не позволил, Сех`гей. Они замолчали на какое-то время, слушая стук сердец, вдыхая запах друг друга. Омега слегка успокоился, но Нечаев знал, что они только на середине пути, что ночь прошла только наполовину, что ему есть, что рассказать. - Хочешь, поспим? - прошептал он в кудрявые волосы. - Ты изнемождён, мы можем продолжить позже. - Нет, всё в пох`ядке, я... пх`одолжу. Его глаза сразу же налились новой порцией слёз, он возвращался обратно в воспоминания. Сергей возвращался вместе с ним. Снова слушал. Прошёл ещё час или два. Рассказы прерывались криками, вымученными хрипами, болезненными припадками. Пришлось наливать вторую дозу. Пять утра. Сергею казалось, что из него вытащили тисками жизнь, что выдрали сердце, растоптав сапогами. Будто он сам прожил в том проклятом месте те семь ужасных месяцев. Был Йозеф героем, каким он не был сам. Но считал немец себя бесчеловечным убийцей. Это не укладывалось в голове. За окном загремели салюты, два молодых парня прижались теснее. Йозеф только что рассказал о том, как уехал из лагеря смерти, но Сергей знал, что ещё ничего не было кончено. - Как же... как же ты взял имя этого... этого ублюдка? Они оказались под одеялом, прячась от мира. Сейчас Сергей не мог видеть его лицо, но знал, что Михаэль зажмурился от упоминания своего насильника, которого он называл сначала своим другом. Человек, которому он доверял, которого считал кем-то близким, уничтожил его изнутри, навсегда оставив грубый шрам на сердце.***
Он не подозревал, что когда заедет в город, обнаружит его усеянным трупами. В первые минуты он молча сидел в машине, беспомощно разглядывая навсегда застывшие тела, и не мог в это поверить. Вышел из транспорта, даже не закрыв дверь, медленным шагом проходил по брусчатке, заглядывая в мраморные лица. Люди явно умирали чуть ли не в панике, не знали, что происходит и куда бежать, к кому обратиться. Йозеф подозревал, что начавшаяся эпидемия теперь превратилась в пандемию, распространявшаяся по континентам. Судя по всему, случилось это достаточно давно, большинство мертвецов разлагались, на улицах стоял отвратительный запах смерти. Он не понимал, почему из всех монстров именно его не брала эта странная болезнь. По всем законам он должен был умереть чуть ли не первым. Но если был у него какой-то к ней иммунитет, вполне означало, что могли быть и другие выжившие. Это не принесло его разуму никакого облегчения, Йозефу не хотелось никого видеть, ни с кем встречаться. С него было достаточно людского присутствия, он хотел остаться один. Он был один всегда, а одиночество его прерывали только для того, чтобы на него накричать, избить, поиздеваться или изнасиловать. Йозеф Гольденцвайг был, наконец-то, полностью один. Он был свободным. Поднял глаза к пасмурному небу. Улыбнулся. Задумался. Он знал, что эта зараза, чем бы она ни была, не могла выскочить из его лаборатории, разработки внутри того помещения не были даже на середине пути. Возможно, что из какой-то другой. Может быть, совершенно из другой страны. Кто-то пытался остановить это безумие, эту проклятую войну. Один учёный, группа? Мужчина или женщина? Бета, альфа, омега? Да какая была разница. Йозеф был им, или ему, или ей благодарен как никому. Он слегка рассмеялся, снова огляделся по сторонам. По щекам покатились слёзы, он прикрыл кулаком рот. Расплакался. Людей было, всё же, жалко. Но больше никто не будет никого мучать, скоро всех солдат постигнет такая же участь, если уже не перебило добрую их половину. Снова рассмеялся. Было его сознание слишком поплывшим, слишком настрадавшимся, а психика за последние полтора года расшаталась. Но сейчас он впервые был счастлив, громко рассмеявшись в пустоту улиц, подставляя