"Как мы можем даже вообразить себе, что Война придёт прямо к тебе, не преминет оставить на твоих теле и душе неизгладимые раны, как воронки после обстрела? Как могла я представить, что еду прямо туда, где всё вот-вот готово взорваться?"
Макс К. "Жить и помнить. Хроники Гравии; 2015 г." Будильник пронзительно заверещал, ровно как ему и было условлено, в девять утра. Макс лишь недовольно завращалась на месте, пытаясь высвободиться из тёплых цепких объятий приветливого одеяла. Это всегда так, когда давишь подушку всего какие-то несколько часов, а потом тебе резко приходится разматывать этот обмотанный вокруг твоего тела валик и переться на недружелюбную холодную улицу. Вдвойне неприятно становится, когда осознаешь, что ты идешь куда-то, где тебе ничего не известно и буквально решается твоя дальнейшая судьба. Впрочем, у Колфилд есть просто неоспоримое преимущество в таких случаях — ей просто стоит умереть, и у неё в кармане будет десяток лишних секунд на то, чтобы исправить свою оплошность... Так, бред с утра ещё ничего не значит. Куда хуже, если ты видишь этот бред наяву. Девушка недовольно застонала. Ей до сих пор мало что было понятно, и это раздражало ещё сильнее, чем в случае с Рэйчел. Но тут стоит учитывать и усложняющие задачу факторы, которых в недавнее время набралось просто какое-то немыслимохуическое количество. Она со злостью ударила по будильнику и почему-то резко убрала руку. Ей показалось на миг, что она никогда так раньше не делала, и что это совсем не похоже на неё. "Что ж, если Макс стала такой жёсткой, то и выставка пройдёт просто отлично." — подумалось ей случайно, и эта мысль позволила немного разгрузиться и переключиться на другой вопрос. Ей вдруг стало очень интересно, почему столь именитая и дорогая галерея "Чейз Спэйс" отказалась от проведения этой, по-секрету сказать, не очень-то и большой, выставочки у себя, на родном поле в Сан-Франциско, а перенесла её вообще непонятно куда. Макс вспомнила, что именно этот вопрос она и хотела задать Эмилии после того, как они встретятся. Мысленно похвалив себя за восстановление когнитивных функций организма, Колфилд направилась на регулярные водные процедуры с утра. Заходя в ванную, она вспомнила, что крайний раз, когда она действительно ухаживала за собой, был ещё в адском месте под названием Блэквелл в тот ужасный день, когда Кейт Марш была на грани. Макс оперлась руками о раковину, изо всех сил мотая головой, стараясь забыть своё участие в данном инциденте. В тот день она встретилась с маленькой приунывшей девушкой примерно в полдесятого, когда все в женском общежитии собирались идти на пары, но у Макс и Кейт на этот день явно были другие планы. Тогда Макс не придала особого значения меланхоличному настрою однокурсницы, хотя, право, стоило — об этом кричало практически всё вокруг Марш: перепалка с подозрительным охранником, по совместительству отчимом Хлои, броски бумажек с оскорбительным содержанием прямо ей в лицо, наконец, ссылка на какое-то видео с участием Кейт, её бесконечный плач по вечерам и затихшие звуки скрипки. Да, всё ясно даже не намекало, а напрямую говорило о том, что девушке срочно надо помочь. И что сделал этот новоиспечённый герой дня? Бросила в её сторону пару фраз и скрылась за шторкой в душевой кабинке. После этого в туалет сразу заскочили знаменитые Тейлор и Виктория, которые и были тем самым "кружком по травле Кейт Марш", и которые, естественно, не упустили шанса поглумиться над бедной девочкой из далеко не богатой религиозной семьи, после чего написали на зеркале ссылку с тем самым отвратительным видео, которое, по словам Уоррена, показывало её в самом худшем свете из всех возможных. И что сделала Макс, знавшая теперь всю картину целиком и понимавшая, что за тяжесть лежит на плечах единственной её искренней подруги в том Богом забытом месте. Что за тяжесть лежит на девочке, которую теперь ненавидит половина её семьи и шлёт ей эти отвратительные открытки с пожеланиями "покаяться в своём грехе". Которую презирает почти вся школа, давят со всех сторон и одноклассники, и даже учителя. Что она сделала? Стёрла ссылку и написала мотивирующий лозунг на доске. Отлично, блять. Это же так соизмеримо с нанесённым её невинной душе уроном. Просто, сука, гениально. Макс тяжело задышала, склоняясь над раковиной, стараясь не выпустить слез, но получалось это довольно херово. Она почти убила Кейт. Конечно, это её вина. Она могла, и она ничего не сделала. Просто нихуя! Когда Марш стояла на крыше, может даже и не желающая, но должная совершить самый главный грех в её мировоззрении, с почти кровавыми слезами, стекающими по её замученному личику, Колфилд