«In my good times There were always golden rocks to throw At those who, those who admit defeat too late»
[В мои хорошие времена Всегда находились золотые камни, которые можно было бросить В тех, кто слишком поздно признает поражение.]
— Beirut, «Postcards from Italy»
Глаза открылись и по телу сокрушающей волной пробежал озноб. В глазах не было ни жизни, ни эмоций, ни зрачков. Два подслеповатых бельма, которые замерли так, будто и не просыпались вовсе. Пахло светом и морозом. Было холодно, было противно. Существо даже не сразу смогло пошевелиться. Бесплотные конечности не хотели подчиняться его желаниям. А желания же были вполне себе человеческими: встать и размяться, прогнать сонливость, которая ещё норовила затащить обратно к себе в тёмную зябкую берлогу. Существо доселе никогда ещё не слышала звуков, которые им создавались, ведь раньше думалось, что на такое его тело не способно. Духи ведь не могут издавать чётких звуков своим «телом», однако сухой треск фантомных пальцев и хруст чего-то вокруг колен давали повод в том усомниться. Бельма разглядели ледяную корку, которая оковала почти каждый сантиметр рук и ног. Пальцы еле шевелились и пытались разломить тонкий слой изморози и льда. Его треск и издавал этот звук. Призраку даже померещилось нечто, что можно было бы с натяжкой назвать болью. Хотя на этой стороне никакой физической боли не было, только странные воспоминания о ней. Теперь воспоминаний было много, намного больше, чем когда Дух заснул. Бледный взгляд всё отрешённо смотрел на обледеневшие руки, пока не набрёл на ворох писем, которые лежали в углу. Эти письма были последним, что он запомнил, перед тем как уйти из домика в небытие. Небытие, которое позже окрасилось целой театральной постановкой чьей-то маленькой жизни. Но сейчас в грязные стёкла окна вновь робко глядело солнце. Маленькое и чёрное, как и все шесть лет до этого. Из памяти о минувшем Дух знал, что оно таковым раньше не являлось, всё вокруг было неправильным, утрировано мрачным, ненастоящим. Хотя крохотные ледяные осколки были довольно реалистичными, они медленно таяли на половицах и группировались в большие и малые капельки. Холод от них был довольно-таки настоящим, однако холод был единственным, что мог различить и почувствовать призрак. Над сознанием нависла тень, большая, всеобъемлющая, чёрная. Тень эта заслоняла собой все мысли и попытки их обдумать. Это была чья-то маленькая жизнь, воспоминания о ней, плотно печатавшиеся в подкорку, теперь уже навсегда, до конца времён. А всё начиналось лишь с прочтения пары-тройки заметок на тех клочках жухлой бумаги, которые напоминали скорее список продуктов для похода в магазин. Тогда призрак действительно заинтересовался открывшимися взору бумажками, стал ворошить их как мог, открывал всё новые и новые. Читал, пока на полу не осталось не прочитанных страниц. Потом снова ворошил, снова дул, снова закручивал записи в ветряную воронку, пока не добрался до каждой оставшейся, пока не узнал всё. Тогда над ним только начинала темнеть большая и смутная тень чего-то незнакомого. А сейчас он только и мог, что глядеть на последствия своего любопытства и ощущать, как прожил эту жизнь вновь. Маленькую и чёрную, как насмешливо слепящее его бельма солнышко за окном. Не прожил даже толком, скорее проспал. Призраки не могут что-либо проживать, на это им выделялось их прошлое. После сна в бесплотном теле всё кололось, будто внутри вместо пустого пространства были тысячи острейших игл. Потребовалось немало времени, чтобы унять эти ощущения или просто научиться их игнорировать. Шевелиться всё ещё было трудно, над Духом словно раскинулась бескрайняя усталость и бессилие. В прошлый раз всё было иначе, тогда сон принёс с собой возможность кое-как влиять на окружение. А сейчас же окружение не только не поддавалось, а ещё и нагло застыло неменяющейся картинкой