Пусть взор презрительный не хочет восхвалить, Дитя, твоих очей, струящих негу ночи; О вы, волшебные, пленительные очи, Спешите в сердце мне ваш сладкий мрак пролить. Дитя, твои глаза - два милых талисмана, Два грота темные, где дремлет строй теней, Где клады древние, как отблески огней, Мерцают призрачно сквозь облака тумана! Твои глубокие и темные глаза, Как ночь бездонные, порой как ночь пылают; Они зовут Любовь, и верят и желают; В них искрится то страсть, то чистая слеза! Ш. Бодлер, "Глаза Берты"
Солнечный диск клонился к Западу, когда двое магов вышли из церквушки на самом отшибе кладбища. Годы тайного сожительства с магглами, очевидно, заставили волшебников перенять большинство их традиций, и ритуалы погребения у двух культур были неотличимы друг от друга, как близнецы. Она умерла в вечер тридцать первого октября, в дату, окутанную жестокостью, мраком и насилием. И это было просто отвратительно. Вылущенный тоской и, что самое главное, чувством вины, Гарри походил на особо скорбного призрака, бестелесного и не чувствующего ничего, кроме горечи поражения и утраты. На Рона было смотреть ещё страшнее: не спавший, очевидно, с момента получения ужасной вести Рон сейчас имел практически фотографическое сходство с чердачным семейным упырём. В гробу из орешника она не выглядела прекрасно. Кто вообще мог бы назвать молодую погибшую девушку красивой, спокойной или прекрасной в её деревянном склепе? Она мертва и это всё, что имело значение. Грудь Гарри сотрясалась от рыданий. Он не мог простить мироздание за то, что оно отобрало её у него, у них. Самая дорогая подруга детства, самый верный соратник, самый близкий человек. Гарри ненавидел себя за то, что не смог спасти её, за то, что не говорил ей о том, как ценит её помощь, и за то, как она много раз спасала его жизнь, а он в очередной раз не смог вернуть долг. Рон выглядел так, словно собирается лечь прямо к ней в гроб и оставаться там до самого момента её воскрешения. Она ведь не могла их бросить, она никогда не бросала их. Гермиона лежала там, в синем платье простого кроя и гриффиндорско-алой мантии, окружённая белыми лилиями и камелиями. Её родителей не было на церемонии, ведь сейчас они и не подозревали, что когда-то у них была дочь. Лаванда и Луна были потрясены, а Драко Малфой смотрел на свою мертвую бывшую однокурсницу и, преисполненный искренним сочувствуем, успокаивал Хагрида, который, казалось, наплакал уже целое озеро слёз. Минерва Макгонагалл, словно изваянная из мрамора статуя, неверяще созерцала лицо бывшей любимой ученицы, и старческие хрустально-голубые глаза выражали крайнее опустошение и сожаление. Гарри не мог выносить этот наполненный мукой взор Рона. Он не мог подобрать слов, не мог даже сделать полный вдох грудью, не мог не прокручивать в голове их последний диалог. Какой злой рок отобрал её? О каком грохоте в ночи она твердила перед тем, как замолчать навсегда? Панси положила свою аккуратную ладошку меж его лопаток. Её хвойно-болотистые глаза обеспокоенно бегали по лицу Гарри, силясь найти что-то, что подсказало бы, как ему помочь. Поттер сгрёб в крепкие объятья возлюбленную и с остервенением принялся вдыхать запах её тёмных волос. Метания его сердца были сильны, и, видят Боги, он не знал, как справиться с утратой без помощи любимой — изящной, хрупкой, как сама Жизнь, Панси. Она мало чем была похожа на прежнюю себя — надменную, холодную стерву, неспособную на то, чтобы постоять за себя перед мерзостными домогательствами отца. У Гарри разбилось сердце, когда Панси с чудовищным смятением и смущением поведала о том, как Боремунд Паркинсон с её одиннадцати лет насильничал собственную дочь, родную кровь. Как заставлял стоять перед ним на коленях многие часы, выполняя действия, вызывающие особо рвотные позывы. Гермиона умерла такой молодой — ей не успело исполниться и двадцати четырёх лет. Она должна была прожить свою жизнь так, как хотела, а не так, как заставлял её Гарри, постоянно впутывая в опасные и часто обречённые авантюры. Она должна была прожить хоть один день искренне счастливо, не оглядываясь беспрестанно на стрелки часов. Её похоронили на погосте Оттери-Сент-Кэчпул — маггло-магической деревушке, где жили Лавгуды и Уизли, ведь в мире магглов её уже давно не существовало, и не осталось маггла, готового бы её оплакать. Будь воля Гарри, он перенёс бы тело подруги в Годрикову Лощину и похоронил на тамошнем кладбище рядом с костями и прахом своих предков. Но Рон заслуживал хоть и такой её близости к нему. Панси пахла чем-то цветочным и весенним, как пахнет начало новой жизни. Она вдруг вывернулась из его цепких объятий и решительно направилась куда-то в сторону. — Куда.... — Вы! Бесчестные черви, оставьте скорбящих в покое хотя бы сегодня! Гневливый голос Панси почти дрожал от злобы. Репортеры «Пророка» и ещё одной-двух газетёнок припали заинтересованными лицами к кованой ограде. — Народ имеет право скорбеть вместе с вами, она и наша героин... — Убирайтесь, подлые стервятники, — она угрожающе нацелила на них волшебную палочку. — Проявите хоть немного благочестия, дайте её семье проститься с ней. Гарри мысленно вернулся к образу, запечатлённому у него в сознании, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Усыпанная белыми лилиями и камелиями (а ведь ни Гарри, ни кто-либо ещё из её друзей попросту не помнил, какие цветы были её любимыми), с достоинством, присущим ей, видимо, даже в смерти, она лежала там пустой оболочкой, и Гарри молился всем Богам, чтобы его славная подруга обрела себя в Счастливой Бесконечности.***
Вознёсшаяся к Небытию душа её была спокойна. Уединённый грот в бушующем океане горькой вселенской Бездны. Он был пронизан виноградными лозами, на которых росли рубины, сапфиры и янтарь, и Гермиона, срывая плоды с лоз, неизменно пачкала руки в драгоценном соке; невыносимость и пасторальность этой изоляции рвались, когда Гермиону навещали маленькие сёстры-голубки, нимфы-плеяды, белые, словно морская пена, пернатые подружки, что несли в своих клювиках весточки и слова богов и чудищ. Гермиона кружилась под водопадом опадающих листьев — то были листы прожитых ею жизней. Гермиона рыдала над жестокосердием и свирепостью, и слёзы её, не достигая земли, превращались в перламутровые яйца тысяч василисков и фениксов. Гермиона чувствовала двойственность, тройственность... Она не была уникальна для мироздания, она была лишь ещё одним экземпляром самой себя, вознёсшейся над своим скорбным и ограниченным земным миром. Виноградные лозы были плетением пространства и времени, причудливой формы ракушки, усеивавшие пол, — галактиками в космическом полотне. Красивый галечник, переливающийся всеми цветами морской пучины, — осколками Царства Грёз. Душа Гермионы была связана с Временем сильнее, чем у кого-либо ещё. Время давало силу, пугало, отнимало и берегло. Время было смертно, как смертна и сама Смерть. Гермиона была львицей в бесконечной ночи космоса. Нимфой, застывшей в янтарном соке. Быть может, Гермиона провела короткую вечность в этой тихой обители. Святые голубки рассказывали о наставших Сумерках Богов и том, как разрушившийся мир восстаёт из пепла, подобно фениксу. Гермиона вручила одной голубке ветвь с сапфировыми виноградинами и послала пернатую сестричку за горизонт бушующего моря одарить людей мудростью и жалостью. Рубиновая лоза была послана за край ревущей Бездны одарить тамошний народ храбростью и честью. Янтарные ягоды же Гермиона уронила в океан, и сок их, смешавшись с морской солью, стал Временем.***