могла только со всех ног побежать к месту предполагаемого падения и окликнуть Дэвида. Эта мысль, стоит признаться, была тем самым очевидным решением, которое бы никогда не пришло в голову с первого раза, да ещё и в такой суматохе — все стояли там, но никто не побежал вперёд. Только Макс. Мужские и девичьи руки с очевидным усилием поймали упавшую, благо весила она, благодаря своей комплекции, немного. Колфилд никогда не забудет, как после провалилась в обморок Кейт, как сжимал её хрупкое тело Мэдсен, нашептывая проклятия, и как в бессильной злобе на саму себя Макс сжала губы и плотно закрыла глаза, стараясь абстрагироваться от произошедшего немыслимого инцидента. Они там все прошли по грани. Но всё обошлось... Обошлось ли? Её незамедлительно окрестили громким, несоответсвующим действительности, прозвищем "Герой Блэквелла", и теперь местные соцсети просто бурлили видео с разными ракурсами на то, как сидят они там втроём, пытаясь словно забыть или простить себе всё это. Не получилось ничего. До сих пор перед глазами стоит психически уничтоженная Марш, и всё так же чувство всепоглощающей вины нельзя перебить никакими аффирмациями и заверениями со стороны знакомых. Теперь это будет периодически посещать её, и это не может особо порадовать, но ещё хуже было бы, если бы Макс тогда не сумела сориентироваться как надо. Да, она нашла паллиативное решение, но сколь угодно можно повторять себе, что этим всё закончится — разговор в больнице хоть и пошёл на пользу, но всё равно оставил Кейт в поражающем одиночестве. Ей прислали открытки с пожеланиями выздоровления все, в особенности отличались те, кто приложил руку к этому ужасающему случаю газлайта. Марш умеет прощать — её так воспитали. Её родная семья, буквально открестившаяся от неё за всего лишь один непреднамеренный поступок. Но она простила всех. Вот чего никак не могла понять Макс вот уже больше недели. Каким же образом? Она никогда не была в подобной ситуации. Да, Колфилд была близка к фактическому отчуждению от коллектива в бытность свою школьницей или даже студенткой академии, но... Разве можно простить тех, кто почти заставил тебя совершить самую роковую вещь в этой жизни? Вот она, сила настоящего человека. Девушка провела ладонями по лицу, растирая мокрые дорожки по щекам и смывая солёные капли водой. Эта ёбаная жизнь просто вытряхивает из неё всю душу, выжимает оставшиеся соки. Как такое вообще возможно, что за прошедшие две недели она пережила столько срани, сколько бы не набралось за всё время её проживания в городе на берегу залива Пьюджет-Саунд; сначала поступление в Блэквелл и полное в нём разочарование, потом встреча с бывшей подругой, которую чуть не пристрелил психопат с пушкой, потом ещё куча передряг с ней, поиски Рэйчел и, как завершающие штрихи в картину безумия — поездка за другой конец света, опять Рэйчел, одиночество и суперспособности неизвестной природы... Как это всё, блять, обдумать, да так, чтоб мозг не взорвался ко всем ёбаным хуям? Насилу успокоившись, она решила более не поддаваться панике — её положение далеко не самое трудное и безвыходное, а воспоминания можно в который раз задвинуть на самую дальнюю полку подсознания, словно поджидая подходящего момента для того, чтобы как-нибудь залезть на эту пыльную антресоль и перетрясти всё хорошенько. Когда-нибудь — да. Сейчас — ни в коем случае. Слабость можно позволять себе лишь в строго дозированном виде. Втянув сопли и потерев и без того красные глаза, она посмотрелась в зеркало. Да, стало определённо лучше, нежели пару дней назад, но целиком картинка вызывала чувство "Это пережило некоторое дерьмо". Отлично, времени на косметические процедуры уже нет, а выглядит Макс похлеще ракбольного в лучшие годы. Только вот повязка раненого бойца на шее и добавляла пару очков к харизме, оправдывая болезненную бледность её лица и невыносимую красноту глаз... "Лучше бы директор галереи не выгонял на улицу за несоответствие дресс-коду и мейк-апу... Йоу, это мой панчлайн" — вымучила она мысль, чистя зубы здешней одноразовой щёткой. Непривычно жёсткие щетины врезались в десна, оказывая некий бодрящий эффект. Сплюнула с кровью. Выйдя из ванной и натянув свой немного модифицированный образ, Колфилд подхватила сумку с важнейшими вещами и заторопилась к выходу. Уже без пяти десять она оказалась у тех самых монументальных дверей на входе. Сегодня дедули-швейцара не было, его место занимал подтянутый и стройный парень, чем-то напоминавший ей того контроллёра в аэропорту. Однако Макс не уделила должного внимания его персоне, лишь благодарно кивнув ему за открытие двери. Вспомнив, что ей говорила Эмилия, студентка встала у