вокруг. Призраку казалось, что он тоже стал монолитной частью этой картинки. Серым и бесполезным пятнышком на ней. Когда он решился встать, за окном уже было темно. Так и просидел весь день. Светился в этой темноте теперь только снег, несомый метелью со страшной скоростью и силой. Отчего-то вздумалось подойти и посмотреть на вьюгу. Дух не ведал того, насколько долго он отлучался из реальности, да и был ли он всё это время здесь. Оглядываясь на до сих пор не сошедший на стене в углу иней, тот думал, что скорее всего он не исчезал. Изморозь успела приобрести очертания его сгорбившегося силуэта. Больше спать не хотелось, никогда и ни за что. За оконцем здания напротив сквозь пелену вьюги Дух разглядел нечёткие очертания человека. Настоящего, живого, но далёкого. Человек что-то делал у себя дома, после подошёл к окну, стал смотреть будто бы в самые бельма существа. Снаружи ныла и оплакивала что-то метель, колдовала мерцающая в снегах зима. Ветки дерева скрипели, казалось, что обитель призрака вот-вот упадёт в сугробы и разрушится на миллионы щепок, а обитатель постройки так и останется сидеть чёрным вороном на обломанных ветвях. Человек застыл, призрак тоже. Спустя какое-то время человек прервал гляделки, резко зашторив окно и скрывшись из виду. На это Дух лишь разочарованно склонил голову, но от окна не отходил до самого утра. Вглядывался в непрекращающуюся метель. Вдруг, ещё раз повезёт его увидеть? На полу всё лежала записка от того странного мальчика с белым лицом. Кажется, его звали Сал, а подпись в уголке это подтвердила. «Значит, он придёт завтра?» — было первой же мыслью Духа. Но лишь потом он подумал о том, что не мог знать наверняка когда же это короткое послание ему было оставлено. Оставалось лишь ждать. И он действительно ждал. Хотелось вновь увидеть Сала, спастись от одиночества, поговорить о произошедшем. К тому же теперь было ясно, кого именно столь упорно искал этот парень в маске. Надо было ему рассказать, если он ещё об этом не догадывался. Неужели, он тоже читал все эти мемуарные записи?***
Салли зашёл в магазин накануне Рождества. Надо было быстро сообразить какие-нибудь подарки друзьям, а потому он решил испечь имбирное печенье. От мамы осталось немногое, лишь обломок розового протеза, того самого, который она подарила мальчику после собачьей катастрофы, стараясь его утешить, пара фотографий в семейном альбоме на антресолях и книга рецептов, к которой изредка обращался одноглазый по праздникам. В ней-то и нашёлся подходящий случаю рецепт ароматных пряников. Денег как раз хватало на недостающие муку и специи, за которыми тот и отправился в маркет после полудня. Состояние подростка оставляло желать лучшего, тот абсолютно не выспался. Снились жуткие кошмары, да и холодно было. Но сейчас погода будто предчувствовала скорый праздник, а потому подарила горожанам живописный снегопад и отсутствие всякого ветра. До ближайшего продуктового магазина надо было проехать пару остановок на автобусе, ведь апартаменты стояли на отшибе города. Уже через каких-то несколько часов Сал должен был встретиться с друзьями. Предчувствие веселья и хорошего времяпрепровождения этим Рождеством всё билось в голове у парня и просачивалось через счастливую улыбку под протезом. В маркете было многолюдно, все метались от стеллажей к стеллажам, пытались успеть затариться для праздничного стола всем необходимым. Скромный список покупок парня, состоящий всего-то из пары пунктов, даже не шёл в сравнение с забитыми тележками прочих покупателей. Было ощущение, что он не вписывался в весь этот праздничный антураж, да и вообще забрёл сюда по ошибке. Люди то и дело в сосредоточенном прочтении списков покупок норовили наехать тележкой на одноглазого, который только и делал, что успевал ловко уворачиваться от них. Нужна была мука и парочка приправ, но для того, чтобы найти нужные полки, стоило