Memento mori

Черный мрамор могильного камня ему снится. Стоит закрыть глаза — видится как наяву под сомкнутыми веками, будто отпечаток ярчайшего света. Дни бегут, а легче не становится, но забываются мелочи. Первым он забывает ее смех. Не то чтобы в последние дни у Кендры было много поводов для веселья: она все чаще поджимала губы или строго хмурилась, встречаясь с Альбусом взглядом, словно знала, что ей уготовано, — что уготовано ему. Он забывает ее смех на удивление скоро, не проходит и месяца, как звуки его угасают в сознании, истираются и истончаются на просвет как сухая книжная страница. Ариана вырастает перед ним темным грозовым силуэтом. Они с Аберфортом тогда не взяли сестру на погребение: Альбус усыпил Ариану в спину прямо в нарядном, но траурном платье, а брат подхватил безвольное тело и ласково устроил на постели, снял с нее грубые разношенные ботинки и заботливо прикрыл вечно зябнущие ноги теплым одеялом. Она лежит в своей спальне недвижимо словно мертвая, а они хоронили Кендру — словно живую. Маму не портила даже печать страдания и лишений, подчеркнувшая острые скулы и глубокую тень под ними. Альбус на нее похож; Аберфорт пошел породой в ширококостного отца, что бесславно сгнил в Азкабане. В Ариане черты обоих родителей переплелись так тонко и так тесно, что с возрастом стало не отличить, чьим изломом губ она смеет улыбаться. Альбус ее не винит (винит), но никак не мог избавиться от малодушной мысли, что на месте Кендры должна лежать она. Сестра и без того нещадно пережила свой срок, она и так свела в могилу стольких… Ал ненавидит себя за подобные мысли и смеет обнажать душу лишь наедине, в накрепко запертой комнате, так плотно укрытой заглушаемыми, что казавшейся склепом. Маму хоронят во вторник. Альбус и Аберфорт стоят над ее могилой, низко опустив головы. Вокруг благоухает сирень, а жимолость только набирает цвет. Низкие ветви граба тянутся до самой земли, бросая на свежий могильный холм длинные узловатые тени. Альбус отламывает одну из веток, равнодушно трансфигурирует ее в венок из кипариса и кладет у основания черного камня. — Нужна эпитафия, — хрипло произносит Аберфорт, ссутулившись сильнее. — Могила смотрится одинокой. Альбус вздрагивает и смотрит на брата так, словно видит впервые — словно не может или не хочет более никогда на него смотреть. Глухое отчаянье бьется на дне широких зрачков. Аберфорт смотрит себе под ноги, носком ботинка пытаясь подцепить в вязкой грязи какой-то острый блестящий камушек. Альбус равнодушно отмечает, что ему нужна новая обувь, хорошая, а не эти обноски, уже не поддающиеся починке. Мысль перескакивает, цепляясь за какие-то бытовые материальные пустяки, которые не имеют сейчас никакого значения. Альбус мысленно пересчитывает оставшиеся деньги, лишь бы не кричать в голос, не выть словно раненое животное над свежей могилой, зарываясь скованными судорогой пальцами в рыхлую жирную землю. Когда они возвращаются домой с кладбища, Аберфорт неожиданно останавливается посреди дороги, глядит на Альбус исподлобья и бормочет, выпятив вперед тяжелый подбородок: — Тебе как будто все равно. Альбусу в тот момент хочется впервые в жизни съездить ему по лицу: без палочки, руками, разбить в кровь рот, что посмел выпустить наружу столь омерзительные слова. Хочется предложить Эйбу самом лечь в могилу к матери, раз она кажется одинокой, скрасить, так сказать, ее загробные будни. Хочется упасть коленями прямо в грязную дорожную колею и зарыдать словно испуганный ребенок. Ничего из этого Альбус себе не позволяет. Лишь подходит, пытается взять Аберфорта за руку, но тот отдергивается прочь, разворачивается на каблуках и вырывается вперед, к дому. Пальцы у него холодные и сухие, словно у мертвеца. Все чаще Альбусу кажется, что его самого закопали в тесную могилу рядом с матерью. *** — Ариана, милая, выпей свое лекарство. Сестра поднимает на Альбуса глаза и откладывает вышивку. Слабо улыбается и протягивает ладони за исходящей дымком кружкой. — Пахнет необычно. Ты добавил туда что-то? — Ариана ведет носом над зельем и удивленно вскидывает светлые брови. — Вроде того, — кивает Альбус, присаживаясь на край ее кровати, — Вкус будет не такой горький. Попробуй. Ариана покорно делает глоток и морщится. — Все равно мерзко, уж извини, — виновато тянет она. Альбус коротко улыбается и треплет сестрицу по волосам. Медовые пряди мягкие и прохладные как струящийся шелк. У него совсем не такие: тяжелее и жестче, а у Аберфорта и вовсе похожи на конскую гриву. Ариана пьет зелье мелкими глотками, жмурясь от едкого пара, оседающего влагой на длинных ресницах. С последними глотками дыхание ее замедляется, а пальцы едва способны удерживать тяжелую кружку. Альбус забирает ее из ослабших ладоней, взмахом палочки истаивает капли зелья, оставшиеся на глиняных боках. Ариана наблюдает за ним из-под ресниц, упрямо борясь со сном. Ал поднимается, уже готовый уйти, но девочка с удивительной резвостью подается вперед и хватает его за руку, удерживая. — Знаешь, братец, мне сегодня снился такой странный сон, — бормочет она, заставляя его сесть рядом. Альбус раздраженно ведет плечами, но