входа, дожидаясь девушку в очках и белом плаще, выходящей из такси. К счастью, пунктуальность для той была не пустым звуком, и ровно через четыре минуты приметная жёлтая машина остановилась напротив входа, после чего из неё вышла в точности подходящая под описание девушка лет двадцати восьми. Укоряя себя за поспешность, Макс вынула наушники и спрятала плеер, направившись навстречу куратору. Та, будто тоже узнав её, остановилась и окликнула Колфилд по имени. Впервые встретившись лицом к лицу друг с другом, они секунд пять молча стояли, разглядывая и оценивая. Только вот Макс, скорее, впала в ступор от волнения. Девушка же, опытным взглядом заприметив это, ободряюще улыбнулась. — Привет! Приятно с тобой познакомиться, наконец... — сказала она приятным обволакивающим голосом, словно успокаивала ребёнка, — А что это там у тебя? — спросила она уже настороженно, указывая на белеющий из под ворота куртки бинт. — Да так... — замялась Макс, бледнея ещё больше и с трудом подбирая слова, — Небольшой дорожный инцидент... — О, Боже... — ответила та, поднимая глаза к небу, — Что-то не так с этой страной. Сплошной беспорядок и хаос, и всё это на грязном скандале! Пойдём скорее в машину, а то этот долго ждать не станет... — закончила она уж слишком экспрессивно и повернулась на каблуках, после чего быстрым шагом решительно пошла к желтеющей за толпой машине. Макс поспешила за ней, прислушиваясь к внутренним чувствам. На удивление всё было донельзя тихо. Сев в такси, Эмилия дождалась Макс и скупо бросила водителю, чтобы тот отправлялся к Музею, сделав акцент именно на этом слове. Таксист же, грузный мужчина с лысеющей головой, но в противовес этому с густо заросшими руками, понятливо кивнул и тронулся, сразу начав маневрировать среди всё таких же торопливых людей. Вздохнув с облегчением, Эмилия повернулась уже к Колфилд, легко улыбаясь, и спросила довольно откровенно. — Ну, как ты? Что за ранения, где служила? — будто небрежно наседая, сказала она незатейливо, после чего почти сразу рассмеялась, — Прости, не удержалась! Все мужчины здесь так любят подобные вопросы, что это уже начинает превращаться в какую-то... Национальную специфику, что ли... — закончила она задумчиво, пристально глядя на шею Макс, ту же дважды просить не пришлось. — Помните, я говорила с вами вчера по телефону? — почти риторически спросила она, всё же дожидаясь реакции собеседника. Эмилия кивнула, — Я тогда отключилась, потому что... Ну. По встречной ехал автобус, причём скорость его была какой-то... Неадекватной. А он взял да и врезался в стоящий поток... — с нежеланием выдавливала девушка. Она и сама не понимала, что сейчас в её речи преобладает: странное актёрство или действительное нежелание поднимать эту тему. Тем не менее, пристальный взгляд куратора заметно смягчился. Да, она не Рэйчел, но это было не так трудно, как казалось. — Да-а, — протянула та отрешённо, — надеюсь, дела обстоят лучше, чем они говорят... — закончила она совсем тихо. Разговор не клеился, и Макс решила предоставить свою судьбу этому нелепому мужичку с искрящимися глазами. Их экипаж тем временем уже миновал Старый город и отправился по направлению, противоложному тому, откуда она приехала ранее. Так они и ехали в тишине ещё минут пять, после чего въехали на красивую, чуть ли не блестящую эстакаду. Вид с неё открывался поистине красочный и незабываемый: монументальное здание "Национального Музея Погореня" вселяло неотвратимое чувство преклонения перед великим, а окружающие его дома светились от подчёркнутой новизны. Попросив водителя открыть окно, Макс решила отдаться своей страсти и выглянула наружу. Впереди, метрах в пятиста, зиял неестественной темнотой тоннель, выложенный в горе из красного кирпича. У неё было несколько секунд на то, чтобы сделать уникальный кадр. Суетливо залезая обратно, она ударилась головой об крышу автомобиля, чем вызвала тихий ехидный смешок со стороны водителя, но не обратила на это никакого внимания, дрожащими руками доставая свой драгоценный аппарат. К вящему её удивлению, таксист чутко приметил, что она хочет сделать, и замедлил ход. Почти небрежно прицелившись, она спустила курок, уповая на благосклонность судьбы. И она не прогадала — немного смазанное, но все-таки цельное изображение появилось на свет. Взглянув на него, она застыла в немом восхищении — это действительно очень точно передавало те чувства, с какими она взглянула на пейзаж первый раз. Из-за плеча неожиданно появилась голова Эмилии, которая удивлённо поцокала языком. — Теперь я понимаю, почему именно ты едешь сейчас со мной из всех тех сотен неудачников, что связывались с нами. Отличное чувство