Сперва она почувствовала горячую струящуюся влагу на лице, после — как ускорившаяся вмиг земля с силой врезалась в её тело, пронзая позвоночник и затылок болью. Первый вдох казался обжигающе-опьяняющим, а второй невыносимо адским, словно вместо воздуха она вдыхала раскалённое масло. Дезориентированная, потерянная и сожалеющая о стольких вещах Гермиона с огромным трудом раскрыла веки, чтобы упереться взором в грязно-свинцовое небо. Слух вернулся с запозданием так же, как и пульс, и возможность пошевелиться. Она встала на ноги нетвёрдо, как только что родившийся оленёнок. Встала, чтобы вновь припасть к земле от глубочайшего потрясения. Долговязый, жилистый, хищнический силуэт принимал всё более конкретные черты. С высоким лбом, угольно-чёрными волосами, отросшими до кончиков мочек ушей, с невыносимо взбешёнными синими, как шторм, глазами Том Риддл, обуянный яростью, уставился на Гермиону, как на единственную виновную во всех грехах женщину. Момент узнавания, казалось, растянулся слишком сильно. Она видела его в этом обличии лишь во многих снах и, хотя многие из них были смазанным и порой совершенно нечёткими, Его узнала бы всегда. Порыв, продиктованный укоренившимся в подсознании инстинктом, — и она выставила перед собой волшебную палочку, не успев удивиться тому, что не потеряла её. Он скопировал её жест быстрее, даже чем ей самой удалось его воспроизвести. Его длинноватое, скуластое лицо было непривычно растерянным, несмотря на всю его злость. В сновидениях он редко показывал истинные эмоции. — Немедленно объясни... — Какого Мордреда... В унисон прозвучавшие голоса были охрипшими, как после долгой болезни. Гермиона прикладывала всё самообладание, чтобы не свалиться ему в ноги, а он, казалось, сейчас мог воспламениться от собственного гнева. Набатом стучавшая кровь в висках отвлекала от мыслительного процесса. Последним воспоминанием была вечная боль пожираемого сердца. Том совершил пасс тисовой палочкой и... ничего. Гермиона слабо ответила тем же, попыталась разоружить своего противника, и ещё одна шокирующая вещь глыбой придавила сердце Гермионы к земле. Она не чувствовала в себе течения магии, как обычно бывает в моменты колдовства. Этот электрически-винный импульс, проходящий сквозь всё тело и устремляющийся в правую руку и дальше, в древко палочки... Этого не было. Молодой Тёмный Лорд неверяще взмахнул палочкой и на этот раз чётко произнёс оглушающее заклятье. Магический предмет не отозвался, словно был обычным прутиком. Что ж, Гермиона всё ещё слабо верила в реальность происходящего, ей казалось, что всё это вновь было очередным витком безумных сомнамбулических грёз. Юный Волдеморт глядел на тисовое древко, словно то превратилось в клубок червей. — Как ты здесь оказался? — Как ты здесь оказалась? Синхронности их голосов позавидовали бы и близнецы Уизли. Гермиона скосила взгляд на запястье и, обнаружив, что стрелки часов не колыхались, едва сдержала страдальческий стон. — Повторяю свой вопрос... — угрожающе начал Риддл. — Я понятия не имею! Во имя всех богов, небес и магии, каким образом ты выжил? Гермиона выплюнула вопрос, как гадюка плюётся ядом. Ей смертельно надоел Том Риддл, Волдеморт или как бы его не звали ещё. Он погубил её юность, устроив террор и гражданскую войну, а после мучил ещё и во снах. Теперь, даже когда они изничтожили последние крохи его жалкой душонки, он непостижимым образом вернулся в подлунный мир. Очевидно, владыки Ада не выдержали его очаровательной компании и сослали обратно на землю, потому что, видит Бог, Гермиона не могла представить, какой ещё неординарной лазейкой мог воспользоваться этот порядком надоевший ей монстр, чтобы избежать смерти. Он выразительно вскинул брови: — Очевидно, меня вновь недооценили. — Где мы? — Гермиона не сводила с него глаз, всё ещё указывая на него палочкой, однако краем глаза ей была заметна лесистая местность и пасмурная погода. — Хороший вопрос. Он