«Я пойман в поле голым,
Мой волк убит дуплетом.
Мои сова и ворон,
Где вас искать, не знаю…»
— Веня Д’ркин, «Anno Domini»
«Какая странная», — шёл и думал про новую знакомую Сал, — «И до чего же неприятная…» От чего-то подросток решил во что бы то ни было узнать про секретную комнату старухи. Конечно, висящий на толстой цепи кодовый замок и прибитые доски на двери снаружи были весомой преградой в достижении цели, но парень решил, что у него наверняка ещё будет время об этом как следует подумать. По его примитивным прогнозам, Лиза должна была остаться в своей квартире без окон ещё на некоторое время, а может даже и заснуть, дабы протрезветь. Ну, или же продолжить глушить спиртное в одиночестве. Он не любил заядлых алкоголиков, те вызывали у протезника какую-то пугающую помесь страха, брезгливости и вместе с тем жалости. От них можно было ожидать чего угодно, от них дурно пахло, но так же он понимал, что за всем этим стоит или когда-то стоял абсолютно такой же человек, как и он сам. У таких людей тоже было детство, воспоминания, свои сформировавшиеся ещё тогда нравы и принципы, свои родственники, своя личность. Фишеру было любопытно отскрести наслоенный годами алкоголизм и заглянуть внутрь, в то, что под всем этим хитро скрывалось. Но Салли не любил их, потому что не любил кого-то жалеть. Пока разум предлагал ему всё более бредовые идеи того, как можно было бы тайком проникнуть в запертую комнату, ноги привели его к большому дереву. «Опять через четверть часа побегу отсюда с животным страхом», — иронично подумалось одноглазому. Его боязнь этого места уже доходила до абсурда, что лишь нервно забавило его. Парень самонадеянно решил изменить это за сегодняшний визит к хозяину дома. «Даже если очень-очень испугаюсь — никуда не побегу!» — внутренне твердил себе он, мысленно сматывая в клубок нить повторяющегося, будто мантра, убеждения. Руки привычно цеплялись за деревянные перекладины лестницы, а в голове не прекращали копошиться попытки самовнушения. Первым делом, уже предвидя скорую нетерпеливую возню призрака вокруг себя, Салли полез в рюкзак за приставкой. Только когда из динамиков стали раздаваться помехи, он оглядел дом. Всё было как и всегда, а макулатура на полу не спешила подлетать от поступи хозяина. Помехи тоже не прекращались, и голос с ним не говорил. Сал решил на свой страх и риск попробовать связаться с привидением самостоятельно. — Привет. Ты же ещё здесь, да? — после перемотки слов ничего вокруг не изменилось, а динамики приставки ограничивались лишь треском монотонного шума. Дом будто бы сам скупо отвечал ему своей тишиной: «Нет». «Снова вздремнуть своим мёртвым сном решил?» — глухо усмехнулся своей догадке протезник и спрятал Super-Duper Gear Boy обратно в рюкзак, стараясь поменьше шуметь, чтоб не разбудить хозяина. Если и проснётся — тот с ним свяжется. Оставив рюкзак у входа в домик, Сал присел на корточки и принялся осматривать рукописное содержимое бумажек на полу. «Надо бы здесь потом и прибраться успеть», — поразмыслил он. Топтаться по бумаге не очень-то и хотелось. Вдруг на них могло быть что-то стоящее? Сал с огорчением посмотрел, как с обуви прямо по листам растекалась грязь тёмными кругами. Разуваться было холодно, так что пока Фишер решил сгрести всю макулатуру в одну кучу в уголок, чтоб она не мешалась. Пока пальцы собирали бумагу, среди её завалов мелькнуло что-то глянцевое, на что Сал обратил внимание. С практически детским восторгом он выудил фотографию серого пса, который догнал свой лохматый хвост и чем-то напоминал символику уробороса. Хоть Сал и смертельно боялся собак, эта фотография вызвала у него лишь улыбку. Пока пёс был заключён лишь в крохотный квадратик полароида, бояться парню было нечего. Да и в дневнике Марлон вовсе не описывался как страшное чудовище, скорее с точностью да наоборот. Эту фотокарточку Сал сразу же отнёс в рюкзак. Оставит её на память, положит в дневник, как и хотел того сам автор. Внезапно для парня, в кармане штанов громко пиликнул и завибрировал телефон. То была новая СМС-ка от Эш: — «Хэй, кладоискатель, как дела?» — одноглазый улыбнулся, что кто-то этим интересовался, отправил ответное сообщение и только отложил телефон