момента, Макс! Она ничего не ответила, держа в набивающихся ватой руках пластиковую безделушку, бликующую в переливающемся свете утреннего робкого солнца. Вскоре машину поглотила тьма, и водитель лёгким движением руки включил ближний свет фар и внутренние лампочки. Макс подняла глаза и сморгнула пелену с глаз — на слатаной будто из голимого пластика приборной панели красовалась пустосмысленная фраза. "Больной здорового не разумеет". С таким же успехом можно было наклеить что-нибудь столь же идиотское, наподобие "Не приписывай человеку чувства и мысли". Бесхитростные маниакальные манипуляции, что бы это ни значило. — Мне тоже всегда было интересно, — произнесла отрешённо кураторша, проследив за взглядом собеседницы, будто очень хотела продолжить это подобие светского дискуса, — Каково это все-таки. Быть в чём-то талантливым... — она замолчала, тщательно выбирая путь, по которому в дальнейшем пойдёт беседа. В этом Колфилд её не отвлекала — ей самой надо было что-то слышать, — Смотрела в детстве на друзей, а они что-то обсуждают, делятся творческими придумками. В конце концов, пытаются разработать план кражи из магазина... А я наблюдаю... Глухо проговорила она, отчаянно замолкая и кладя голову на подставленную руку. — А у меня в голове — шаром покати. Цифры какие-то, формулировки... Кому это нахрен в жизни надо? Как понять тех, кто смотрит на этот мир в совсем другой плоскости... Как принять то, что таких людей — большинство? — Эмилия наклонила голову, уже заинтересованно смотря прямо в глаза студентке. На такие темы ей точно уже давно не приходилось рассуждать. — Ну, если посмотреть на это в крупном плане, то можно подметить неизменную правду — взглядов на мир столько же, сколько есть в этом мире самих его обитателей... — позволила она себе выдать самый крепкий аргумент, какой только смогла найти. Слова складывались в предложения неохотно, ведь последствия от неправильно изданных звуков могли обернуться... — Аргумент солидный, — была вынуждена подтвердить девушка, состроив кислую мину, — Но я, как человек взглядов абсолютно дуалистических, не готова в него поверить. Понимаю, что такому, как ты, это кажется как минимум поверхностным анализом, но никак не могу принять этого. Математически рассуждая. — закончила, сняв очки и крепко зажмурившись. Макс отступила, полностью позволив креслу делать что угодно с формой её тела. Обтекая его будто безвольная слизь, она вновь прокрутила в голове слова девушки о математическом разделении мироустройства. Если мир сам по себе дуален и чёрно-бел, состоит из пресловутых материи и антиматерии, населен мерзкими и невинными... То куда стоит относить ту, кто уже столько времени не давала ни одного ответа, поднимая лишь всё новые вопросы. Что движет Рэйчел Эмбер? Сияющая девушка с западного захолустья, дарящая всем естественные улыбки, позирующая для портретов, отлично учащаяся и ловко прикидывающаяся "свойской" абсолютно для всех. Скорее всего, перед кем-то она торопливо и страстно раздевалась, еле зайдя за угол здания, позволяя пощупать сиськи и залезть туда, куда мечтали попасть многие. Вероятно, что перед кем-то она стояла на коленях, быстро пыхтящая и размазывающая по лицу нечто, что принимала с испепеляющей обидой и мерзкой злостью. Кому-то она, наверняка, подарила что-то большее, выходящее за рамки приличия обычных провинциальных шлюх. Цель, озвученная ею многократно, была проста и незатейлива, как дешёвый порошок Фрэнка. Смиренные и покорные молчаливо идут по протоптанной колее, отчаявшиеся и безжалостные прокладывают её сами. Кто из них есть настоящая Эмбер? Что сбило её с привычной дорожки?********
Вопреки навязчивым пораженческим мыслям они доехали точь-в-точь как и было написано в приглашении — вырезанной из ксерокопии серой древесной клейковины. На входе встречают стеклянные двери, размягченные и беззаботные хозяева жизни и пара неприглядных мордоворотов. Пока ковёр с высоким ворсом хрустит под ногами, Эмилия, пробивавшая им путь сквозь толпу, останавливается перед самым входом в главный зал. Она вооружается самой радостной улыбкой, но глаза её смотрят твёрдо, холодно блестя узкими зрачками. — И, Макс... — говорит она тихо, с едва заметным нажимом, — Ни слова по сербски... — Что? — кротко отзывается фотограф, подозрительно глядя на собеседницу, пока та, залихватски выгибая бровь, разражается неконтролируемым смехом и быстро уходит вперёд, оставляя Колфилд одну в этом душном и жарком тамбуре. Ей не остаётся ничего, кроме как быстро продвигаться вслед за ней, ненароком расталкивая будто потерянных посетителей. В который раз вырываясь из цепких объятий толпы, она проходит в узкий проём