Ciao, ragazza, take a chance on me

Крепкое темное полотно со свистом рассекает заточенная сабля, и её серебряное лезвие тут же слышит, как с характерным треском рвутся покорные нити, не выдерживающие такого зверского напора: тщательно сотканная материя уничтожена из-за одного лишь меткого касания, двумя оборванными кусками пораженно опадая на пол. Её короткие тонкие лоскутки плывут несколько мгновений в воздухе, после с тихим шелестом ложась, наконец, рядом, и безнадежно разрушенный Сталин под горячими, шершавыми ладонями Льва, ощущает себя точно так же, когда те умело пронзают его тело, каждый раз принося острое удовольствие. Грузин прогибается в спине и распахивает темные, буквально дымящиеся глаза из-за резкого толчка позади, затронувшего удачно попавшиеся на пути нервные окончания, а в кожу на загривке впиваются зубами, словно это какое-то сочное мясо, заставляя скрести ногтями по столешнице и хмуриться, не давая предательским стонам покинуть рот. Где-то отдалённо, но довольно хорошо слышимо периодически раздается приглушенное ворчание коллег, сопровождаемое то чересчур громкими, то робкими ударами разномастных каблуков о пол, словно пытаясь напомнить о себе бездельникам, решившим предаться людским утехам вместо работы, что было вполне оправдано, ведь сейчас середина дня, но главным героям на это абсолютно всё равно. Наличие случайных зрителей подкупает продолжать лишь пуще прежнего. Сталин бросает взгляд вниз, когда начинает чувствовать под пальцами вовсе не дерево, а исписанный документ, который мнет лишь сильнее, растягивая губы в безбожно наглой улыбке, но тут же задыхается и тихо шипит, когда Троцкий размашисто ударяет ладонью оголенную кожу подтянутых ягодиц. — Рука у вас стальная, — между вдохами произносит Иосиф и неосознанно облизывается, поддаваясь бедрами на встречу грубым движениям. — Я не давал вам права делать всё, что вздумается.. Не портите документы. — Голос Льва где-то в районе задней стороны шеи звучит настолько спокойно, что создаётся впечатление, будто не он сейчас втрахивает врага в твердую поверхность, с каждым разом задевая головкой члена чувствительный комок нервов, — вы в моём кабинете, а не в своём. — И тот, кто совсем не знает Льва, сказал бы — он предельно спокоен, но Иосиф понимает его хорошо, понимает достаточно, по-крайней мере, для того, чтобы уловить в чужом тембре нотки удерживаемого раздражения, хотя взаимодействует с ним всего несколько лет. Когда тебя перестают слышать друзья и родные, а враг наоборот начинает считывать эмоции, стоит задуматься: всё ли идет так? У Троцкого никогда не было "так", а грузина он научился читать еще давно, словно какого-то близкого человека, почему они оба в равной степени оказывались уязвимы перед друг другом. На рефлексе глаза Сталина лениво ползут вверх по выключенной настольной лампе и переходят в противоположный конец комнаты, останавливаясь на серых обоях стены, с которых на него тут же осуждено взирают портреты известных политических деятелей, явно недовольные поведением обоих членов центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. — А вам значит можно, товарищ нарком? — Иосиф язвительно усмехается, но в следующую секунду теряет равновесие, потому что картинка кружится и расплывается непонятным пятном, в итоге превращаясь в чужие растрепанные кудри, восставшие прямо перед самым носом. Лев нетерпеливо, рьяно целует его чрезмерно разговорчивый рот, желая передать всю страсть через свой перчёный язык: Сталин, словно ударенный разрядом тока, неосознанно обхватывает ногами талию мужчины и несдержанно стонет, чуть ли не позорно закатывая глаза от десятикратно возросшего сексуального напряжения. — Может, уже перестанете морочить голову своими ненужными вопросами? — Шепчет влажными губами