изрядно постараться. Сал не часто заходил в этот маркет, всего-то пару раз от силы. Обычно сюда заезжал после работы отец, ведь магазин работал круглосуточно. Пока протезник держал в руках ингредиенты печенья и пересчитывал найденную в карманах мелочь, уши ненароком стали подслушивать людские разговоры за стеллажами, перед которыми стоял Сал. — Папа, папа! Ну купи поняфку-блестяфку! Мам, ну скажи папе! — пискляво умоляла маленькая девочка родителей. Салли не сдержал короткой улыбки от умиления детской речи. — Ты обещала ничего не выпрашивать здесь, забыла, Сода? — строго, но не без мягкости сказала дочке мама. Видимо, папа куда-то отошёл. Когда мелочь была подсчитана, Салли отвлёкся от подслушивания и со вздохом поставил муку на место, чтобы взять упаковку подешевле. Дешёвой муки оставалось не так уж и много, а потому взятая им пачка открыла небольшое окошечко на полке, через которое было видно, как мама взяла свою дочку-попрошайку на руки. Сал украдкой взглянул на них и где-то внутри что-то треснуло от смешанных эмоций, ведь смотреть на счастливых детей, у которых были любящие мамы и заботливые папы, всегда давалось тяжело. А ведь больше десятка лет тому назад малыша с голубыми волосами тоже носила на руках мама. Точно так же, как и повстречавшаяся женщина с дочкой, Диана Фишер поправляла растрёпанные прядки своему чаду. Салу раньше было обидно, было завидно другим более удачливым детям. А сейчас от чёрной зависти осталась лишь белая и беззлобная. С годами он научился радоваться за других, хоть сердце всё ещё побаливало при виде таких сцен. Он всё смотрел на счастливых семьянинов сквозь дыру между товарами на полке и неловко перекладывал пакет муки из руки в руку. Он пробовал промотаться и предотвратить падение первой зародившейся на глазу слезинки. Мама с пепельными волосами заметила пристальный полупротезный взгляд на себе и своём отпрыске, что заметно её испугало. Та взялась опускать дочурку на пол и уводить её прочь, держа ту за крохотную ручку и другой рукой попутно руля тележкой. Не каждый день видишь подглядывающее пластмассовое лицо с косоватыми глазами и растрепавшимися голубыми волосами, которое проникновенно глядит на тебя через отверстие на забитых стеллажах. А Салли даже ничего сделать не успел, лишь проводил их сожалеющим взглядом. Хотел извиниться, заговорить, но было поздно. Однако идя к кассе, Фишер снова наткнулся на капризную девочку и её маму, вот только рядом уже стоял и что-то им говорил непосредственно глава семейства. Тучный молодой человек лет двадцати пяти с большим ведёрком мороженого и бумажником в руке и зелёной копной волос на голове. Мужчина обернулся и Сал замер на месте. С губ просыпалось парочка чертыханий, а на мысли накатила пелена сомнений. — Не может быть…— одними деформированными губами прошептал подросток, глядя на человека с фотографии. Одно лицо, хоть уже и изрядно поправившееся. В считанных метрах, прямо за углом полки со снеками стоял оживший из дневниковых записей Пых. Он даже отдалённо напоминал того парня из зарисовок Л. Дж., а женщину рядом звали, должно быть, Мэйпл, если верить дневникам и отрывкам из них. «Сколько ему? У них уже есть дочь? Охренеть можно…» — бегло думал про себя одноглазый, метясь в нерешительности, чтобы подойти и спросить. В итоге, придя к выводу, что подобный шанс навряд ли представится ему ещё раз, ноги решили сократить расстояние между семьянинами, а рот взволнованно заговорить, — Простите, пожалуйста! Мы не знакомы, но мне нужна помощь. Это прозвучит странно, но вы не знали раньше кого-нибудь с инициалами «Л. Дж.»