между створками двух дубовых, будто крепостных, дверей-стен. Так она и остаётся в проходе, поражённая гиганстким, уходящим на пять этажей вверх, зданием, чуть ли не под завязку напичканным неповторимыми предметами уникальной культуры. Тихое "вау", пораженное покачивание головы... Это только первый этаж, и он, как и подобает всякой встречающей картинке, блестит и искрится, а самое главное — все пять этажей не закрываются стыдливо стенками, а выходят сразу в общее пространство, и могут быть просмотрены с самого начала. Целых пять этажей, и на каждом из них фотографии... Это место уже сейчас можно смело отдавать под храм фотоценителей, и это ещё пока она не увидела ни одной картины! Пройдя чуть дальше, Макс утыкается в столь любимый местными регистрационный стол. К счастью, проблем не возникает и её пропускают почти без должного удостоверения. Ламинированный пропуск-бейдж красиво переливается её фотографиией, и становится немного стыдно, глядя на это отражение. Колфилд решает начать своё триумфальное шествие с самого первого этажа, благо там было, что посмотреть. Помимо фотографий тут всё ещё присутствовали ценные музейные экспонаты, заключавшие в себе века местной истории. Макс не могла себе представить, прогуливаясь мимо потускневших от времени манускриптов и окислившихся ритуальных предметов, какая же древняя и уникальная это история... Более пятиста лет целые народы аккумулировали свои дух и язык в этих роскошных и невзрачных, на первый взгляд, ценностях. Она не намеревалась подолгу останавливаться у каждого, лишь изредка отмечая красоту переплетённых узоров на редчайших фарфоровых вазах и витиеватого плетения в трухлявых книгах. Вполне неспешными темпами она пробралась на этаж выше, где её и ждало настоящее потрясение. Нет, это не было её фотографией или чем-то в этом роде... Но это было в стократ более ценное полотно. В изумлении уставившись на него, она подошла максимально близко, с трудом удержавшись от того, чтобы сбить вельветовое ограждение. Неимоверным усилием оторвав от него взгляд, студентка поглядела вниз на информационную табличку, которая гласила: "Картина «Битва на болоте Пиявок»" Она вновь не смогла устоять и взглянула на шедевр. На нём было идеально буквально всё... Рыцарь в сияющих доспехах, его отважное войско. Это всё словно излучало свет в реальный мир. Она бы ни за что не смогла описать всё, что было там написано... Откуда-то сзади неожиданно раздался уверенный голос. — Оценили, да? Я, когда сюда приходил ещё совсем младым, тоже не мог взгляда оторвать... Макс стыдливо подпрыгнула на месте и обернулась, будто была поймана в своей же комнате за самым непристойным из всех занятий. Перед ней стоял невозмутимый мужчина средних лет, одетый официально и как-то по-снобски. Лицо его искажала лёгкая улыбка, будто правую часть лица его парализовало. Впрочем, вполне возможно, что он еле слышно шепелявил именно по этой причине. Пока Макс с нескрываемым интересом его разглядывала, он всё так же с напористой жёсткостью в голосе продолжил: — Это, если вы позволите мне немного эмоционального окраса в речи, один из главных и непотопляемых символов нашего, не побоюсь броского словца, великого народа, — просипел он довольно бегло, что окончательно заставило Колфилд осознать, что перед ней стоит кто-то прекрасно образованный, — Поговаривают, что мастер её писал наживую под градом стрел и был убит, так и не дождавшись избавления от вассалитета... Пока Макс стояла на месте, незнакомец прервался и заинтересованно заглянул ей в глаза. Вроде только в глаза, а казалось, что в самую душу... Эта ледяная хватка маленьких узковатых глаз моментально сбила морок. Она спросила первое, что взбрело в голову: — У вас отличный акцент, между прочим... — О, в нашей стране каждый уважающий себя господин учит незаменимый английский, — развеселившись, будто пропел он, вот только глаза его остались на месте, заставляя Макс сьëживаться против своей воли, — Я прошу прощения за мою бестактность, леди... Тито. И вы в моём музее. Он протянул руку для рукопожатия, проявив поразительную толерантность. Макс неохотно протянула свою, отчего-то опасаясь выдавить хоть одну фразу. Но решиться надо было — владелец галереи перед тобой. — Колфилд. Макс, имею в виду, — совсем смутилась она, — Приятно познакомиться. — Колфилд. Да, точно, — усмехнулся он и слегка сжал её руку. Грубая сила точно не его специфика. — Вы же, фактически, главный экспонат здесь... Скажите, мисс. Вы из Ирландии? — задал он ничуть не праздный вопрос. Макс почти бросило в пот — она в какой уже раз была выбита из привычной колеи светской беседы. Как отвечать на подобное? Что отвечать