Троцкий, когда отстраняется, чтобы восстановить собственное дыхание, коим паляет кожу партнера: Иосиф, сидящий на краю стола, встряхивает головой, прогоняя прочь непослушные локоны волос со лба и еле заметно подрагивая от всё еще непрекращающего движений члена, разглядывает оппонента. Во взгляде Сталина еще присутствует осознанность, почему он замечает некоторые изменения в мужчине: рубашка, облегающая подтянутое тело, уже смялась и прилипла к потной коже, тщательно уложенные волосы теперь стали взъерошенными, излюбленное пенсне вовсе отсутствовало, позволяя полностью видеть блестящие голубые глаза, которые горят ледяным огнем, когда Лев разбрасывается сладостными речами о революции, а сейчас же взрываются кристаллами похоти. Иосиф вдруг улыбается и, одной рукой оперевшись о край стола, другой тянется к чужому лицу, чтобы непривычно мягко провести ею по щеке, кончиками пальцев ощущая живые, горячие сосуды под кожей. Грузин ёрзает, тем самым насаживаясь на орган глубже, от чего прерывисто выдыхает, но, приблизившись к уху Троцкого, чётко произносит: — Жене вы также говорите? — Он проходится ядовитым языком по мочке, наверняка посылая мурашки из-за собственных жестковатых усов, касающихся кожи, а рукой медленно опускается к груди и тут же хватается за рубашку, комкая ту в стальном тиске ладони. Остановившись, Лев в ответ хмыкает и грязной, от убитых им человеческих душ, ладонью проходится по сильному смуглому телу, чтобы после огладить чужой, колом стоящий член: Иосиф, выдыхая, приоткрывает в немом удивление рот, а затем шипит, когда рука резко, сжимается, неприятно надавливая на чувствительный ствол. — По-моему, вы забываетесь, товарищ Сталин, — мужчина оттягивает грузина за волосы от себя и вцепляется зубами прямо в его горло — сосуды с венами тут же лопаются, и омывают сладковато-горькой патокой рот, от чего Иосиф невольно вскидывает брови, издавая тихий стон. — Я...! — Начинает он, но не успевает продолжить дальше, как больно ударяется затылком прямо о твердый стол, на который Джугашвили грубо опрокинул Троцкий, решивший возобновить яростный темп движений собственного члена: грузин чуть ли не захлёбывается из-за опаляющего нервы наслаждения и, беспомощно извиваясь, пальцами сжимает дерево, неосознанно скребя по нему ногтями. — Смотри на меня. — Звучит низкий голос сверху, заставляя Сталина беспрекословно подчиниться и поднять взгляд вверх, сразу встретившись с поглощающими глазами оппонента. Но слушая жалостливый скрип мебели, раздающийся при каждом чужом толчке, он, не выдерживая, жмурится и, видя ослепительные вспышки, возникающие огромными, разрушительными взрывами перед глазницами, притягивает к себе коммуниста за рубашку еще ближе, судорожно хватая пересохшим ртом тяжелый воздух. — Я сказал, на меня. — Иосиф сдерживает позорный скулеж, когда широкая ладонь вновь касается его эрекции, грубо надрачивая её болезненно твердый ствол, и всё-таки распахивает веки, приподнявшись на скользких лопатках. Крепкий темный, ореховый кофе тут же встречается с пронизывающим душу стеклом и смотрит на него так, словно хочет разрушить, уничтожить противника: коричневый кипяток окрашивает материал, сплавленный из песка, в ржавый цвет, расходясь мутными разводами по нему, что в свою очередь трескается на несколько частей, раня острыми концами жидкость. — Л...Лев, Лев, Лев...