Пропадай

      К концу дня, в час пик, в небольших автобусах была страшная давка. Салон качало на каждой кочке, а вместе с автобусом подпрыгивало большое и единое существо из кучи тел уставших и сонных пассажиров. Многоногое и многорукое, тридцатиголовое и пахнущее несвежей одеждой, с иглами протянутых к поручням рук. На каждой остановке существо отдавало улице часть себя и принимала в свои ряды новых солдат рабочего класса. Лиза была здесь будто бы совершенно по ошибке. Центр города той никогда не нравился. Здесь словно всегда был ужасный час пик. Последние годы ей не были по душе большие скопления людей. Она приучила себя всматриваться в чужие лица, так, чтобы это было незаметно для них. А в толпе глаза сразу разбегались, надо было уловить черты лица каждого прохожего, каждого звена этой многоголовой сущности. Надо было выцепить из неё своего сына. Джонсон закрывала уши и глаза, чтобы они не оглохли и не ослепли от всеобъемлющего гула тревоги, который бил изнутри ударными волнами каждый раз, когда очередной прохожий не опознавался и оставался безымянным незнакомцем. Уставшие карие глаза помнили в лицо половину города и уже почти забыли черты собственного ребёнка. Какой он сейчас? Ныне двадцатипятилетний мальчишка, который одним утром ушёл из дома. Вернётся ли? Вспомнит ли про маму? Напишет ли ей письмо или позвонит из телефонной будки? Или из своего нового дома? Годы законсервировали Лизу заживо в её же собственных цикличных раздумьях, которые день за днём наматывались стокилометровой нитью в один неровный, вечно норовящий размотаться вновь, клубок.       Следы из краткого, но содержательного и болезненно обнадёживающего телефонного разговора вели в ресторан. Место было для людей с очевидно большим уровнем достатка, чем имела когда-либо уборщица. Однако звонок поступил не иначе как отсюда. Говорил мужской голос, по ощущениям, слегка поддатый и излишне беспечный, однако твёрдо настаивавший на том, что его владельцу повстречался некто абсолютно идентичный мальчишке с листовки. Впрочем, подобными голосами переговаривались в этом ресторане почти все посетители. Беззаботно и с верой в каждое своё и чужое слово. С улицы заведение выглядело светящимся изнутри. За широкими окнами и витринами равнялись белоснежные скатерти круглых столиков и чёрно-синие костюмы с иголочки на гостях. Дамы пестрили стайками экзотических попугаев в облачении вечерних нарядов, а их тихие смешки в ладони и светские сплетни заглушались оконным стеклом. Будто бы все эти люди решили на вечерок забыть о том, что от серого, мелкого и бедного Нокфелла их отделяет одна лишь хрупкая стекольная гладь. Лиза встала напротив неё и, засунув покрасневшие на холоде руки в карманы тонкой куртки, принялась бегло высматривать необходимого ей человека. Тощие ноги месили и притаптывали снеговую слякоть под собой в подобии танца, знаменованного попытками сохранить тепло. Зал за окном был обширным и многолюдным, но сына не было видно. Пришлось попробовать зайти в помещение. — Добрый вечер, мадам! — услужливый портье в белом смокинге на входе кинулся помогать гостье снять куртку, отчего Лиза слегка опешила, — Гардероб слева, он в вашем распоряжении. Вы бронировали столик на этот вечер, мэм? — швейцар говорил тактично, даже сделал вид, что совсем не заметил пятнышек и потёртостей на скромной одежде женщины. Однако Лизе отчего-то казалось, будто он просто насмехался над ней. Будто у неё были лишние кровные на бронь столика в оживлённое время в центре города. Карие глаза тревожно заметались по толпящимся у гардероба аккуратно наряженным посетителям, а от их болтовни и джаза на фоне закладывало уши. От чужих разномастных парфюмов начинала пульсировать голова. — Нет, я…— Джонсон замялась и зачесала волосы назад одним дёрганым движением, — Я ничего не бронировала. Мне надо найти здесь одного человека. — Как Ваше имя, мэм? — взгляд портье слегка помрачнел и скользнул по спине поодаль стоящего охранника. Придверник взял со стойки планшет с ручкой и с подозрением глянул на гостью. — Лиза Джонсон, — длинноносая покосилась на лист в руках у портье, исписанный именами и номерами столиков. Знакомого имени в списке не находилось. — Хорошо. Кого Вы ищете, Лиза? — ухоженная рука бегло записала её имя. — Ларри Джонсона, сэр, — женщина уже в открытую бегала глазами по списку гостей, немного перегибаясь через стойку хостеса, — Он должен находиться здесь, у вас, позвольте мне поискать его в зале. Я не задержусь надолго, мне не нужен столик. — Не думаю, что он заходил в наше заведение сегодня. Вы уверены в том, что он действительно здесь? — хостес выгнул бровь и поднял голову, оторвав внимательные от замешательства глаза от списка, однако гостьи перед ним уже не оказалось. С выдержкой гвардейца он утаил свой вздох и прикрикнул в сторону охранника, — Дикон! Выведи её, будь любезен.       