рассёк палочкой воздух в ещё одной попытке проклясть её, но, как и прежде, у него ничего не вышло. Отлично, значит, они под каким-то антимагическим куполом. Вдвоём. Прелестно. Риддл выглядел так, словно готов был и без всякой магии убить Гермиону или по меньшей мере выбить ей глаз своей бесполезной палочкой. Та наконец смогла оторвать пристальный взор от Риддла и осмотреться. Ну да, холмы, тяжёлые дубы и ясени и абсолютно ноль зацепок. Поднялся холодный ветер, и Гермиона поёжилась от стылости воздушных порывов; её синее ведьмовское платье и малиновый мафорий были сотканы из неплотного материала, который было бы легко зачаровать на любую температуру. Риддл озирался, спрятав наконец палочку в карман чёрной мантии. Гермиона отметила про себя, что его лицо и кисти рук были чуть загорелыми, на правом виске прямо возле линии роста волос присутствует небольшой шрам, а на руке не было фамильного кольца Гонтов. — Ты грязнокровая подружка Поттера? — хмуро осведомился он. — Нет, я его кузен Дадли, — также невесело ответила она. Они вновь впились друг в друга взглядами, полными презрения. — Почему ты жив? Это из-за тебя я оказалась здесь? Ты крестраж? Риддл не удостоил её ответами и уставился куда-то вдаль, где за холмами виднелось нечто наподобие фермерских полей. Последний раз просканировав взглядом Гермиону, он быстрым шагом направился в их сторону, про себя сказав что-то о том, что ему нужно покинуть антимагический купол и разобраться во всём. Повинуясь скорее страху того, что он первым сможет получить преимущество в их неминуемой дуэли, Гермиона кинулась за ним, идя вровень, но держась на безопасном расстоянии. — Ты Том Риддл из альтернативного времени? — Нет, — он кинул на неё убийственный взгляд. — Откуда ты знаешь? — Я не пытался прорваться в другие ветки реальности. Гермиона нахмурилась. Тогда почему он жив? В этом не было абсолютно никакой логики. Кроме... — Мерлин... Я умерла. Он замер, как змея в траве. — Я помню боль в сердце, а потом... потом... Чёрт, скорость выстрела быстрее скорости звука, так что в теории я не услышала бы выстрела и не узнала бы, что меня застрелили, ведь это совершенно точно не могла быть Авада Кедавра, потому что зелёная вспышка так или иначе запомнилась бы мне... Поток откровений и рассуждений был приправлен некоторой паникой и страхом, отчего Лорд не смог сдержать удовлетворительной ухмылки. Что бы там не случилось с поганкой-грязнокровкой, он-то точно был совершенно жив, хоть и вся эта ситуация слегка выбивалась из его представлений о том, что должно было произойти. — Я что, попала в Ад, раз пришлось опять созерцать тебя и твои гнусные властные замашки?.. Риддл не успел даже как следует припугнуть её, чтобы впредь не смела и думать оскорбить его, как белая вспышка, а за ней и удар электричества о землю, подобный выстрелу артиллерии, оглушил их. Грейнджер шарахнулась и едва не угодила ногой в барсучью яму, впрочем и сам Том едва удержал на лице маску равнодушия. Когда уже кончится этот купол? Пепельно-серое небо разрывалось молочно-белыми трещинами молний, и жестокие северные ветры пронзали плоть и кости холодом. Магия всё не желала возвращаться. Гермиона не знала, что думать. Вся эта ситуация, конечно, напоминала один из её безумных снов, но сейчас всё выглядело до противоестественности реально. Мертвы ли они? Быть может, это особо изощрённая пытка разума? Гермиона попала в пучину сумасшествия и сейчас, возможно, делит палату с несчастной Парвати? — Почему ты одета как Богородица? Любопытствующий вполне себе миролюбивым тоном Том шокировал Грейнджер не меньше, чем сама суть вопроса и факт того, что он знал о маггловской Святой. — Я... — Действительно, а почему? В последний момент её... жизни она была одета в офисную мантию. — Ваше гриффиндорское остроумие поражает. Она