рядом на пол, как тут же пришло новое СМС, — «Что завтра после пар делаешь?» — «А что, на свидание меня позвать хотела?» — шутливо ответил голубоволосый, заинтригованно ожидая, что же ему хотела предложить Кэмпбелл. — «Я тут всё думала о том человеке, если, конечно, его можно так назвать…» — «И что надумала?» — «Да то, что без моих скаутских навыков следопыта тебе точно не обойтись! Предлагаю встретиться завтра, подумаем, что можно сделать. Может, призрак сможет дать нам какие-то наводки.» — «Я прямо сейчас здесь, в этом доме. Он сегодня молчит. Наверное, снова ушёл в свой этот анабиоз. Но можешь заехать завтра после пяти, пороемся здесь вместе.» Подруга ответила коротким «окей» и улыбчивым смайликом. Сал отложил телефон и продолжил ворошить бумаги на полу. Под столом лежала ещё одна, уже знакомая Салу, фотография с длинноволосым подростком и его приятелями. Этот трофей Фишер тоже решил присвоить себе. Он ему нравился. Большинство листов на полу оказались исписанными с обеих сторон размашистым, но уже узнаваемым почерком. На некоторых бумажках проглядывались карандашные рисунки, а какие-то содержали в себе всего пару строчек или даже слов. Многие из них были с рваными краями на одной из сторон, будто кто-то решил выдрать из какой-нибудь книги всё её содержимое. Салли пробежался глазами по одному из случайно вытянутых листочков. Больше всего это напоминало ему письмо кому-то, но он не был в этом уверен. Сал взял пару-тройку десятков бумажек и положил к остальным находкам в рюкзак. Прочтёт, когда вернётся домой, ибо в этом домике стоял пронизывающий холод и оставаться здесь надолго не сильно хотелось. Подошел к шкафу, глянул на поломанную гитару и усилитель в паутине свисающих проводов. Подумал, что её владелец, судя по всему, так и не смог накопить на новую электрогитару, отчего Салу стало как-то грустно. Достал коробку с кассетами и плакатами, забрал парочку красивых постеров себе. Одноглазый представил, что он расхититель какой-то гробницы, отчего на душе сделалось ещё более паршивее. На полке он заметил что-то похожее на билеты. Это и правда оказались они. Один с оторванной стороной, видать использованный, а остальные три так и лежали нетронутыми. Датировались они сентябрём восемьдесят шестого года. Концерт Смысловой Фальсификации, проходивший тогда в Нокфелле. Фишер опечалился тому, что они уже семь лет как были недействительны. Ещё удивился тому, что эта метал-группа выступала в таком маленьком городе. Судя по всему, группа эта была тоже небольшой и малоизвестной и до сих пор. Билеты сложил обратно, возвращаясь к коробке с кассетами. Две из них были видеокассетами с пометками «VHS» на крышках. Протезник с огорчением подумал о том, что их с папой видеомагнитофон сломался ещё пару лет назад и был отправлен на одну из помоек в Нью-Джерси. Кассеты всё равно отправились в рюкзак. «Может, видик найдётся у кого-то из друзей?» — с надеждой подумал парень. Конечно, Салу хотелось бы унести с собой всю коробку, но тогда бы его спина прокляла его на остаток жизни. Он взял несколько тех, что были с датировками и названиями на маленьких приклеенных скотчем бумажках. Голубоволосый не отказался бы от прослушивания ещё парочки песен под гитарный аккомпанемент. К тому же, голос с прошлой записи засел глубоко в его душе. Он и раньше размышлял о том, каким голосом мог бы говорить автор дневников. И если тогда тот голос с записи и правда принадлежал именно ему, то Фишер в нём точно не разочаровался. Все произносимые и напеваемые им на той кассете слова звучали как-то по особенному тепло. Было ощущение, что Сал знал этот тембр чуть ли не всю сознательную жизнь, настолько он казался ему родным. Глянув на полный рюкзак и решив, что на сегодня ему точно хватит трофеев, Салли стал собираться домой. Всё равно завтра он ещё обязательно сюда вернётся в компании Эшли. Напоследок он нашел на полу чистый огрызок бумаги и взял со стола валяющийся там наполовину сломанный карандаш. Написал хозяину дома пару слов и положил на расчищенную от прочей макулатуры середину дома.«Привет. Я заходил сюда сегодня, но не смог с тобой связаться. Надеюсь, что у тебя всё хорошо и ты отлично вздремнул. Вернусь завтра.