Лиза мяла в руках шуршащую куртку, которую так и не сдала в гардероб. Времени на такие формальности не было, да и задерживаться здесь она не хотела. Надо было просто найти пропавшего среди всех присутствующих и посильнее понадеяться в то, что он ещё не покинул ресторан, что следы не стали бы спутываться ещё больше, уводить ещё дальше. Дорожка из осколков зацепок напоминала скорее очень редкий пунктир, направление которого нельзя было проследить и предугадать. Это был не первый звонок, но хотелось думать, что сегодня он мог бы стать последним, знаменательным, решающим. Пунктир этот составляли нечастые и драгоценные звонки, подобно сегодняшнему. Пока листовки были развешаны по всему Нокфеллу, выцветали и бережно переклевались Лизой на новые, звонки поступали из самых разных районов города каждые полгода или год. Люди каждый раз утверждали, что наверняка видели где-то длинноносого и патлатого юношу, однако редко могли назвать точный адрес и время. А когда Лиза приезжала на нужные места, то долго бродила по окрестностям, заходила в двери каждого попавшегося на пути заведения, делала то, что умела больше всего — бегать глазами по незнакомым лицам и каждый раз разочаровываться. Вот и сейчас мимо неё проносились десятки разных черт людей: коротковолосых, курносых, с морщинами, родинками, пухлолицых и тощих, зеленоглазых и кареглазых. Всё было не то, не те.       Оставалась лишь дальняя часть ресторана. Зона для высокопоставленных персон, для которой был выделен отдельный зал. Джонсон поджала губы и решительно направилась туда. Там было тише, чем в другом зале, хоть в углу и играл на чёрном рояле усатый маэстро. Свет и интерьер были значительно темнее, а это было совершенно не на руку уставшим глазам следопытки. Разговоры здесь велись тихо, а за столиками было немноголюдно. Однако попытаться поискать всё же стоило.       За квадратным столиком у стены на диване сидел человек в белой рубашке и почти чёрными волосами, аккуратно убранными в изящный хвост. Сидел человек спиной ко входу в зал, а потому мужчину в нём выдавали лишь телодвижения и обувь. Длинноволосый говорил с другим человеком, сидящим напротив того. Лиза остановилась у декоративных ширм посреди зала и дыхание задеревенело где-то в гортани, не давая той ни вдохнуть, ни выдохнуть. Несколько посетителей безынтересно оглядели странноватую пришедшую женщину, которая явно не стояла в одном ряду с каждым из них. Ни у кого из праздно жующих салаты и пасту и тихо глядящих на неё не возникло сомнений в том, что та была из совершенно иного сословия. Мужчина средних лет, который сидел напротив длинноволосого, тоже мельком глянул на незваную гостью заведения, однако быстро вернулся к еле слышному диалогу. Лиза ощутила, как сердцебиение теперь стало отбивать свои участившиеся ритмы уже и по её ушным перепонкам, а не только в клетке рёбер. Тело напряглось, но ноги повели её к нужному столику неловкой поступью. Собеседник длинноволосого вновь уставился на Джонсон через плечо своего спутника, однако вид его теперь стал отчасти напряжённым и озадаченным. — Прошу прощения, — голос пропал вслед за дыханием, а потому вышло как-то рвано, с заиканием.       Кареглазая уставилась на длинные волосы и сутулые плечи под белой рубашкой сидящего. Мужчина проследил за взглядом своего собеседника и повернулся на чужой севший голос. Лиза, до этого видевшая в мужчине свою надежду, живую, но ослабленную как боец после тяжёлой схватки, теперь видела перед собой лишь ещё одно разочарование, которое отчего-то ударило по душе в разы больнее всех предыдущих. У этого разочарования были пухлые губы, глаза с узким разрезом и вздёрнутый нос между округлых щёк. Сидящие за столиком вопросительно молчали, а Лиза желала лишь удержать поглубже в себе слёзы негодования и отупевшую с годами злость от очередного промаха и неудачи. — Не подскажете, который час? — безучастно спросила она первое, что пришло в опустевшую голову. Высокий голос с акцентом ей ответил, сверяясь с дорогим циферблатом на запястье. — Без четверти семь, мэм, — ради приличия длинноволосый улыбнулся, однако улыбка спала за считанные секунды. Он посмотрел за плечо кареглазой и свёл плешивые брови. Лизу схватили за предплечье грубее, чем оно того требовалось. Она уже и так собиралась уходить. — Пройдёмте за мной, пожалуйста, — зевающе выдохнул охранник с крепкой хваткой и терпением. Лиза безвольно поплелась за ним прочь из тёмного зала. Свет и белизна основного помещения её ослепили, голоса вокруг вновь стали глушить, однако это продолжалось недолго.       Меньше чем через минуту женщина уже была вытолкана из заведения прямиком на вечерний мороз и под тёмное облачное небо, из которого тоннами валили снежинки. Всё внутри окаменело, закоченело, но не от холода. Куртку та до сих пор держала в руках. Зрачки бездумно упёрлись в рыжую лужу света от фонарного столба на снегу у себя под ногами. Опять мимо, опять не то. Имел ли ввиду звонящий этого человека или нет — Лизе было неизвестно, да и уже без разницы. Апатия накрыла своим гладким и костлявым крылом и отгородила от женщины весь окружающий мир. Ещё пару минут назад ложная надежда принуждала сорваться на слёзы, однако сейчас в уборщице умерла и она. Будто ничего и не было. Только скучный снег под ногами и безразличие посетителей ресторана за окном и фонаря наверху. Безразличие всех, вынуждающее женщину ответить лишь тем же.

