Вечное сияние чистого разума

      Руки Изаны скользят по вздрагивающему бледному и впалому животу. На бледной коже его ладонь смотрится контрастно, и Майки даже допускает ленивую мысль о том, что ему нравится, как это выглядит со стороны.       Со стороны — да, но он не был уверен, что прямое участие в этом приносит ему что-то, помимо дискомфорта. Эти действия были странными, но Курокава был от них в восторге, а значит — это хорошо. Изана был единственным индикатором хорошего и плохого для Майки в последнее время, заместо Шиничиро когда-то. Заместо себя самого. Сам он ведь давно ничего не решал.              Если ему что-то не нравилось, что-то расстраивало, то значит это плохо по-определению, и иначе быть просто не могло. Отказы Майки его разочаровывали. Значит, проще не отказывать. Проще вообще молчать — не ронять ни слова, смотреть темными, всепоглощающими зрачками за тем, как чужой, дико-лиловый взгляд ощупывает тело, так податливо ему преподнесенное будто бы в жертвоприношении. С плеча спадает черная лямка тонкой кофты.              Взгляд Изаны скользит по предплечью, впивается в обнаженный изгиб. В следующую секунду он делает то же самое, но губами, зубами, впивается до крови, и все, что делает Сано, так это морщится. А Изана рад вызвать у него хоть какую-то реакцию, пусть и это неясное, странное отвращение. Курокава улыбается. Улыбается хищно, смеётся. Санзу бы перекрыл этот укус поцелуем и тихим извиняющимся шепотом: он всегда так делал. Изана же только капельки крови слизывал удовлетворенно, и не думая хоть как-то извиняться за содеянное. Да и это только начало, понимали они вдвоем, и Манджиро прикрывал глаза. Пытался ли он представить на его месте кого-то иного? Может. Может… Чтобы ощутить хоть что-то, порадовать Изану, — но вот, он опять подумал о нем, все насмарку, — и у Майки не получается. Он наклоняет голову набок, открывая шею чужим губам, подставляясь под них, как на эшафот, пока рука Изаны неторопливо продолжала изучать его торс, переходя к груди, желая запомнить подушечками пальцев каждый изгиб. Каждое вздрагивание.              — Я убью его.              — Кого, Изана?              Спрашивает Майки бесцветным тоном в ответ на судорожно произнесенные слова Курокавы, полные помешательства и нездорового энтузиазма.              — Того, о ком ты сейчас думаешь.              — Я не думаю, Иза. Ты уже убил всех, кого мог.              Моими руками, хочет добавить Майки, но молчит, да Изана и не отрицал, оба все прекрасно понимают.              — Остался Харучиё.              Манджиро даже не открывает глаз.              — Ты ревнуешь меня к псине? Ставишь настолько низко?              Мужчина усмехается. Майки не удивляется, когда его хватают за шею.              — Ты такой неблагодарный, Майки. Но ничего. Я не держу зла. Наоборот: я желаю тебе лучшего. Поэтому и избавлю от тупой и бесполезной собаки. В конце концов, у нас есть Какучо, да? Он куда лучше. Во всем. Так ведь?              Последние слова становятся громче и с напором. То Изана, не называя чужого имени, подозвал уже свою собаку, что все это время пребывала в углу, наблюдая. Опять же: по чужому приказу.              — Изана..              Подаёт голос Какучо, и Манджиро усмехается. Тот явно не в восторге от великолепных идей своего Короля, но слишком жмет верность глотку, — как рука Изаны горло Майки сейчас, — чтобы сказать и слово против. Как мило. И как знакомо. Но не на своей шкуре.              — Замолчи. Лучше сделай то, о чем я говорил до этого. Ты же не хочешь, чтобы я марал о него руки?              Майки смотрит на них из-под полуопущенных ресниц. Такие забавные. Смешные. У Какучо в глазах сомнение, у Курокавы — твердая решимость вместе с кровавой яростью и раздражением. Он наблюдает за их зрительной перепалкой с одной единственной мыслью: не волнуйся, Какучо. Тебе не придется брать ещё одну смерть на себя.              Ведь я сам его убил. Раньше, чем Изана мог даже подумать об этом.              Потому что — моё.              То единственное, что он решился ему не отдавать, в отличие от своего тела и души. И уже сейчас Манджиро было искренне интересно выражение лица Курокавы, когда Хитто сообщит ему, что труп Харучиё был найден в его квартире со вспоротым животом.              Харакири — очень романтично, сошлись они с Санзу в едином мнении, пока тот ещё был жив.