— Грузин, всё ещё не отрываясь от холодных глаз, уже неосознанно шептал чужое имя как какую-то мантру и рьяно двигался всем телом мужчине на встречу, сходя с ума от распирающих организм ощущений, настолько ярких, что признаться в этом было просто стыдно. — Ещё, ха! Троцкий прерывисто дышит, свободной рукой опираясь о стол, и встречается своим потным, разгоряченным лбом со сталинским, одновременно растирая большим пальцем сочащуюся головку его члена, и слегка постукивая по ней в такт толчкам, происходящим ниже. Коба тут же накрывает поцелуем любезно предложенные губы, посасывая те, и несдержанно мычит тому прямо в рот, вымученно прогибаясь в гибкой натренированной спине. — Сталин, ты ничтожно мелкий уголовник, способный только на грабёж. — В лицо произносит Лев, смерив презрительным взглядом, от чего у Иосифа пробежал табун унизительных мурашек под кожей, грозясь перерасти то ли в наслаждение, то ли в гнев. Он сглатывает, чувствуя наступающий на пятки оргазм, но ждет молчит, ожидая продолжения чужих, пропитанных грязью слов. — Ты не сможешь превзойти меня, потому что хуже, потому что всегда будешь на втором месте. Скажи это! — Последнее Лев буквально рявкнул. —... Я признаю это, — отвечает дрожащим голосом грузин, не понимая, почему не начал душить его, почему не ответил той же колкостью, оскорблением? Почему злость и обида, скопившиеся в нем, превратились в пугающее самой своей сутью удовлетворение, что заставляет скручиваться низ живота спазмами? Почему он ничего, чёрт возьми, не сделал? — Тогда кончишь ради... Меня? И Сталин весь сжимается, прокусывает до мяса зубами свои губы и, закатив глаза, изливается в чужую руку белым семенем, на что Лев издает тихое рычание, продолжая трахать уже обмякшее тело партнёра. — Молодец, — грузин удивленно приподнимает брови, когда ощущает пальцы, почти ласково треплющие его жестковатые волосы и ахает, видя в голубой радужке несвойственный теплый блеск. — Троцкий?... — Растерянно хрипит Сталин, но тут же получает сильную болезненную пощечину, тут же шипя и потирая покрасневшую щеку. — Иосиф Виссарионович! Простите, но вы что, уснули? — Нежное, приятное марево жестоко разрезают ножницами, срывая сонного мечтателя с небес на землю. И первое, что тот увидел — недовольное лицо Ленина по другую сторону длинного стола. — Нет... — Отвечает тихо Сталин, понимая, как глупо это звучит, и, откашлившись, отводит глаза в сторону, стараясь не замечать множество любопытных взглядов однопартийцев, направленных сейчас на него, но секундой позже снова глядит на Ленина. — Прошу прощения. Ильич лишь слегка кивает в ответ, видимо решая сделать тому небольшую поблажку, но не другой лидер Октябрьской революции, сидящий напротив и решивший только в данный момент дать о себе знать. — Товарищ Коба, вас вообще волнует наша страна? — Презрительно цокает Троцкий, заставляя поневоле обратить на себя чужое внимание, — а то создаётся такое впечатление, что вам важнее в облаках летать. Сталин сцепляет зубы и смотрит виновника своего положения исподлобья, наконец, полностью возвращаясь в суровую реальность: здесь этот мужчина был в сотню раз хуже, оставаясь всё таким же самоуверенным ублюдком. — Знаете, Лев Давидович, вам бы тоже надо меньше о себе думать и вовремя уметь рот закрывать. — Иосиф довольно улыбается и достает сигарету из кармана брюк, пока еврей прожигает в нем дыру взглядом и ненавистно сжимает свои ладони в кулаки. — Достаточно, товарищи. — Громко говорит Ильич, укоризненно глядя на двух людей, цепляющихся друг к другу будто дворовые кошки, — Коба, а вам в действительности нужно больше отдыхать, раз такое дело. — Нарком откидывается на спинку стула и победно щурится, в то время как грузин решает промолчать, не имея сильного желания перечить предводителю. — И так, продолжим... После слов лидера все молниеносно увлеклись другими делами, решив более не досаждать грузину. Ленин же заводит руки за спину и, сложив их в замок, начал снова говорить о прошлой теме, а Сталин закуривает желанную папиросу, стараясь не встречаться глазами с евреем, в лице которого промелькнула такая эмоция, будто он уже догадался о своем участии в непростительно грязных фантазиях врага.