— Сал»
Перечитав своё маленькое послание и пару раз переложив его с места на место, Сал удовлетворённо кивнул самому себе и полез в люк. Ступил на землю, встряхнул немного уставшие руки и отряхнул их от растаявшего на них снега, которым была присыпана лестница. Но стоило ему обернуться и сделать шаг от дерева, как сердце по ощущениям упало куда-то в область желудка от испуга. Прямо перед деревом, в нескольких шагах от парня стоял его отец, сложив руки на груди и притаптывая снег ногой. Лицо папы было строгим и нечитаемым. Мужчина с покрасневшим от холода носом, из которого то и дело выпускались клубы пара, судя по всему, стоял здесь уже довольно долгое время. В глазах Генри появился немой вопрос. — П-привет, пап…— сбившись с толку кинул Салли отцу. Сын был уверен, что Генри должен был сейчас находиться на работе и вернуться поздно вечером, но сейчас, если верить мобильнику, не было и четырёх часов дня, — Сегодня пораньше отпустили? — спросил Сал, пытаясь увильнуть от холодного взгляда отца и от оправдания очередной своей секретной вылазки в заброшенный дом. — Пойдём в дом, здесь холодно, — сухо бросил папа и направился в апартаменты, не дожидаясь сына. Всю недолгую дорогу до своего жилища Генри молчал, а Сал смотрел под ноги и кусал внутреннюю сторону щеки, то и дело нервно поправляя меховые наушники и теребя кончики волос. Отец открыл дверь, проворачивая в ней ключ. Салли прекрасно знал наизусть этот звук, но сейчас, стоя по эту сторону двери, он казался ещё громче и неприятнее. Этот звук ассоциировался у него с поздними вечерами, когда папа приезжал с работы. Этот звук обычно означал то, что надо поскорее сделать музыку потише, приглушить в комнате свет и сделать вид, будто ты уже давно спишь. Парень не боялся отца, он его попросту избегал. Избегал, чтобы не сталкиваться с неловкостью в общении с ним. Или неловкой тишиной, которая тонкой километровой ниточкой провисала между ними большую часть времени. После работы и рано утром к нему лучше было не приближаться, так как в такое время папа был страшнее дьявола и мог по воли раздражительности сказать что-то обидное или и вовсе накричать на подростка редко прорезающимся у него басом. Мешать отцу заснуть, а так же будить раньше нужного, у них в семье почти что приравнивалось к самоубийству мешающего. Временами на Генри находило что-то такое, от чего он изредка вспоминал про свой родительский долг и пытался закрутить с сыном что-то похожее на дружескую беседу. Для сына это было ещё хуже, чем слушать его крики. Папа в такие моменты говорил с ним как с каким-то коллегой на перекуре. Мято, быстро, будто бы лишь из уважения и правил приличия. Словно это был чужой и малознакомый Фишеру младшему человек. Зайдя в квартиру, Генри прошёл на кухню. Сел за стол. На столе лежали два дневника, которые Сал решил по иронии судьбы оставить дома именно в этот день. Внутри у того всё словно перемешалось миксером в большую и однородную массу страха и волнения. «Он всё знает», — одиноко повисло в мыслях. В голове загудели фальцетом отборнейшие маты. Сал страшился неопределённости, а дальнейшие действия отца предугадать было нельзя. Он даже не знал, как бы ему объяснить наличие у себя чужих дневников и сегодняшний визит в заброшенный дом. Протезник и сам знал, что ничего запретного он не совершал и в другой ситуации мог бы махнуть рукой на все претензии и вопросы в свою сторону, но сейчас тяжелый взгляд Генри не мог сулить ничего хорошего. — С чего начнём? — на удивление легко спросил папа, — С того сарая на дереве или…? — его шершавые пальцы взяли один из дневников и небрежно быстро пролистали страницы с характерным шелестом. Сал стоял в метре от стола и боялся даже перевести одноглазый взор с дневников на отца. За спиной грузно висел рюкзак — ещё одна причина дискомфорта парня. Он надеялся, что папа не станет интересоваться его содержимым, за которое даже