лицо, по которым катились слёзы, только что начавшемуся дождю. Прикрыв глаза, наслаждался своей свободой. Свободой от людей. Тогда ему казалось, что единственной настоящей заразой на этой планете было человечество. Оно было недостойно жить. Какой был смысл, если люди не могли жить в мире, не могли спокойно сосуществовать. Не Гитлер, так кто-нибудь другой. Всё повторится, он знал. Сейчас же, он на это надеялся, планета себя очищала. Пришлось выживать. Он нашёл чью-то квартиру, в которой теперь ютился. Нашёл у мёртвого полицейского Вальтер П38, который всегда теперь с собой носил. Он надеялся, что кому-то выжить удалось, но одновременно этого боялся. Доверять он не мог никому. Говорят, что в чрезвычайно опасных ситуациях люди сплочаются, работая на общее благо, друг другу помогают. Было похоже на чушь. Скорее, люди будут рвать друг другу глотки и втыкать нож в спину при любом удобном моменте. Сейчас была борьба за выживание. Йозеф сомневался, что кто-то бы поделился с ним куском хлеба. Город был пуст, чистую пресную воду достать было огромным трудом. Он сомневался, что какой-нибудь выживший отец по душевной доброте даст ему такой стакан, оторвав его с губ родных детей. И будет прав. В первые дни он оббежал все больницы и аптеки в поисках различных медикаментов, где уже всё, разумеется, было разобрано. Не зашёл он только в одну. Боялся. Боялся встретиться с Михаэлем фон Штокхаузеном. От чего-то ему казалось, что тот был всё ещё жив. Вряд ли остался бы этот человек в стенах больницы, когда вокруг кипела пандемия, не пытаясь сбежать и выжить, но бесконечный страх сковывал тело несчастного врача. От воспоминаний сводило живот в судорогах. Единственный человек, который хоть как-то заставлял его порой улыбаться на самом деле всегда его ненавидел. Пожалуй, это было хуже для его разума, чем Аушвиц, хуже, чем мать. От друзей не ожидаешь предательства. Он провёл в Берлине примерно полтора месяца. Действительно встретился с несколькими выжившими, даже познакомился, но всегда держал расстояние. На него тоже косо поглядывали, и Йозеф знал, что без промедления его пристрелят, стоит только дать маленький повод. Людям и повод был не нужен. Первые пару недель он правда радовался, но потом эта пелена спала, отчаяние и депрессия захватывали разум. Он не хотел так жить... Они причиняли ему боль всю его жизнь, но Йозеф скучал по людям, по их присутствию вокруг себя. Тогда он впервые задумался, сидя в кромешной тьме города прямо на бордюре, что, может быть, был на этой планете кто-то, кто не стал бы его ненавидеть просто за то, кто он был такой. Расплакался, спрятав лицо в ладонях, хоть совершенно никто не мог его видеть, кроме парочки трупов, валявшихся недалеко. Ему было... одиноко. На это Йозеф никогда не жаловался, именно этого он всегда и хотел. Теперь же оно больно сжимало его изнутри. Он заснул прямо на улице, откинувшись спиной на брусчатку. Проспал всю ночь, подставив красивое, но изнемождённое лицо с впалыми щеками лунному свету и мерцающим звёздам. Пробуждение его не было приятным. Он буквально подорвался, ведь в небе пронеслись сразу три самолёта, в которых он узнал Советскую армию. Первая его мысль была о том, что на город хотели скинуть бомбы, уничтожив последних выживших, которые несли потенциальную угрозу разнести заразу дальше, если собирались бежать из Берлина. Но страхи его прекратились, когда сверху посыпались не бомбы, а самые обычные листовки, одна из которых приземлилась прямо к его ногам. Он её подобрал, на ней сразу на нескольких языках, включая русский, говорилось о том, что у СССР теперь есть вакцина, и как раз именно сейчас недалеко от Берлина развернулся пункт, в котором ту самую вакцину