Маменькин сынок

***

Ее лицо совсем не постарело, словно не прошло этих долгих лет их не-любви и разлуки. Кудри смазаны маслом так, что кончики сияют, глаза-каштаны спрятаны за линзами очков в тонкой серебристой оправе, чтобы казаться старше, чем есть. Но кого Гермиона пытается обмануть? Она все та же, его милая куколка, исчезнувшая с полки. Лишь прикрыла себя людскими обязательствами, чтобы никто не узнал, какая она на самом деле. Белый халат плотно облегает ее талию, под ним видны обычные синие джинсы и блузка ужасного серого оттенка из массмаркета. Но ей это даже к лицу. Она в таком одеянии, как в броне, — так не похожа на тех, кто был в его коллекции, что сначала Тому кажется, что ему все это приснилось. Она не та кукла… она не… Они все исчезли. Все его творения. Испорчены грязными руками, очищены от красоты, на которую он их обрек, и погребены под футами земли в блестящих гробах. Вся его коллекция испорчена. Есть только Гермиона, от которой до сих пор пахнет невыразимой сладостью и нежностью. Как он любит. Сначала было больно и страшно, ему казалось, что он забыл что-то важное, но стоило ему уснуть, то в первую же ночь его пребывания здесь, в этой больнице, воспоминания начали возвращаться, но…. Стоит ли об этом кричать? Том знал, что за ним ведется постоянная слежка, играть юного мальчика оказалось так легко, что ему это показалось даже странным. А не сходит ли он с ума окончательно? Но нет, его желания и воспоминания ничем более не прерывались. Это лишь спасло его, дав ощущение хлипкой свободы в этих мягких стенах психиатрической лечебницы. И вот сейчас она с ним рядом, смотрит на него, открывает свой красивый рот, а затем выходит, оставляя его наедине с собой, как она думала. Но нет, она рядом с ним каждую ночь. Такая же, как он запомнил. Черно-белое платье, укладка, длинные ресницы, громкие стоны и сжатие ее мышц на его члене. Его рука ныряет под пижамные штаны, сжимая себя изо всех сил. Господи, какая тугая была она в ту ночь, какая влажная… Том задевает ногтем головку, будто это ее зубы коснулись его во время того, когда он трахал ее мягкий рот. Пальцы впиваются в плоть, а под веками навсегда искрится воспоминаниями ее белоснежная грудь с торчащими сосками. В безумной голове звуки, что она издавала, в теле Тома судороги, подобные тем, когда она извивалась, пока он медленно входил в нее. Он помнит ее поцелуи, мягкость ее языка, ее запах. Том так жалеет, что не облизал ее с головы до ног, собрав сладость с ее кожи. Не вобрал в себя каждую часть нее, не погрузил пальцы до самых костяшек в ее горло, чтобы запомнить его ребристость, и не сжал зубами мякоть ягодиц. Том прямо сейчас сжимает зубы, пока смазка стекает по его члену, но это ее слюна, ее слезы, ее язык, а не его рука. Он так хочет позвать ее, вернуть сюда, к себе, поставить на четвереньки и попробовать на вкус, издеваясь над ее клитором до изнеможения. Его бедра трясутся, как тряслись и ее, пока она кончала. Сперма капает на пальцы, льется и попадает на одежду, но ему все мало. Ему так мало Гермионы в мыслях, когда он видит ее перед собой каждый день. Он вытирает руку салфетками и встает, подходя к умывальнику. В его маленьком тайнике за плиткой уже собрано несколько капсул с релаксантом, что ему дают, когда он жалуется на бессонницу. Мисс Грейнджер так любит пить с ним чай… И Том знает, как заговорить ей зубы. Том подождет, пока его мысль не осуществится наяву.