Нимфа в янтаре

Средь белых пен, что переливно С лазурной мантией слиты, В букет соединились дивно Три нимфы, горьких бездн цветы. Они — три лилии. От зыби Волнуется поверхность вся, В своём причудливом изгибе Их погружая и взнося. "Нереиды" Т. Готье.

Жизнь Гермионы, как и вообще все жизни за редким исключением, была подчинена нескончаемому и неумолимому потомству Времени: Дням, Часам, Минутам и Секундам. Хотя наверняка в этом мире и во всех грядущих не найдётся существа столь же зацикленного на этом аспекте мироздания. Гермиона окружала себя всеми видами часов: кварцевыми, механическими, солнечными, песочными и даже магическими. Последние вызывали у неё самую крупную дрожь отвращения и крепчайшие жгуты стресса. Рон и Гарри качали головами на её причуду, которая, казалось, накатывала на Гермиону самыми крупными волнами в моменты безопасного спокойствия, словно нечто из космической пустоты вдруг подстёгивало хрупкую женскую фигурку Плетью Страха, словно бледный призрак шептал ей на ухо «тик-так» и гортанно смеялся голосом Беллатрисы. Но Гермиона парадоксально сильна. Даже эти невротические всплески она ловко поставила на службу себе, планируя свой и чужие графики с астрономической точностью. Сегодняшний рабочий день мало отличался от предыдущего: дотошные конспекты об известных сделках с Фейри, составление мозаики из обрывков информации об их тайных краях. Гермиона с радостью перевелась бы в вожделенную Комнату Времени, истинную Мекку для любого страдающего одержимостью подобного толка. Но, конечно, ей нужно было пройти стажировку, зарекомендовать себя, занимаясь скучнейшими исследованиями. Нет, мистические Фейри и их причудливая магия, конечно же, вызывали жгучий интерес у многих пытливых умов, и Гермиона даже писала на пятом курсе подробное эссе на тему взаимосвязи остатков магии Фейри и магии современной, но то была нежная юность, и любопытство к навсегда утерянной эпохе Рассвета Магии быстро угасло, когда Гермиона осознала невозможность воспользоваться её преимуществами. Впрочем, скучная работа — это лишь временная трудность. Трудность со Временем, конечно, стояла чуть выше. — Фенрир Сивый вынюхивает что-то возле домов членов Ордена Феникса, — обеспокоенным тоном сказал Артур Уизли Гермионе, которую подловил в Атриуме. — Будь осторожна, милая, авроры ещё не смогли его поймать... Её ровное сердцебиение не отреагировало на скверную новость. Полоумный оборотень с манией к насилию, поджигательству и садизму отчего-то не вызывал у Гермионы ни толики страха. Гораздо больше её интересовал сегодняшний подарок ночи — сон терпкий и густой, ровно марочное вино. Клубящийся плотный туман, словно сотканный из всех кошмаров, мерзостей и страхов людских, был живой массой с разумом и намерениями. Сизый саван из удушливой взвеси казался продолжением тела чьего-то тёмного Бога из глубины Времён, когда человеческий род, ещё не знавший ни письменности, ни, быть может, даже речи, приносил в жертву неведомому Лесному Божеству собственных детей и совершал акты омерзительного каннибализма в его честь. Туман был злым, насмехающимся и безжалостным. Это Гермиона чувствовала так, как порой все мы чувствуем в своих сновидениях некоторые сильнейшие психические впечатления. Безмолвный Туман обещал ей многие горести, как плату за что-то. Вырвавшись из плена сна, Гермиона каждой клеткой тела ощутила тяжесть воздушной массы, горечь собственной крови и жёсткость простыней на кровати, словно те были сотканы из наждачной бумаги. Эхо сновидения было слишком эфемерно и ускользнуло из памяти, оставив лишь нечёткие образы и символы. Иногда Гермиона думала о том, что Свет навсегда покинул её, словно теперь её душа, отречённая от Благости и Покоя, обречена либо на мученическое искупление, либо на окончательное падение во Тьму. Она предавалась бесконечным размышлениям о природе Бездны, Времени, Космоса, Вечности и Смерти с горячностью философа, балансирующего на грани безумства и гениальности. Спустя год интенсивных работ и исследований в этой области Гермиона смогла сформулировать свою корявенькую, шероховатую модель мира. Вселенная со всеми её мирами, карманными реальностями, слоями бытия и континуумами — лишь атом на холсте мироздания. Вселенных, неотличимых