совершенно безвозмездно предлагали всем желающим. Не знал, была ли она ему нужна. Он переболел уже трижды, как он сам чувствовал. Но по какой-то причине болезнь его не брала. Либо собиралась, но через время. Был он таким ужасным, что сама Смерть не желала его к себе. Гольденцвайг подорвался, на лице удивление, радость, испуг. Хотелось сразу же туда и бежать. Почему-то к русским он испытывал заочное доверие, но быстро себя одёрнул. Были они такими же людьми, от которых можно было ожидать, что угодно. Он успокоил сам себя. Пересилил свои страхи, нужно было идти в больницу, где он раньше работал. Ему бы всё равно пришлось туда идти, кончались подавители, которые было довольно сложно в тайне делать в лаборатории. Проверять на себе потенциальную течку не хотелось. Нужно было вскрыть тот запас до того, как город очистят и заново вернут к жизни. Ведь отношения к омегам не поменяется. И кто знает, что с ним сделают иностранцы. Осторожно зашёл внутрь, хрустнув стеклом под ботинками. В какой-то момент по городу пробежалась волна паники, люди явно пытались схватить как можно больше продовольствия и медикаментов, наверняка убивая друг друга в порыве страха и отчаяния. Некоторые двери в больнице были выбиты, стёкла побиты. Видел парочку мужчин, под которыми засохли лужи крови, умерли они явно не от пандемии. Он добрался до помещения, где обычно под строгим контролем хранились подавители. На его счастье их либо не нашли, либо посчитали бесполезными, не тронув. Он двинулся было обратно по коридору на выход, но услышал чьи-то голоса. Русские. Сердце подпрыгнуло, Йозеф испугался. Почему-то не хотел, чтобы его нашли, он им не доверял. Был он, в конце концов, эсесовцем. Свою больницу он знал, как свои пять пальцев, поэтому свернул в другую сторону, направившись к запасному выходу. Через минуту ему пришлось остановиться. На полу коридора, откинувшись на спину и широко распахнув потускневшие голубые глаза, лежал Михаэль Штокхаузен. Мёртвый. Йозеф боязливо обернулся через плечо, проверяя, не было ли хвоста. Подошёл ближе, рассматривая лицо человека, который называл его другом. Гольденцвайг не чувствовал ничего. Не было злости, презрения или ненависти. Пустота. Он присел на корточки. Он мог поиздеваться над его окоченевшим телом, мог сотворить много чего, чтобы отомстить его физической оболочке. Но Йозеф таким не был. Снова послышались голоса, врач вздрогнул. По крайней мере, Михаэль мог ему сейчас чем-то помочь. Йозеф запустил руку в его карманы, найдя в них коричневую книжечку, удостоверение личности. Взять имя монстра, который сделал его таким же монстром. Была в этом доля иронии. Имя Штокхаузена вряд ли было запачкано таким преступлением, как СС, как работа на концлагерь. Йозеф позорно спрячется под этой корочкой, будет жить в вечном страхе быть пойманным. Вспомнились последние слова Михаэля, которые голубоглазый кинул ему с усмешкой, прежде чем Гольденцвайга увели с этой больницы два офицера. Теперь он ему ответил. - Нет... уже не увидимся, Михаэль. Ещё с минуту разглядывал его лицо, решился, прикрыл его веки ладонью. Ворвался в офис главного врача, где перебрал папки, найдя своё и досье Штокхаузена. Выскочил через чёрный вход, опасливо озираясь. Сегодня он подделает своё удостоверение и сожжёт всё лишнее.***