такому человеку? — На самом деле, да, конечно. Уже лет двести мы считаем своим домом Штаты. Знаете, мистер Тито, президент Кеннеди... — сказала она, совсем не ожидая ответа, — А, кхм, к чему такие вопросы? — Пожалуйста, просто Тито. В этих краях манеры ещё что-то значат, — плотоядно ощерившись, он почти естественно рассмеялся. Она почти ему поверила, — На самом деле, вопрос имеет отношение самое прямое... Взгляните на это. Он по-приятельски положил руку ей на плечо и увлёк за собой, в сторону следующего стенда. Она не сопротивлялась, но внутри её что-то вспыхивало и разгоралось, колеблясь живо. Тем временем они подошли к следующему экспонату — то ли рулону папируса, то ли берестяной коры. «Хартия Погореня», гласила табличка. — Вот, обратите внимание, Макс, — с радостью принимая на себя роль гида начал Тито, — это старинный манускрипт, изданный нашим великим королём Эриком Строителем в 1312 году... Закрепление независимости Высени... Разве не похоже на историю Изумрудного острова? — он, будто заискивая, посмотрел ей в глаза сверху вниз. У неё похолодело внизу живота — это всё больше походило на нелепую сценку из залузганного ситкома, — Что мы страдали под ярмом незабвенных османских бюргеров, что бедные кельты... Были вынуждены жить впроголодь, выращивать клевер в горах и больше трёх четвертей заработанного отдавать британскому оккупанту... — продолжал разглагольствовать он, будто ни в чем не бывало. Ей это уже порядком надоело — если он хочет читать исторические лекции, то пусть идёт работать тем же самым гидом! У Макс потихоньку начало закипать под черепом. — Я, конечно, уважаю вас и ваш народ, — начала она как можно жёстче — то есть чуть менее мягче, чем всегда, — Но к чему это всё? Собеседник ничуть не смутился, даже охотно пояснил: — Я говорю это всё, конечно же, чтобы отметить ваш и мой таланты, ведь откуда они идут? Конечно же, исторический и культурный бэкграунд занимает в нашем характере почти доминирующее значение... Хоть мы и живём в просвещённых либеральных странах, но предков не выкорчевать из нас, как ни старайся. "Вот это ты загнул, старичок..." — И тем не менее, это не отменяет моего вопроса. Мы же на культурном мероприятии? Почему бы не поговорить, например, о теме выставки? — решила она вырулить тему разговора на более знакомую ей, но собственник совершенно не хотел отпускать это просто так. — Да, но сегодняшние конкурсанты, несомненно, отражают свой внутренний мир в своих работах... Например, ваш едкий и неповторимый Джефферсон. Здесь он представлен в множестве разных стилей, но что проходит красной нитью сквозь все его работы? — казалось, задал мужчина риторический вопрос, но, видимо, он действительно ожидал её ответа, — Вы, как его самый "выдающийся" ученик... Что вас больше всего в нём привлекло? — Мне просто нравится его стиль и индивидуальный подход к каждой своей работе. Я не могу на них взглянуть без восхищения, — немного слукавила Макс. За те полтора месяца, что она общалась с мастером, он уже порядком её достал — его бесконечные придирки, ехидные насмешки и многозначительные жесты действовали угнетающе. Видимо, чтобы сохранить непоколебимое уважение к нему, требуется никогда не видеть его вживую, в чем она, как бескомпромиссная фанатка, не преуспела. — Вы немного хитрите, — беззаботно улыбаясь, определил Тито, — Вы точно хотите его превзойти. Уничтожить по всем показателям. Именно поэтому вы здесь и говорите со мной. Но, тем не менее, — снова затараторил мужчина, — я могу сказать без утайки, что мне нравится его... Рентабельность. Посудите сами — он делает то, что хотят видеть люди, что при первом их взгляде на обложку журнала у них возникает чувство удовлетворения... Кто говорит ему, что должно быть по нраву людям, которые читают подобную макулатуру? — Вы хотите сказать, — решила прервать поток его красноречия Колфилд, — что мистер Джефферсон — лишь инструмент для заработка? — Да! — воскликнул он словно учитель, чей урок был усвоен практически мгновенно, — Видите, как у вас это откликнулось? У него есть то, чего нет у вас — слава, машина, деньги, всемирные выставки... Разве вы не считаете его предателем высокого искусства фотографии? Но... Разве вы не хотите победить его в этом? — выдал он, прищурив один глаз, — Разве не поэтому вы сейчас тут со мной болтаете? Что вообще есть культурный феномен нашего человеческого стада? Больной человек с воспаленным разумом показывает смиренной толпе свои пустопорожние нарративы, а та и рада платить, лишь бы напитаться этой духовной жижей. У культуры две цели — оправдание насилия и заработок денег... Он высокомерно оглянулся по сторонам и снова попытался