друг от друга, существует истинно бесконечное множество, однако барьеры, отделяющие их друг от друга, непреодолимы для существ, подобных людям. Откуда же тогда могут взяться параллельные реальности и альтернативные временные шкалы? Гермиона считала, что ответ кроется в феномене фрактала реальности. Континуум в рамках вселенной мог дублироваться бесчисленное количество раз, формируя лесенку одинаковых реальностей с бесконечным числом векторов. Это сложное объяснение со многими арифметическими расчетами и неевклидовой геометрией казалось Гермионе не идеальным, но не лишённым смысла. Дискуссии по переписке с ведущими умами магического сообщества дали свои плоды, и через некоторое время Гермиона добавила в свою модель мироздания несколько новых аспектов. Однако эта по-своему устойчивая и без лишней скромности революционная модель мироздания была отвергнута Высшими Магами сообщества, и грантов на дальнейшие исследования не выделили. И всё же некоторые алхимики, каббалисты, чародеи и друиды, занимающиеся изысканиями в схожих областях, установили с Гермионой обмен корреспонденцией, считая, что её модель имеет право претендовать на место одной из главных академических тем этого времени. В результате этой совместной работы Гермиона смогла вывести нумерологическую формулу, рассчитывающую количество параллельных линий, сопряжённых с той версией, откуда ведётся расчёт. Это на самом деле было весьма полезно, ведь пришельцы из альтернативного пространства-времени могли попасть в параллельное, только если между двумя ветками есть точка сопряжения. Иными словами, пучки линий реальности были изолированы друг от друга преградами из других континуумов по аналогии с ветвистым кустом шиповника, где ветви в хаотичном плотном плетении душат друг друга. Рассчитывая количество параллельных миров, откуда в её мир могут нагрянуть хоть сами Мерлин и Моргана, Гермиона надеялась на относительную невеличину конечного числа. Описав свой пучок пространственно-временных шкал, как древо сфирот, самая одарённая ведьма своего поколения смогла предоставить миру ещё одну жемчужину своего гения — диаграмму Грейнджер — наглядное и легкодоступное графическое творение. Диаграмма выглядела как восемнадцать кругов, соединённых меж собой ста шестьюдесятью семью линиями. Каждый круг — реальность с существенными отличиями от остальных семнадцати, а каждая из ста шестидесяти семи линий — вариант развития этой реальности. Некоторые из коллег Гермионы считали, что вектора альтернативных пространства-времени могут влиять друг на друга подобно тому, как, задевая нить паутины на одной стороне, мы наблюдаем колебания противоположной. Паутина. Да, очевидно, Гермиона уже давно барахтается в этой хищной сетке, бьётся в предсмертном ужасе в ожидании Великого Ткача — Времени. Мог ли быть тот её сон о зловещих туманах предостережением от самой Бездны Бытия? Мог ли Творец, если таковой существует, указать на нахальную и безрассудную гриффиндорку своим обвиняющим перстом и покарать за гордыню? Гермиона была храброй, доблестной воительницей, без страха и упрёка принимающей любой вызов. Гермиону выковали многие печали и трудности, и, подобно закалённой стали, она звенела боевым кличем, когда сталкивалась с клинком противника. Но можно ли проявить отвагу пред лицом невыразимого космического ужаса и его грохочущих тварей ночи? Ещё один наполненный скукой день прошёл, оставив после себя морок лёгкой усталости и брезгливости. Гермиона счастливо вырвалась в предзакатные сумерки Лондона, иллюминирующего уличными фонарями, вывесками, фарами и всем-всем, что так жутко обожают магглы, одержимые своим электричеством. Гарри Поттер вышел из Министерства вместе с неё. Растворится в толпе магглов им было просто, как дышать. — Панси хотела отдать тебя Волдеморту, — начала Гермиона лёгким тоном с оттенком доброй насмешки, — и ты знаешь, что её волшебную палочку отберут почти что на год. — А, брось, Гермиона, — Гарри взлохматил смоляные вихры на макушке, скорее всего смущённый словами спутницы. — Панси... красивая, как Леда, и чертовски милая. — Газетная саранча не оставит вас в покое. Панси — единственная выжившая из своей семьи, и ей достанется богатств больше, чем стоит весь