? Я ищу этого человека, он ходил с длинными волосами, играл на гитаре, у него острый нос и родинка под глазом, — Сал замолчал так же резко, как и начал допрашивать знакомого незнакомца. Он вдруг сам как-то испугался своего поведения, до него дошло то, как это могло бы выглядеть со стороны. Жаль, что фото с собой не было. Это бы придало словам убедительности. Но сейчас же его голос тревожно подрагивал и заикался в каждом втором слове, будто протезнику пришлось выступать перед огромной публикой. Толстый мужчина не успел и слова сказать, а после вопроса паренька в маске стал в молчаливом недоумении глядеть на того как на пациента жёлтого дома и задумчиво почёсывать зеленоватую щетину на округлой щеке. Мать прижала дочку поближе, стала опасливо следить за дальнейшими действиями голубоволосого незнакомца. — Я знаю, кто тебе нужен. Только вот он умер давно, — серьёзно пробасил владелец пристального и безразличного взгляда и большого живота, — Леннон, который Джон. Ага? — толстяк тут же утробно загоготал, хватаясь за пузо, глядящее на опешившего Сала из-под футболки. Смех его лишь частично заглушался вознёй и разговорчиками других покупателей, пикающим звуком касс и скрипом тележек, — Пойдём, Мэйпи, чёрт знает, что от таких ждать. Обкурятся своей сативы и пристают тут ко всем, — ворчливо говорил мужчина, уводя свою семью подальше от Фишера. Одноглазого вдруг окатило вязким разочарованием. Он, вопреки всем хорошим манерам, догнал их в пару рывков. — Но тебя ведь зовут Пых! Ты знал его! — раскалённые комья злости засели в горле и искажали обычно мягкий и тихий голос протезника. Даже рука взмахнула в воздухе от негодования. — Моё имя — Чак Кохэн, шкет! Вали к чёрту от моей семьи, иначе копов вызову, косплеер обдолбанный, — грубо предупредил Чак, повышая голос и нависнув обширной тучей над подростком, которому мигом захотелось дать заднюю, — Пошли, — хмуро скомандовал он жене и дочери, спешно удаляясь от голубоглазого. Он явно не собирался говорить о своём знакомом, но Фишер был уверен, что он являлся тем самым доходягой Пыхом из чужих эпистолярных повествований. Салу оставалось лишь проследовать к кассам с поверженным видом и расплатиться, позже уезжая домой. Всё время готовки в голове гулял ветер и сухое разочарование. Когда печенья отправились в духовку, а от её жара на кухне стало душно, Сал снял протез и тихо вздохнул. Папа был на работе, а подросток надеялся, что и Рождество он встретит там же. Тихие и неловкие посиделки с отцом ему были совершенно ни к чему. Даже видеть его не хотелось. Через несколько минут по всему помещению разошёлся чудесный аромат пряностей, который послужил скромным напоминанием того, что совсем скоро одноглазый окажется в кругу верных друзей и обменяется подарками и поздравлениями. Пришло время доставать стряпню из печи. Половину печенья он решил не подвергать экспериментам, а потому за неимением формочек просто придал им круглую форму. Но на остальных пряниках парень уступил место своим творческим порывам, орудуя туповатым ножиком. Помимо банальных ёлочек и человечков на противне красовались ещё и пряничные круглые очки — для Тодда, что-то отдалённо напоминавшее мотоцикл Эшли, даже звёздочка в окружности, которая символизировала армию штатов, где успел отслужить Нил пару лет тому назад. Ещё пряничные привидения, палитры и ограненные бриллианты вместе с гаечными ключами. Из остатков теста получились крохотные сердечки, которые к сожалению Сала уже успели почти полностью сгореть. На столешнице уже ждала своей очереди белая глазурь, с помощью которой со временем пряники заиграли новыми красками. — Вменяемо, — удовлетворённо вынес приговор своим творениям одноглазый, слизывая следы глазури с пальцев. По маминой книге всегда и всё получалось, пусть даже Салли и редко брался за любого рода готовку. Теперь оставалось лишь как-то упаковать скромные самодельные подарки и собираться на встречу. Перед тем, как покинуть апартаменты, на зло надеждам Сала в квартиру явился Генри с коробками из пиццерии и бутылкой детского шампанского. Сал как раз уже собрал рюкзак и оделся, однако протез ещё не надел. Услышав в прихожей