сам парень пока что не мог ручаться. В глазах отца усталость и туман, за пеленой которого ничего не было видно. — Это долгая история, которую ты вряд ли сможешь понять, — собравшись с силами, тихо произнёс сын, после этого нервно выдыхая. — Как видишь, сегодня я располагаю и временем, и желанием выслушать, — Генри приподнял ладони над столом, позже складывая их обратно и сплетая пальцы в замок. Сейчас эта ситуация больше напоминала события в кабинете строгого директора, который поймал школьника за раскуриванием табака за зданием школы. Генри не пытался и, возможно, не хотел давить на сына, но отчего-то это давало противоположный результат, — Я не собирался на тебя кричать или ругаться, Сал. Тебе уже не двенадцать лет, чтобы мне учить тебя не шататься по сомнительным и опасным местам. Мне просто интересно, — мужчина обвёл взглядом книжки в кожаных переплётах и приподняв серо-голубые брови, озадаченно глянув на зажатого сына. Тон его голоса всегда мог сказать намного больше, чем бледные радужки глаз, похожие скорее на слепые бельма, чем на зеркало души. Если у людей глаза и были окнами в их сердца, то у Генри они явно были из непроглядного матового стекла. Сейчас его слова зазвучали как-то подозрительно мягко, непривычно по-родственному, по-отцовски. — Не делай вид, будто тебе есть до этого дело, — Салли хотел сказать иначе: «до меня». Но провоцировать папу на очередную скучную полемику не хотелось, так что он незначительно смягчил своё изречение, — Как бы банально это не звучало, но ты всё равно мне не поверишь. Поэтому я даже не стану себя утруждать, па. Генри встал из-за стола и опёрся на столешницу, почёсывая щетинистую шею под бородой с проседью. Потом медленно подошёл к подростку и сделал то, чего не делал больше десяти лет. Обнял. Так просто, легко. Сложил бородатую голову на макушку сына и промолвил со спокойствием, присущим отдыхающему в своём прайде льву: — Я многое упустил за эти годы. Совсем тебя не узнаю. Мне хочется узнать, чем ты сейчас живёшь. Я приехал сегодня раньше, думал, что было бы неплохо вместе прошвырнуться по парку. Может, даже купить колы с мороженым. Как в детстве, в Нью-Джерси, помнишь? Когда он говорил, его грудь вибрировала от тихого глубокого тембра голоса, а кадык у лба Сала то и дело нервно подёргивался. Парень мог чувствовать это даже через протез. Будто бы сейчас над ним нависал кто-то другой, но точно не его отец. Сын слышал, как тот улыбался, пока говорил. Для подростка будто бы приоткрылась другая сторона собственного отца, вторая его половина. У других детей отцы были полноценны, такие проявления чувств не были чем-то из ряда вон выходящим. Не то что у Фишеров. Слёзы навернулись, Салли был повержен. Растроган. Он робко поднял отяжелевшие руки, отвечая на объятия. Обниматься с папой было непривычно, странно, но всё же так хорошо. Правильно. Он сцепил руки за чужой спиной и прижался крепче. Усталость и пережитая тревога со страхом давали свои плоды в виде повышенной чувствительности и нужды в поддержке и понимании. И папа впервые смог обеспечить его этим. Конечно, довольно своеобразно и по-своему, но смог. Фишер младший тихо всхлипнул и шмыгнул носом, прижимая протез к стучащему сердцу отца. — Пап…— только и смог выдавить он из себя. Мужская рука потянулась к ремешкам протеза. Через пару мгновений белая маска уже была в руках отца, открывая тому изрядно покрасневшее и влажное от слёз лицо отстранившегося сына. Сал почувствовал себя глупо и уязвимо. Отец ведь даже ничего такого и не сказал. Не попросил прощения, не изъяснился о своей любви к нему. Но эти скупые слова, которыми обошелся Генри, были по совокупности больше, чем всё хорошее, что он говорил сыну раньше, в течении долгих лет. Каждый из них видел напротив себя совершенно незнакомого доселе человека. Слёзы продолжали течь, одноглазый то и дело давился собственными всхлипами, скалился и