Михаэль наблюдал за полевым госпиталем издалека двое суток. Как раненый зверёк, который ищет помощи, но боится подойти ближе. Он видел выживших, видел даже тех, кого знал лично. Они со страхом заходили в зеленоватые брезентовые шатры, а выходили оттуда с улыбками на губах. В руках пайки, питьевая вода, детям даже давали сладости. Сами же солдаты Красной армии на животных похожи не были. К иностранцам относились по-доброму, играли с детьми, смеялись между собой. Их девушки-медсёстры тоже вызывали теплоту в груди. На третьи сутки Михаэль решился, подошёл с опаской ближе, руки тряслись, он покрылся испариной. Его заметили, предложили укрытие, воду и еду. Вакцина была поставлена заботливой женской рукой. Он сильно заикался, нервничал. Не привык к такому обращению. Не привык, что люди вокруг него смеялись, что не обращали внимания на его особенности. Даже пробежала мысль, что помочь они хотели действительно бескорыстно. Война, как оказалось, была закончена. Теперь человечество пыталось привести себя в норму. "Коричневая чума", именно так назвали ту заразу, разбежалась по планете, выкосив добрую половину земного шара. Михаэля это ничуть не ужаснуло. Он предложил свои услуги, идти ему всё равно было некуда, не к кому, его никто нигде не ждал. Он остался с русскими на всё время, что был открыт полевой госпиталь, перебравшись затем в свою же больницу. Город расчистили, трупы вывезли, восстановили место его работы, мог он теперь помогать здесь людям. Туда же свозили солдат, которые ещё не успели вернуться на родину. Михаэль ставил их на ноги, они восстанавливались, уезжали. Он говорил с ними на русском, практиковался. Хотел забыть родной язык. Но он не отдал им папки с документами, которые ещё по дороге в Берлин закопал под одним из деревьев, запомнив место. Они должны были попасть только в руки тех, кому он сможет доверить это важное дело. Кто точно не подведёт. Тогда Михаэль ещё не знал, что за год, что он проработал в больнице, на территории СССР быстро строилось Предприятие 3826. Вскоре узнал, что его директор, Дмитрий Сергеевич Сеченов, принимал к себе на работу иностранцев. Дрожащей рукой он написал ему заявление, даже не надеясь, что его писанину заметит такой человек. Человек, который создал вакцину от "Коричневой Чумы". В марте 1944го Михаэль раскопал те самые папки, а в следующем месяце стоял на пороге чужого кабинета. Он смутился. Дмитрий Сеченов был очень сильно похож на любимого профессора, правда лет на двадцать моложе. Может быть, ему он потом документы и отдаст. Он будет рыться в них в первый раз после того, как заедет в их с Виктором Петровым комнату, в которой не будет ночевать. Обнаружит в них свою студенческую карточку, которая уехала с ним из Берлина в Освенцим. В секретной лаборатории он думал, что её потерял, нечаянно накрыв её стопкой листов. Собственное имя будет жечь ему глаза и руки, но у него не хватит духу её уничтожить.***
Семь утра. У Сергея, наверное, кончились слёзы. Глаза больно горели, был он словно в трансе. Простынь окончательно сбилась, одеяло тоже. Он сидел на краю кровати, свесив ноги. На коленях у него умостился вздрагивающий омега, обвившись руками вокруг его шеи, головой примостившись на плече. Наверное, он не был готов к последнему рассказу. После Штокхаузена, после Миллера и Менгеле. После Освенцима, лаборатории, одиночного выживания в мёртвом Берлине. После унижений и избиений в школе, Сергей Нечаев не был готов к тому, что избивала Михаэля собственная мать. Это не укладывалось в голове. Его детство приходилось вытаскивать из врача тисками, он знал, что причиняет ему боль, но нужно было закончить. Михаэлю нужно было полностью выговориться. Сергею можно доверять. Он не мог раньше представить, что могли родители быть настолько жестокими. Сдавали в детдом, но чтобы бить, издеваться и унижать родного ребёнка. Наверное, он просто никогда о таком не интересовался, не задумывался, не встречал таких детей. До этого раза. Та женщина, что звалась мамой Йозефа, ни разу в жизни не сказала сыну, что его любит. Йозеф через многое прошёл, видел слишком много для одного