звуки закрывающейся двери и шум пакетов, он ринулся к маске, поспешно фиксируя её на лице. — Привет, приятель. С Рождеством! — улыбчиво поздравил папа, ставя на стол угощения, — Подумал, что в этом году было бы неплохо бросить пить. Поэтому вот, — он усмехнулся и кивнул в сторону газировки, — Посидишь со своим стариком немного? В ответ Салли в растерянности молча оглядел дымящуюся и ароматную пиццу и усталое, но довольное лицо отца. На телефон шумно пришло сообщение. Генри покосился на мобильник сына, догадываясь, что тот не с проста стоял облачённый в свой парадный свитер с оленями, а из приоткрытого рюкзака валились красиво упакованные подарки. — «Хэй, Салли, с наступающим! Я уже выезжаю к ребятам, за тобой заехать? Тодд целый день с Нилом у него там откисают, поэтому ждут только нас» — писала подруга. Сал легко улыбнулся, но улыбка вмиг померкла, когда её владелец услышал отцовскую речь. — Я тебе подарок ещё привёз. Давно их не дарил, знаю, — замялся папа, полошась в сумке и выуживая чёрную коробочку, — Мне подумалось, что тебе было бы неплохо самому начать их вести. Доктор сказал, что это действенный способ узнать себя получше и разобраться в себе, — аккуратно заметил отец, передавая подарок сыну. В коробочке оказалась записная книжка и перьевая ручка с чернилами. Подарочный набор выглядел дорого, почти коллекционно. Сал не знал, как правильно надо было реагировать на подарок с таким подтекстом, а потому сдавленно выскреб из себя благодарность и натянутую улыбку под протезом, которую услышал Генри и коротко улыбнулся в ответ, — Уже уезжаешь, да? — тихо и с разочарованием спросил папа и почесал серо-голубую бороду. Сал смотрел на подарок, боялся поднимать глаз на отца. Отчего-то вдруг сделалось стыдно и неприятно. Противно. Не от отца, скорее от себя или самой ситуации. Повисшая между ними тишина и повисшая голова сына была верно истолкована Генри как согласие на заданный вопрос. Он поджал обветренные губы, стараясь изобразить нечто вроде улыбки и мелко закивал самому себе и своим мыслям по этому поводу. Ободрительно похлопал сына по сутулому плечу и ушёл резать пиццу и накрывать стол на одну персону. — Прости, — еле слышно бросил Сал, когда уже надел куртку и открыл входную дверь. Когда квартира опустела на одного человека, Генри тяжело вздохнул и ещё несколько минут смотрел на остывающую еду. Думал над извинением сына, тоже хотел извиниться, однако уже было поздно. Позже бокал перед ним наполнился красным вином, а детское шампанское так и осталось стоять на столе. — «С наступающим, Эш. Да, подкинь, если не сложно.»***
Друзья сидели в уютном и просторном зале, который был щедро украшен гирляндами и остролистами, а на входной двери частного домика красовалась омела, переплетенная в венок. В этом домике так было на каждое Рождество, что удивило Сала, давно отвыкшего от всякого рода празднований чего угодно, кроме далёких командировок отца. В доме играла музыка, но никто не обращал на неё внимания. Изрядно опьяневший Моррисон строил глазки Нилу, приложив к ним пряничные очки и сняв обычные. Эш хихикала, грызла свой пряничный мотоцикл и параллельно силилась сделать на прихваченный фотоаппарат снимок с редким явлением — захмелевшим рыжим товарищем. Фишер тоже немного выпил, его алкоголь брал медленнее, но основательнее, чем остальных. — С ума сойти, они такие вкусные! Даже ещё совсем тёплые! — с восторгом славила пряники Эш, проматывая плёнку в фотоаппарате для следующего кадра, — Сал, а ну-ка, позируй! У меня пара кадров осталась, — с набитым ртом скомандовала художница. — Не ври, я ведь их в холодильник убирал, чтоб глазурь застыла, — скромно сказал парень, послушно становясь в центр комнаты перед столом и диваном для более удачного ракурса. Волосы тот распустил и собрал рукой в пучок, а край свитера оттянул, подобно подолу юбки. Избрал забавную