не ответила. Они вышли на просёлочную дорогу, по чьим сторонам раскинулись поля овса, ржи и гречки. Почва выглядела почти что бесплодной, такой иссушенной и утомлённой, что было даже удивительно, как те жалкие остатки злаков, что выжили на этой умирающей земле, могли ещё поддерживать в себе жизнь. Смятение поднималось и опускалось в душе Гермионы, как дыхание огромного зверя. Вопросов было как всегда больше, чем полагалось. — Вы расскажете мне о вашем последнем воспоминании? Вдруг вы Том Риддл не из моей временной шкалы... — Я жил на Ближнем Востоке. Путешествовал по территории Плодородного Полумесяца. По его тону теперь стало ясно, что за ещё один подобный вопрос он попытается убить Гермиону вполне маггловскими способами. — А-а... — Вы лучший собеседник на моей памяти, мисс Грейнджер. Ближний Восток? Этот молодой Волдеморт, очевидно, не был тем, с кем она сражалась большую часть сознательной жизни. — Признаюсь, я был весьма удивлён, когда до меня дошли вести о вашей с Поттером и Дамблдором маленькой победе. Скажите, мисс Грейнджер, приятно ли было участвовать в этом фарсе? Вы вознеслись к числу уважаемых людей, стали сильной мира сего... — его голос сочился непередаваемым злорадством. Она ощутила слабость в конечностях. Теперь она куда охотнее склонялась к версии о том, что в счастливом посмертии ей было отказано и вечные муки Ада в лице этого кошмара обязались пытать её до конца вечности. Быть может, он всего лишь её страшный сон? Вдали замаячили скособоченные лачуги, небольшое озерцо поросшее камышами, гнедые кони, запряженные в телегу, и пара крестьянского вида мужчин. Слава Мерлину, тут обнаружился хоть кто-то помимо него! Риддл вновь выхватил тисовое древко и с остервенением совершил весьма точный пасс. И ничего. Гермиона даже могла бы позлорадствовать над ним, не будь она в точно таком же положении. Его опасные черты лица и кобальтово-синие глаза исказились волнами гнева. Было нечто нереальное в этом месте. Гермиона чувствовала стужу ветра, но не чувствовала тепла своего дыхания. Она слышала оглушающий треск грома, но почти не ощущала вибраций земли. Тяжёлое скорбное небо казалось нарисованным, жухлые посевы выглядели карикатурно обречёнными. В этом месте не было ни капли надежды, ни капли радости обычного мира. Озеро казалось огромной грязной лужицей. Там наверняка водятся сорные рыбы и тощие хищные щуки вместе с целым коктейлем из паразитов, навроде бычьего цепня и конского волоса. Мужчины рядом с телегой выпрямились. Оба они, облачённые в льняные рубахи и широкие штаны, заправленные в сапоги, смехотворно походили на двух гнедых, тащивших телегу. Побитые голодом измождённые клячи едва не испускали дух, а их хозяева имели братское сходство — прорежённые сединой каштановые волосы и горбатые носы. Гермиона перевела взгляд на своего вынужденного спутника. Кажется, Риддл решил вновь сыграть обаятельного и кроткого старосту. Ей с трудом удалось подавить кривоватую улыбку, когда на них с Риддлом уставились две пары белёсых глаз, почти утративших свою голубизну. Что не так с этим местом? — Здравствуйте, не могли бы вы уделить нам немного внимания? — шелест его голоса был выверено очаровательным. Засранцу даже не нужны были чары Гламура или Конфундус. — Ась? Том повторил свои слова и спросил, как им пройти до ближайшего населённого пункта. Наверное, в глазах незнакомцев Том выглядел крайним идиотом, ведь кособокие домишки виднелись в паре миль. После короткого и откровенно неловкого диалога Гермиона и Риддл усвоили несколько крупиц новой информации. Во-первых, деревушка, жавшаяся к горизонту, носила название Последний Очаг, во-вторых, там можно было снять комнату в трактире, в-третьих, да поможет им Святая Цирцея, сейчас был никак не две тысячи второй год, а двести первый от Конца Жатвенной Войны.