ухватить Макс за руку. Резко дернув её на себя, она вырвала рукав из его впечатляющей ладони. Тот лишь тихо усмехнулся и поманил её за собой оттопыренным мизинцем. Природное любопытство девушки не дало ей остаться на месте, и она поспешила за ним, едва не перейдя на бег. — Что я вам тут пытаюсь сообщить, — говорил он теперь, не глядя на неё и замедлив шаг, — Вы, наверное, зря сюда приехали. Мы тут все на пороховой бочке. У Макс не колыхнулось ничего — она уже и так поняла, куда попала. — Понимаете ли... Ваш, не побоюсь этого слова, Госдеп не зря затеял всю эту аферу с Гразнавией. Зачем, думаете, здесь все эти люди? Правоверные, протестанты, православные, сербы, хорваты, словенцы? Что вообще должно держать их здесь? Общая культура? — он едва заметно взрыкнул, и Макс посмотрела на него с ещё большим интересом. Этот человек явно очень непрост, — Чёрта с два! Все эти ублюдки уже лет триста хотят перегрызть друг другу глотки, как ни формируй у них наднациональную идею. Предок-мусульманин резал подонка-еретика? Да, резал. И будет. И никто — ни коммунисты, ни капиталисты, ни даже самые законченные космополиты... Все уйдут отсюда, все подорвут свои задницы, на этом котле сидучи... Вопрос лишь в том... Кому это выгодно. — твёрдо закончил он и резко взглянул в глаза девушки. Безумный взгляд чем-то вызвал у неё ассоциации с Нейтаном, но это было не простое бешенство от собственной ущербности, скорее наоборот. Злобная одержимость? — Вы, несомненно, любите свою страну — там ваши люди, она дала вам всё, и даже больше, но что если я вам сообщу, что причина вашего благополучия в несчастьи этих людей? — он резко задумался и одернул полы дорогого фрака, — Короче, если подводить итоги нашей беседы. Завтра я улетаю отсюда своим частным рейсом. Других самолётов не будет. Вы либо летите со мной и подписываете договор на моих условиях... Либо остаётесь здесь и молитесь о лучшем исходе. Чтобы вам лучше думалось, — он остановился и в который раз заглянул в её глаза, но Макс ответила, с остервенением взглянув прямо. Ей не нравилось, когда на неё давят, и ранение Фрэнка было тому ярким подтверждением, — сегодня действующий кабинет министров в полном составе уйдёт в отставку, и на его место совсем неожиданно придут "нужные люди". Поправки пройдут. Тито развернулся и быстрым шагом направился в сторону лестницы, оставляя Макс в глубокой задумчивости. Если старик действительно знает, о чем говорит, то это станет понятно уже совсем скоро. Если же нет... То вряд ли будет какой-нибудь повод для дальнейшего беспокойства. В конце концов, она с самого начала отказалась верить, что эта страна готова уничтожить сама себя, раз уж это всё здесь находится вот уже третий десяток лет. Тем более, верить каждому мужчине с чертями в глазах уж точно не стоит. Решив продолжить свой культурный поход, она прошлась по остальным этажам, ненадолго останавливаясь у каждого предмета здешней коллекции. Это место действительно было красивым складом для ценнейших вещей местных народов, и это захватывало без остатка. Пятый этаж был по-настоящему великолепен — фотографии повсюду. И ни одну из них она раньше не видела: вот уж и не поспоришь, великое событие. Проходя мимо красиво обставленных столов с закусками и бокалами игристого, один из которых она, не устояв, взяла на пробу, Макс слышала лишь какофонию из нестройного звона бокалов и напряжённых смешков, от которых зашумело в голове. Ей показалось лишним даже пригубить вина, но было уже поздно, и она допила его залпом. Хоть она и ненавидела алкоголиков, но стоило признаться, что это не так уж и плохо, особенно после таких событий. Внезапно стало легче на сердце, и вредный Тито совсем вышел из головы. — Я тебе говорю, этот чурбан совсем из ума выжил! Якшается с этим полковником, а я? Тут всё под моим надзором, и плевать я на него хотела... Низкий женский голос приближался к студентке откуда-то сбоку, из-за стены. Заглянув за неё, она увидела Эмилию и неизвестную коренастую женщину, которые бурно о чём-то переговаривались. Колфилд решила подойти и немного подслушать, но её заметили почти сразу, застав в неудобной позе пробирающегося сквозь лазеры мошенника. — Вот, Милена, как я и обещала! В ценности и, я надеюсь, в здравом уме, сама Макс! Не стесняйся, подходи, — кивнула Эмилия, указывая на пол рядом с ней. Макс послушно подошла. — Я видела, как с тобой общался этот хмырь, — резко начала неизвестная Милена, уперев руки в боки, — Ублюдок ведёт себя так, будто самый важный здесь, хотя у него едва наскребется сорок процентов. И он, конечно, может тут всё распродать, если вдруг захочет! — Вы о Тито? — Да, дорогая, — гневно продолжила