женоподобную позу, попытался состроить из себя модель на итальянском показе мод. Довольная усмешка Эш оповестила о том, что кадр получился удачным, хотя проверить это можно было лишь после проявки плёнки, чем обычно занимался Тодд для подруги. Салли, не спеша выходить из образа, прошёлся к столу, виляя бёдрами и пританцовывая руками, налил себе ещё немного шампанского, выпил, через предоставленную ему хозяином дома трубочку. Потом сел к остальным, откинулся на мягкую спинку кожаного дивана, почти утопая в нём. — Как с отцом дела? — аккуратно поинтересовался Нил, прикладываясь к выпивке и вороша рыжие кудри, которые уместились у него под боком. — Отпустил — и ладно, — одноглазый скрыл свою хмурость и печаль за масками безразличия и пластика, — До сих пор считает меня того, — парень с возмущением покрутил пальцем у виска. — И хорошо, что отпустил. Сегодня наш день. Нахрен родителей. — Нахрен родителей! — подобно боевому кличу подкрикнули Эш с шатающимся Тоддом, подняв кулаки в воздух. — А вы радикальны, я так посмотрю, — усмехнулся Салли, плавая во внутренних сомнениях, — Это типо ваш девиз? — Иногда, — неоднозначно кинул Моррисон, — Только когда по-настоящему от них устанем и показатели кортизола в крови будут выше среднего. Подобного рода процедуры способны наполовину понизить уровень стресса в организме, который был вызван некомпетентным обращением предков по отношению к нам, — завёл свою научную шарманку курчавый, иногда прерываясь, чтобы от души икнуть. На это Фишер лишь многозначительно хмыкнул, хотя не разобрал и половины сказанного другом. — Не удивлюсь, если ты делал исследование на эту тему и брал у кого-то анализ крови, — задумчиво подметил Сал. — Не у кого-то, а у себя, — важно заявил Моррисон в подтверждение теории друга и со значением погрозил пальцем. Ребята стали дружно что-то обсуждать, однако Сал притих и лишь изредка догонялся напитками, их когда ему услужливо подливали. В голову дало не слабо. Фишер давно не пил, да и вообще делал это крайне редко, а потому совсем забыл, как действует на него алкоголь. Подавляюще. Глаз горел от того, что требовал сна, однако идти спать подростку совершенно не хотелось. В голове гонялись мысли одна за другой. Парень полностью ушёл в себя и рефлексии по поводу отца, пропавшего куда-то обитателя дома на дереве, встреченного Пыха в маркете, его странной реакции на неожиданный вопрос о старом знакомом. Зеленоволосый тогда выглядел так, будто опасался связываться с ним, потому что избегал проблем на свою голову. Будто к нему подошёл не тощий и низкорослый подросток, а какой-то коп или детектив. Что он скрывал, а главное почему? По какой причине решил, что состроить дурачка и отмазаться от прямых ответов было лучшим из вариантов? Или он просто не желал даже слушать что-то о своём старом друге? — У нас тут ещё один спящий призрак, кажись, — констатировала Эш, поглядывая на рядом сидящего друга. Салли сполз по спинке и уже даже не сидел, а практически лежал, раскинув волосы по дивану. Всматривался в плывущее пространство перед глазом, тихо и редко дышал, будто забывая это делать, — О чём призадумался? — Помните автора дневников?.. — оклемавшись от тугих наваждений тихо спросил протезник и расфокусированно глянул на друзей. Внутри всё кипело от эмоций, которые доселе приходилось заглушать. Но парню изрядно наскучило молчать об этом, да ещё и ситуация с собственным и чужим опьянением в уютной обстановке располагала к тому, чтобы в очередной раз исповедаться кому-то. Хотя теперь рассказы о дневниках и недавних ночных кошмарах давались с трудом. Но Фишер попытался обрисовать всё, что терзало его разум уже не первый месяц. Рассказал о произошедших событиях из чужих записей, о кассетах, о чьей-то далёкой и чужой жизни, которая беспокоила Сала побольше, чем его собственная. Музыка играла тихо, будто стараясь не перебивать