Уэльс со всеми его драконами и овцами. — Ну, мы оба чертовски богатые сиротки. — Драко Малфой будет крёстным твоего ребёнка... Они прыснули от смеха. Вечерний воздух остужал голову и вместе с тем нёс резковатый аромат мокрого асфальта, бензиновых выхлопов, металла и людской суеты. — Она действительно добра ко мне, — более тихим и настойчивым тоном продолжал Гарри. — Я верю, — Гермиона взяла друга за руку, крепко переплетая свои пальцы с его — жест, лишенный и толики романтичных чувств, был лишь ещё одним проявлением привязанности и полного братского доверия. — Было бы славно просто пожить. Собственный дом с глупыми занавесками, лохматый пёс, который тащил бы с улицы всякую пакость, сад с лимонным деревом, под которым мы с Панси могли бы сидеть, не разнимая рук и просто... дышать. — Я подарю тебе глупые занавески. Горечь их мыслей была оттенена медовостью чувств. Гермиона скосила взгляд на запястье с часами. Было бы славно, если бы Время остановилось навсегда. — Гермиона. — Гарри? — Почему ты так зациклена на параллельных мирах? Я ведь читал твою монографию, хоть и понял только примерно треть слов. Ты боишься альтернативной версии себя? Шум Лондона был прекрасен, как произведение искусства прерафаэлитов. Он окутывал и обнимал, как нежнейшая любовница, он спасал от шума мыслей и голосов в голове. — Я не боюсь её, — легко соврала Гермиона. — Она мало чем отличается от меня, понимаешь? — Вряд ли, — слабо улыбнулся Гарри. — Знаешь, очень много магов сходили с ума, когда начинали исследовать загадки Вселенной. Её тайны, должно быть, очень-очень важны для неё, раз она так печётся об их сохранении. — Ты не сумасшедшая. По крайней мере, не так, как Луна. — Гарри. — Гермиона? — Я боюсь, что натворила слишком много зла... Точнее не я конкретно, но многие мои версии. — Глупости. Да даже если это и так... То какая разница? Ты сама писала мне о своём сне, где я был сумасшедшим тираном с тремя Дарами Смерти в подчинении, а Том Риддл противостоит мне вместе с тобой. Но разве это важно? Ты говорила о том, как причудливо вьются линии времени и событий и что нельзя всё время смотреть на них в ожидании подсказок о том, как действовать нам самим. Если Гермиона и была поражена глубиной чувств и умозаключений Гарри, то виду не подала. — Многие мои версии путешествовали во Времени, и это разрывало их, иногда буквально. Но очень часто они настолько сильно вплетали свою магию в магию Времени... — Гермиона почувствовала, как пульс резко подскочил, и её крошечный сердечный компаньон возликовал и потеплел. — Они... они становились рабынями и госпожами Времени. И этот космический грохот в ночи... Гермиона была близка к панической атаке. Перед глазами мельтешили чёрные крапинки и искры, мир сузился до них одних. Он заворочался в лучах её беспокойства. Межзвёздные химеры ужаса, скорби и ненависти вели охоту на Гермиону. Она так часто впутывалась в ход миров, так часто нарушала константы, что уже сама стала одной из них. Глубочайший страх, пронзивший её, был почти что осязаем — она так боялась расправы и расплаты за все те вещи, что делали её копии. Паническая атака заглушила лондонский шум, заглушила встревоженный голос Гарри, который не мог дозваться до подруги. Гермиона ощутила хватку смерти гораздо отчетливее, чем когда она билась в агонии у ног Беллатрисы. Её горячее сердце билось слишком быстро, словно у колибри, и Он — мерзкий, злобный отросток вселенской Тьмы и Вечности — вдруг набросился на её истекающее кровью сердце. Истошный вопль ужаса и боли так и не смог покинуть её горло. Парализованная умирающая Гермиона чувствовала каждой клеткой тела, как ненавистное маленькое чудовище чавкало, упивалось, давилось, скрежетало клыками и истекало слюной, лакомясь Гермиониным храбрым, отважным сердцем львицы. Гермиона Джин Грейнджер умерла на руках Гарри Поттера, своего лучшего друга и названного брата, в октябрьских сумерках шумного, ужасно шумного Лондона. Чавкающая и жующая Тварь у останков её сердца была жестока, как истинный человек. Гермиона хотела бы, чтобы душа её воссоединилась со счастливой Бесконечностью и Небытием. Но та отравляющая червоточина, расположившаяся в груди, смеялась и смеялась, словно воспроизводя любимый лондонский шум.