человека, чьё психическое состояние было нарушено ещё с рождения. Его худенькое тело наверняка было таким ещё до самого концлагеря, ведь мать его не кормила, а после ухода из дома денег практически не было. Освенцим окончательно разрушил беднягу морально и физически. У Сергея осталась ещё пара вопросов. Нежно запустил руку в кудрявые волосы, второй гладил по спине. - Ты мне скажи... почему же ты врачом стать решил? - сипел Нечаев охрипшим голосом. - С самого детства люди причиняли тебе одну только боль, а ты... ты всё равно им помогать решил? - Навех`ное, именно поэтому. - уставшим шёпотом отвечал немец, его глаза слипались. - Когда мама пох`вала игх`ушку... втох`ого было жалко. Я тогда думал, что ему было стх`ашно, но не мог помочь. Он ненадолго замолчал, Сергей ждал продолжения. - Я пх`осто знаю, что такое "больно". Хотел... хотел забих`ать это у людей. Нечаев подавил себе всхлип, стиснул зубы. Думал, что слёзы кончились, но новая покатилась по щеке. - Ты такой сильный, ты знаешь? Я не знаю, почему ты до сих пор... - замялся, ужаснувшись своих слов. -... до сих пор здесь. - Я пх`осто жить хотел, Сех`ёжа. - Михаэль прекрасно понял, о чём он говорил. - Так же, как те люди в бах`аках. Они выглядели хуже смех`ти, мучались, бесконечно стх`адали, но жить хотели. Я тоже хотел. А ещё... - Да? - Нечаев подбадривающе поцеловал его оголённое плечо. - Тебя хотел найти. Я знал, что ты существуешь, Сех`ёжа... Михаэль явно засыпал, он устало потёр заплаканные глаза руками. Сергей знал, что выглядело это сейчас действительно по-детски. Наверное, именно сейчас он держал в руках маленького Йозефа, лишённого родительской любви и заботы. - Получается, что ты чудо, Михаэль? - проглотил свои слёзы. - Смог выжить там, где не должен был появиться. Так как же мне тебя называть, каким именем? - Не знаю. Я ненавижу оба. Но... навех`ное, Михаэль лучше. - прошептал врач, устраиваясь на крепком плече лицом. - Он же.. он же так тебя предал. - чуть ли не прошипел сквозь зубы офицер. - Да. Но Михаэль не убивал всех тех людей. Не издевался, не ставил опыты, как Менгеле. Это было гох`аздо ужаснее, Сех`ёжа. Он и правда был врачом. Ему было плевать, что было с ним самим, его всё ещё волновали люди, прошедшие через ад. Нечаев судорожно вздохнул. - А мне оба твоих имени нравятся. - почувствовал, как омега вздрогнул. - Они не чьи-то, они твои. Хочешь... хочешь наедине буду звать тебя Йозеф, а снаружи Михаэль? Дал ему время подумать, почувствовал слабенькие утвердительные кивки. Немец погружался в сон. - Я слышал, что ты теперь заместитель директора Предприятия, правда? - М... да. - Ты такой молодец. Что бы Дмитрий Сергеевич без тебя делал? - проворковал он как ребёнку, как совсем маленькому Йозефу, которого никогда ни за что не хвалили. - И я без тебя тоже теперь никуда. Ты моё чудо, да? Новый кивок, тогда Сергей, наконец-то, улыбнулся, лаская вьющиеся волосы. - Спать хочешь, знаю. Давай мы тебя в быстрый душ, а я пока постель поменяю, хорошо? Будет комфортно, тепло. Ему было важно подарить настрадавшемуся человеку спокойный безмятежный сон, на сухой постели. Йозефа это смутило, он будто бы и дёрнулся, понимая, что сам был причиной мокрой кровати. Но альфа всё предугадал, нежно целуя в шею, посылая спокойствие. Омега больше не выделял смазку, течка отступала, давая слабенькому организму отдохнуть. Сергей не заметил никакого несогласия, поэтому унёс его в ванную, оставив приоткрытой дверь, всё время вслушиваясь, пока менял бельё. Боялся, что изнемождённый и бесконечно уставший, он упадёт или лишится сознания. Быстро закончил с кроватью, теперь караулил у двери. Услышал слабенький голос, заполз в ванную, на ощупь подавая полотенце, в