***

      Дверь цокольной квартиры, которая не была заперта на ключ, поддалась легко и непривычно. Лиза ещё помнила те времена, когда сын ждал её дома с открытой заранее дверью, чтобы ей не приходилось долго копаться в поисках ключа. Это принесло Лизе улыбку. Уборщица подумала, что надо было бы как-нибудь попробовать повторить этот опыт и не запирать дверь ради этого ощущения. Тёплого и умиротворяющего чувства того, что дома кто-то есть, кто-то ждёт. В руке была не открытая бутылка дешёвого пойла. Джонсон знала, что добром это не закончится, но в абсолютном одиночестве праздных вечеров было сложно развлечь, утешить и расслабить себя по-другому. Да и выпивать лишь по особо крупным приходам тоски — это ещё не алкоголизм. Во всяком случае, так считала Джонсон. Ремиссии рака это бы тоже навряд ли пошло на пользу, однако проблемы дней минувших интересовали её меньше всего. А особенно, когда проблемы не касались никого кроме неё самой. Потерпит. Вина тоже лишь на ней.       Прихожая была непроглядно тёмной, но из глубины апартамента по полу растекался свет. Неужели Салли забыл его погасить? Счетов ведь набежит… — Лиза? — из потрохов дома к Лизе вышла мерцающая в темноте белая маска нового приятеля. Что-то белое шуршало у того в руках. Она слегка удивилась и поставила бутылку на пол, а куртку на ощупь повесила на крючок. — Ты чего до сих пор к себе не ушёл? Поздно ведь уже, — хриплым от январского мороза и убивающей изнутри тоски сказала уборщица. Включила свет и всё сразу стало ясно.       В руке у мальчика была одна из листовок, которые женщина распечатывала на прошлых выходных. Нужна была новая партия, все прочие уже давно висели и валялись обрывками в слякоти по Нокфеллу и его окрестностям. В иной раз она бы разозлилась на то, что кто-то посмел вторгнуться в её личное пространство. Комната сына была для неё сокровеннее и личнее, чем её собственная аскетичная спальня. Во всей квартире царил дух смерти всяких надежд и обречённость, но только не в комнате с фотографиями. Там всегда жили и дышали надежды на нечто лучшее. Надежды на то, что что-то ещё наверняка сможет измениться. Материнские надежды на лучшее для своего единственного ребёнка, пусть на носу того уже и был его двадцать шестой день рождения. В иной раз женщина бы сочла такой поступок подлым предательством и злостным невежеством, однако сейчас на это не было сил. Просто одним просвещённым в её личную жизнь мальчишкой стало больше. Джонсон уже морально подготовилась к бесконечным расспросам, упрёкам, даже к ехидным насмешкам с его стороны. Так было со многими и этот малый не станет для неё исключением. Тайны нужно было хранить лучше, а доверять квартиры малознакомым подросткам было весьма опрометчиво. За что и поплатилась своим секретом.       Салли стоял, потупив взгляд в трещины на половицах. Молчал и пытался соображать. Перебирал в голове десятки вариантов соболезнования, но ничего из этого не подходило ситуации, в которой оказалась уборщица апартаментов. Ей не были нужны соболезнования, ведь никто не умер. Это могло бы лишь ещё больше подавить её. Но Ларри пропал, а это другое. Это то, с чем Фишеру ещё никогда не приходилось сталкиваться. Как надо было поддержать Лизу? Что могло её утешить?       С листовки на Сала смотрели полные жизни и подростковой глупости глаза. Смотрела щербинка между зубов, делившая тёплую улыбку Ларри напополам. Смотрел большой нос, который, как казалось, вот-вот порвёт клетку своего бумажного заточения и выпустит хозяина наружу. Надо было только как-то ему помочь. Помочь найти дорогу назад, привести обратно домой и больше никогда-никогда не отпускать. В голубоволосой голове сегодня исчезло с сотню старых вопросов, однако ответы повлекли за собой новую партию. Но было уже легче. С ним была Лиза Джонсон. Мать пропавшего, которая сможет позже дать нужные протезнику ответы. Мама Ларри Джонсона, такого знакомого, но далёкого, совсем как звёзды с солнцем. — Я помогу тебе, Лиза.