Вечное сияние чистого разума

      Харучиё не любил дождь. Не любил слякоть и грязь, остающиеся после. Не любил лужи, да и осень тоже не любил, если признаться. А какое время года тебе вообще нравится, Хару? Спрашивает себя, спрашивал его когда-то Манджиро, вряд ли из чистого интереса, — отсекал эту мысль Санзу, не давая себе мнимых надежд вот уже которое время. Им уже почти девятнадцать. Майки не до тебя, — убеждал внутренний голос, Майки не до тебя, — вторил ему Ран, так навязчиво оказывающий Харучиё непрошенное внимание. Я знаю, отвечал он себе, проваливай к черту, отвечал он Рану. Я знаю, повторял, ступая по лужам и держа над собой зонтик, по которому так раздражающе тарабанили капли.              Тук-тук.              Тук-тук-тук. Вздох. Сезон осенних дождей, акицуири, в этом году оказался куда более настойчивым и буйным. Ветер подхватывает эти мысли, усиленным порывом стремясь выхватить из рук зонт. Харучиё хватается за рукоятку крепче, хмурясь — не хотелось раздражаться с раннего утра из-за мелочей. К тому же… Он оглядывается. Места здесь ему знакомы все, но эти — особенно. Дом Сано совсем близко.              Манджиро стоит одинокой фигурой под навесом в полутьме наступающего утра. Смотрит себе в ноги, склоняя свою белобрысую, немного взлохмаченную голову. Неужели он сам поднялся? Хотя, скорее всего, он банально не ложился. Подобная картина вызывает щемящее чувство в груди, сердце бы вырвать, да к ногам его положить, может, тогда он на него взгляд поднимет, может, поживее станет? Внутри так пусто, иногда повторял Майки голосом бесцветным.              Майки, Майки, — готов был лепетать Харучиё, — хочешь, за ребра твои заберусь, под кожу, хочешь, вместо твоего черного-черного сердца — своё возложу?              Ну пожалуйста.              Сохраняя бесстрастное выражение лица, Харучиё подходит ближе. Стоя на веранде, он был даже выше него. Санзу подает ему руку, но первым делом ладони касаются капли дождя.              — Доброе утро, Майки.              — А.. сейчас утро?              — Да… Полседьмого утра. Почему ты хотел видеть меня?              — Ммм. — Манджиро слегка приподнимает голову, смотрит на протянутую ему руку. Хочет отстраниться от балки, на которую опирался, но слегка шатается. Приходится все же вверить свою ладонь чужой. — Захотелось прогуляться под дождем. Как в детстве, по лужам.       У Харучиё замирает сердце. Майки взглянул на него, одарив мягкой улыбкой. И если сперва Санзу чувствовал эйфорию — следом была тревога. Слишком отчаянной была эта улыбка, будто Майки вот-вот и сделает что-то непоправимое. Он мечтал, чтобы его Король улыбнулся. Но не подобным образом. Не так.              Харучиё вдыхает воздух в легкие через усилие, судорожно, сжимая чужую руку в своей.              Они выйдут со двора. Пойдут вниз по улице, и Санзу будет держать зонт скорее над Майки, чем над собой. За себя он не боялся. А вот Манджиро лечить проблематично, да и не хотелось вообще, чтобы он простудился, хотя он, кажется, очень к этому стремился — так уверенно шагая по лужам, так и норовя постоять под дождем без зонта. В один момент Харучиё пришлось слегка пробежать за ним, ведь Манджиро, — смеясь, — поспешил от него подальше, промокая под утренним ливнем.              Как глупо, как по-детски, но как же хорошо.              Хорошо, что так, а не безвольной, безэмоциональной куклой.              Санзу весь вымок, Майки — тем более, и такими, промокшими насквозь, они возвращаются домой. Хару отогреет его. Манджиро чуть не уснет в теплой ванне, разомлев. Он и до этого казался уставшим, а тут тем более, так безмятежно уронивший на своё плечо голову. Прикрытые веки подрагивали, ресницы за ними вслед. И казалось, Санзу мог смотреть за этой картиной бесконечно. Просто любоваться им, сидя тут, на бортике ванной. Но нет.              — Тебе нужно поспать, — говорит, уже укладывая Манджиро в кровать.              — Угу-м.. — бормочет, кажется, не то чтобы просыпаясь в принципе от своей дремы. Оно и к лучшему. Он укрывает его одеялом, кивает сам себе, кажется, утешая: беспокоиться ведь не о чем, да? Он хотел было оставить его отсыпаться. Может, приготовить что-то с горем пополам, но вместо этого его придержали за запястье, не дав сдвинуться с места.              Майки просить не умел. Его не учили, да и это ведь не для сильных, да, просьбами разбрасываться? Он ставит перед фактом.              — Ты останешься тут.              Против ли Санзу? Как об этом вообще можно было подумать…              Нет. Конечно же нет. Его сердце трепещет, по телу прошла дрожь.              Как верный пес, он будет ждать в ногах своего хозяина, влюбленным взглядом смотря на спящее лицо оного, оберегая об призраков этого места и прошлого заодно.