которое врач завернул себя по пояс. Сергей унёс его обратно в спальню, на чистую простынь. Йозеф закрыл глаза как только голова встретилась с подушкой, так и оставшись прикрытым полотенцем. Старший лейтенант накрыл его одеялом, из под которого затем вытащил влажную махровую ткань, откинув на кресло. Наклонился над омегой, зашептал на ухо, пока водил пальцами по волосам: - Ты любим и желанен, Йозеф. Ты дома. - в ответ услышал полусонное урчание. - Я люблю тебя. - Сех`ёжа... пх`ости. - пытался держать себя в уплывающем сознании. - За что же? - Я тебе... не пх`иготовил никакого... подах`ка. Офицер усмехнулся, заломил от умиления брови. Врач подарил ему сегодня самый лучший и даже не догадывался. - Я тебя... то... же... Йозеф не смог договорить фразу, сбившись на какой-то неразборчивый лепет, окончательно погрузившись в сон. Сергей догадывался о продолжении фразы, а её недосказанность теперь заставляла сердце бешено биться, отчаянно желая услышать её окончание. Он надеялся услышать её позже, когда Йозеф полностью придёт в себя. Поцеловал его в лоб, улыбнулся, подхватил свою куртку, вышел из комнаты, прикрыв дверь. Сергей дошёл до дивана, уронил лоб на прохладную спинку. Ему было плохо, он сам не спал всю ночь, пропуская через себя эмоции любимого человека. Но немцу было гораздо легче, а значит и ему. Спать он сейчас не сможет. У него были дела. Дела, от которых зудели кулаки, а альфа внутри будоражил кровь, как будто не нужен ему был сон в принципе. Потом выспится, время будет. Пальцы сжались на мягкой обивке, он поднялся во весь рост, провёл рукой по усталому разбитому лицу, щетине. В груди и животе неприятно щекотало. Было тошно. С нежностью провёл рукой по пальто, которое он недавно уместил на спинку. Он нашёл кусочек бумаги, ручку. Йозеф не Сергей, такие вещи у него в доме были. Написал небольшую записку, где просил не беспокоиться, если вдруг проснётся и не обнаружит Сергея в квартире. Ему нужно было встретиться с их начальником. Встретиться нужно было с кем-то ещё, но об этом Нечаев умолчал. Прождал полчаса, хотел убедиться, что Михаэль больше не проснётся с испугу, что не почувствует, что не было в спальне альфы. Он натянул на себя одежду, а дела до своих брюк, на которых почти высохла смазка омеги, ему не было. Для него это не было чем-то стыдным. Чужие тоненькие брюки на него всё равно не налезут. Он не забыл забрать с собой мусор, пакет будто бы обжигал ему руку, а перед взором вставал проклятый узор на бледной тонкой коже. Закрыл на ключ дверь, несколько раз подёргал, убедился, что точно закрыта. Вышел во двор, швырнул пакет в мусорку. Замер. Огляделся. Мерзко, тошно, отвратительно. Казалось, что был он не дома, а где-то совершенно в другом месте, где все его ненавидели, а он ненавидел всех в ответ. Называл он Предприятие домом, только сейчас оно чувствовалось по-другому, как будто не своё, не родное. Как будто тюрьма, куда его загнали. Или хуже. Поморщился. Вспоминал прошедшую ночь. Наверное, так здесь ощущал себя Йозеф, так ощущал себя, когда пинали его чьи-то ботинки. Так он наверное себя чувствовал, когда Нечаев бросил его в кабинете. Заедет сначала к Дмитрию Сергеевичу, заберёт всё необходимое для Михаэля. А потом найдёт всех и каждого. Тронулся до машины, которую здесь и бросил, наверняка даже не закрыл, когда мчался в чужую квартиру. Перебирал ботинками снег, усмехнулся. - Ты бы мне всё лицо разбил, да? За то, что я такой придурок. Знаю. Исправлю. - Сергей шмыгнул носом, снова горько усмехнулся. - Я тебе пообещал, помнишь? Что каждого нациста придушу. Представляешь, Миш... Нацистами-то свои оказались. Кто бы мог подумать. Дверь резко захлопнулась, машина тронулась с парковки.