жмурился от наплывших чувств. Всё стало будто бы хорошо, вот так просто, в один неожиданный момент. Сын и отец сидели за столом, друг напротив друга. Генри услужливо налил ему воду, точно так же, как и Сал давал её сегодня Лизе. Слёзы уже не шли, внутри воцарилась тишина и облегчение, почти что катарсис. Папа изредка шептал тому скромные успокоения, не зная, как ещё можно было помочь сыну успокоиться. Даже пытался шутить, чтобы хоть как-то разбавить обстановку и сделать её чуть более комфортной. Салли тогда застенчиво улыбался и занавешивал глаз чёлкой, опуская голову и глядя в стакан с водой. На языке у мальчишки вертелась целая история, которую хотел выслушать отец и которую Сал до последнего уберегал от него. «Вдруг он сможет меня понять? Да и доказательства у нас с Тоддом есть. Вдруг поверит?» — размышлял про себя Сал. Ситуация и сам Генри располагали к тому, чтобы попробовать исповедаться единственному родному человеку. Человеку, который сегодня также попробовал откровения на вкус. Сын думал, что это их сблизит. Генри, будто бы внимательно вслушиваясь в чужие мысли, затих. Был идеальный момент для того, чтобы начать вещание о том, что уже не первый месяц волновало Сала. И он решился. Папа поднял изумлённый взгляд, даже не веря, что его сын смог ему довериться после всех обид, всего холода со стороны Генри. Он не упускал ни единого слова, не перебивал, не задавал вопросов, даже не шевелился. А Салли и впрямь разговорился. Что-то такое открылось у него внутри, будто из души вытащили пробку и теперь всё стремительно утекало наружу. Обычно когда Генри пытался вести дружеские нелепые беседы со своим мальчиком, это было неуместно. Это было наигранно дружески. Ведь чтобы заговорить со своим сыном как друзья, на равных, надо было сперва стать для него отцом. В первую очередь он должен был быть для него папой, а не другом. Сейчас же Сал говорил свободно, иногда тихо усмехаясь воспоминаниям и весёлым историям. Он говорил с ним не просто дружески, он говорил как сын и соратник. А это уже было драгоценно. Сал впервые за долгое время сидел перед папой без протеза. Впервые говорил без маски на лице. Ему даже понравилось. Дышать и разговаривать было легче. Он с искренним увлечением рассказывал папе и о своих поисках дневников, и о личности их автора, даже показал ему пару дневниковых рисунков и вычитал пару забавных цитат. Так же он вещал и о таинственном существе, которое жило в старом домике, о том, как они с ним болтали и о том, как привидение кружило прямо вокруг одноглазого, и как дуло на него холодным ветром. Отец, будто каменная статуя, сидел, сцепив руки под бородой, и внимал слово за словом. Глаза его снова ничего не говорили, но теперь Сал знал, что за мутным голубым стеклом этих глаз был такой же человек, как и он сам, со своими мыслями и чувствами. Папа за один вечер пережил метаморфозы из угрюмого бездушного робота в человека, который с каждой минутой и с каждым выслушанным словом становился всё ближе и роднее. Они сидели вместе, пока солнце не опрокинулось за горизонт, и выпавший снег не начал подсвечиваться рыжими уличными фонарями. — Мне стоит поразмыслить над всем этим, Сал. Спасибо тебе, — еле слышно сказал Генри и встал из-за стола, отправляясь к себе в комнату, когда исповедь сына была окончена. Салли, всё это время вертевший у себя в руках протез, глянул на часы в телефоне и, отложив мобильник на стол, облегчённо улыбнулся собственному счастью быть услышанным. Затем удалился с кухни к себе в комнату. Раннее утро понедельника окутало Нокфелл и комнаты апартаментов в снежный сумрак. Отец беззвучно вошёл к сыну в комнату. — Просыпайся, Сал. Поехали. — Куда? — сын поворочался в постели, не открывая глаз и только начиная соображать, что было вчера и что происходит сейчас. Приятные воспоминания о прошлом вечере укрыли разум тёплым одеялом. — Увидишь, — мягко заверил отцовский голос.