женщина, — что он тебе пообещал? Готов всё продать и всё купить, — уже не так яро сокрушалась она. — Макс, это действительно важно. Мы должны уличить его в подобном дерьме, — сказала озабоченно Эмилия, — иначе всё наше дело будет насмарку. Ну и я потеряю деньги. — Мне? Да ничего такого. Сказал, что мы все тут взлетим на воздух, что бы это ни значило... — Плохи наши дела, — твёрдо заявила Милена, — если урод знает, куда дует ветер, значит скоро придут его головорезы. Те, которые на входе стоят — лишь их пробник... Я думаю, мы должны закрываться и срочно уезжать, у нас есть пара дней... Ничего не сказав, она резко развернулась и ушла в сторону выхода с этажа. Эмилия же задумчиво поглядела на девушку. — Пожалуй, пора отсюда сваливать. Наше такси ещё там? — спросила у воздуха, отрешённо протирая очки...********
Заваливаясь в отель, Макс стряхнула с волос тяжёлые капли дождевой воды. В этих краях с утра снег, днём песчаная буря, к вечеру — дождь. Они с Эмилией просидели два часа в кафе болтая о том и о другом, переживая непогоду под крышей, но время уже поджимало. В холле пусто, лишь мерцает красивой вывеской отельный ресторан. Несмотря на кафе, в животе всё равно урчало, поэтому стоило хоть пойти посмотреть, чем тут "бесплатно" кормят постояльцев. Войдя в стеклянную дверь, она увидела просторное помещение, довольно богато наполненное различным декором и атмосферой средневековой таверны, но внимательней разглядывать было лень. Режим работы предполагал, что повара уже готовятся свинчивать поварешки и... Что у них там обычно грязное. Наверное, они взбесятся, если она закажет что-то сытное, но кофе на ночь ещё никто не отменял. Подходя к одному из столиков, Макс заметила официантку, невинно флиртующую с поваром. Та сразу заметила на себе взгляд и закатила глаза, неслышно шепча что-то. Колфилд решила не разгадывать, что она пыталась передать, но сложила ладони в умоляющем жесте и слегка присела в полупоклоне. Наверное, вышло очень изящно, потому что девушка, решительно выдохнув, пошла к ней, цокая невысокими каблуками. — Здравствуйте, у нас полчаса до закрытия. Боюсь, мы не принимаем заказов. — Извините, пожалуйста!? У меня выдался очень тяжёлый день, — состроив самую невинную из возможных улыбок, она решила давить на жалость, — Мне бы только чашку горячего... Чая! У меня в номере ничего нет, а я бы хотела чуть-чуть посидеть в тишине... — Ладно. Одна чашка чая. — слегка улыбнувшись, сжалилась официантка и упорхнула в сторону кухни. Макс же оставалось ждать и, чтобы не терять попусту время, она решила заполнить хоть страницу в дневнике. Открыв его и положив на столик, она на мгновение задумалась, но рука сама начала выводить буквы. 21 октября Это был один из самых выматывающих дней на моей памяти. Если не считать вчерашнего, когда меня чуть не убили, но я чудесным образом съебалась от нелёгкой. И позавчерашнего. В целом, самый обычный день из жизни Макс Колфилд. Уже чувствую желчь, которую я готова сюда излить, на зубах, но... Девушка-официантка принесла чай, и она тихо отпила его, ощущая терпкий вкус. ... Мне принесли чай, и я смыла этот привкус. Хоть что-то хорошее за сегодня. Итак, я, по всей видимости, уезжаю отсюда несолоно хлебавши. Мне сообщили печальные вести, но они почти никак не касаются меня. Только если не учитывать тот факт, что мне предлагают первый в жизни официальный контракт с издателем. Можно ли так назвать одностороннюю сделку с безумным богатеем, у которого лишь гешефты на уме? Мне, если честно, не удобно. Хотя я бы всё отдала за то, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Может мне и начнёт здесь нравиться, но пока впечатления отрицательные. Что ж, поиграла в серьёзную шишку и хватит. Вопрос лишь в том, что делать дальше... Впрочем, не буду делать слишком поспешных выводов. Ещё не ясно, что будет завтра, я ни в чем не уверена. Может, лишь в том, что вокруг творится адский пиздец, да простят меня местные... Она зарисовала на полях Тито и нелепый набросок той великолепной картины. Закрыв книгу, она поблагодарила уходящих сотрудников и быстро вышла за дверь, устремившись к себе в номер. Внутри всё было как и раньше, но что-то не давало покоя. Что-то царило в самом пространстве, словно напряжение натягивалось стремительно. Не догадавшись глянуть в телевизор, чтобы проверить слова мужчины, Макс почистила зубы и сняла верхнюю одежду. Улегшись в помятую постель, ей подумалось, что стоило бы поговорить с Рэйчел, о которой она совсем позабыла в этой неразберихе... Жаль, что в четыре часа засвистели первые снаряды, а в городе там и тут вспыхивали костры ополченцев. Жаль, что мирная жизнь кончилась неожиданно.