рассказчика. Никто не лез с вопросами и вставками, все проникались чужой историей. Лишь когда рассказ голубоглазого кончился, Тодд спросил: — Даже я не настолько пытлив в своих исследованиях. Ты был бы первоклассным детективом, чувак, — медленно кивал конопатый, — Все дороги ведут в какой-то тупик, но ты не опускаешь руки. Почему ты так горишь этой идеей? — Тодд вопросительно по-собачьи склонил голову на бок, мягко интересуясь и искренне поражаясь преданности Сала своим идеям отыскать дневникового автора. — Я…— Сал с долгую минуту думал, почему он действительно делал всё то, что делал. Ответ был где-то настолько глубоко в бессознательном, что даже вопроса такого он сам себе раньше не задавал. Сказал, пытаясь выстроить мысль пологичнее и поправильнее, — Чувствую, что ему нужна помощь. Чья-то… Моя. Это дружба в один конец, когда один из вас даже не знает о существование другого. А другой волнуется и переживает. Это странно, — получалось комкано и сбито, но то, что всё же получалось — уже радовало и обрушивало огромные камни с плеч. И всё же что-то внутри сидело в тени всего сказанного, однако озвучиваться и формулироваться не желало. — Говоришь, видик нужен? — спустя пару минут всеобщих размышлений и тихого потягивания напитков Нил подал голос, вспоминая, что Сал достал видео-кассеты из дома, — Могу одолжить свой. Но с условием, что расскажешь, что было на этих кассетах и не похеришь сам видик, — Нил иронично пригрозил пальцем и позже стал задумчиво накручивать на него дреду. Сал горячо поблагодарил друга за услугу проката системы и стащил из общей тарелки снек с довольным и облегчённым видом. Тодд встал размяться и шатаясь побрёл к мадонну, чтобы сделать музыку погромче. Играл старый блюз, навевая свой слегка меланхоличный настрой. Потом рыжий утянул своего парня в неумелый медленный танец. Заторможенный Нил даже не успел воспротивиться и сказать что-то, как уже оказался у магнитофона вместе с рыжим. Торшер и свечи на столе подсвечивали кружащих в вальсе парней тёплым блеском. Эш вместе с Салом наблюдали за плясом двух еле стоящих на ногах друзей. Эшли давила смешки и кряхтела в кулак, а Сал мечтательно вовлёкся в созерцание чужих нежностей. — Мамкины романтики! — разражалась подруга овациями, уже откровенно смеясь с того, как Нил с коротким криком чуть не упал при очередном повороте. Тодд показал язык, на долю секунды оборачиваясь к сидящим. Зрители устроились поудобнее на диване и тут Кэмпбелл сказала то, что, по виду, уже давно вертелось у неё на языке: — Сдаётся мне, что не спроста ты так увлёкся поисками этого парня. — Ты это о чём? — включаясь в разговор, Сал не сразу въехал в суть вопроса. Протез съехал от того, что парень опёрся лицом о руку, но уже никого оголённый участок скулы и челюсти не волновал. — Что ты ощущал, когда читал его дневники? — Причастность. — А когда смотрел на фото? — Привязанность. — Зависимость? — уточнила байкерша, слегка нахмурившись. Сал поморщился от того, насколько сложно давалась каждая мысль и каждое слово наполовину онемевшим ртом. — Нет. — Влечение? — Да. — А теперь скажи это сам, — зеленоглазая напоминала большую чёрную пантеру, которая не дыша затаилась в кустах и выжидала, пока добыча подойдёт поближе. Одна блюзовая композиция сменялась другой, а свечи на блюдцах догорали. Уже и тёмное зимнее утро было не за горами. А Нил всё кружил Тодда в замысловатом и неумелом танце, они совсем ушли в музыку, не слушая растянувшихся на диване друзей. — Я чувствовал любовь, Эш. Всё это время… — Это было оно, чувак, — подтвердила она шёпотом. — Да. Охереть теперь... — голос одноглазого тоже сошёл на еле разборчивый шёпот. — Охереть теперь, — согласилась подруга, глядя на никак не изменившегося внешне Сала, после чего они продолжили наблюдать за танцорами с расстелившимся широкой скатертью молчанием, будто разговора между ними и не было.