позволяет увлечь себя к изголовью кровати. Ариана укладывается на подушки, заворачивается в одеяло, подталкивая под щеку узкую ладошку. — Мы с тобой ходил за ежевикой, как в детстве. Забрались глубоко-глубоко в лес, брели через него долго-долго, — она зевает, прикрывая рот и в удивлении смотрит на собственные пальцы, словно не признает за ними своеволия. Выражение лица становится капризным, непонимающим. Ариана поднимает взгляд на брата и вопросительно изгибает брови: — Ал, мне… тяжело дышать. Альбус смотрит на нее из-под ресниц пустыми, ничего не выражающими глазами, покачивая в пальцах глиняную кружку. — Продолжай, милая. Что там с лесом и ежевикой? — торопит он. Ариана цепляется за край лоскутного одеяла, ерзает, пытаясь улечься удобнее, но легче не становится, и пытается продолжить рассказ. — Мы шли…. Очень долго шли, я ведь говорила?.. Так вот… Потом мы вышли к обрыву. — шепчет он, морщась и сглатывая. Снова смотрит на свою ладонь, кривится, словно желает заплакать, но слез нет. — Альбус, мне… Мне нехорошо. — К обрыву, — шепчет Дамблдор, не глядя на сестру. Взгляд его цепляется за неоконченную вышивку. Он подносит пяльцы к лицу и изучает криво выведенный грифелем на ноздреватой канве набросок кулона на длинной ножке. — Ари, где ты это видела, милая? Ариана скашивает глаза на вышивку и облизывает губы. — Во сне. Там, на обрыве… Ты просил меня достать его, а я… я не смогла, я упала… Ал, я упала! Я же не… — Нет, конечно, нет. Это ведь был всего лишь сон, — перебивает Альбус, наконец прямо взглянув сестре в глаза. Ариана замирает, испуганная холодом на дне его зрачков. Она хочет попросить брата уйти, но к ужасу своему понимает, что не может пошевелиться. Тело словно налилось свинцом, голова такая тяжелая, а ноги до самых бедер ощущаются холодными и словно бы не ее вовсе. Это бы напугало, если бы так не тянуло в сон. Девочка опускает ресницы и зарывается носом в подушку. На миг ей кажется, что чужие руки подхватывают ее и куда-то несут, но потом в голове возникает образ: пушистое белое облако приняло ее в свои объятия и укачивает как в колыбели. Ариана улыбается сквозь нарастающую боль в груди. — Еще там, в моем сне… Был мальчик… Красивый… Светловолосый… Ты смотрел только на него… а когда я упала… ты не заметил… потому что смотрел… только на… Альбус резко поднимается на ноги, сдирает вышивку с пяльцев и комкает в кулаке. Ариана начала с главного и успела вышить лишь сердцевину кулона: две сплетенные за стеклом алые капли. Дамблдор выходит из комнаты, запирает ее на ключ. Спускается, на кухню, тщательно отмывая и без того чистую кружку. Он растапливает камин в гостиной, хотя в доме и без того тепло — на дворе конец мая, — и скармливает пламени работу сестры. Огонь пожирает ткань с жадным урчанием. Две алые бусины трескаются в жаре его любви, распадаясь на части. Альбус поднимается к себе, навешивает на дверь запирающие чары. Достает из запертого сундука шкатулку, ставит ее на стол и долго смотрит на резную крышку. За окном стремительно темнеет; скоро Аберфорт вернется домой. Дамблдор распахивает крышку и запускает руку внутрь, вынимает три накрепко спутавшиеся цепочки и тщательно разбирает звенья, выкладывая кулоны в ряд на столешнице. Тот, что он носит на шее, вспыхивает под рубашкой, опаляя кожу адским жаром. Три из четырех пусты и глухи к току его крови. Стеклянные сосуды в навершии филигранных подвесок затянуты первородной тьмой: кровь больше не пульсирует под стеклом их панцирей. Альбус запирает шкатулку и прячет ее в шкаф, в самый дальний угол, заворачивая в красный гриффиндорский свитер, из которого вырос еще на третьем курсе. Когда Аберфорт возвращается домой, огонь в камине успевает догореть, а тело Арианы — окоченеть. *** В этот раз Альбус не ждет, что Батильда пригласит его на обед — он приходит сам и приносит мисс Бэгшот букет белых пионов, завернутый в отрез перламутровой бумаги. Соседка ахает и принимает цветы с той чудовищной женской непосредственностью, что делает дурнушку королевой. Альбус не смотрит на нее: взгляд прикован к Гриндевальду, замершему у окна в гостиной и читающему чье-то письмо. Он стоит против света и волосы его горят позолоченным нимбом, уложенные вокруг головы. Они короче, чем Дамблдор запомнил, но он привык, что память теряет мелкие детали. В конце концов, он уже прожил столько, что это совсем неудивительно. Геллерт оборачивается ровно в тот момент, когда Батильда уходит искать вазу. Альбус шагает Гриндевальду навстречу, протягивая ладонь для рукопожатия; пальцы его чуть дрожат, но это почти незаметно в крепком сложении рук. Гриндевальд прячет письмо в карман и жмет ему руку, мимолетно улыбаясь на край губ. Альбусу хочется сцеловать эту улыбку, но разумом он понимает: еще не время, они познакомились всего секунду назад. Он убеждает себя набраться терпения, уверенный, что в этот раз все точно получится: в конце концов, именно смерть Арианы стала их личным краеугольным камнем. Но в этой реальности Альбус обо всем позаботился. Никто и ничто не разлучит его с Геллертом Гриндевальдом. Никто и ничто. *** Они лежат на берегу реки, прячась от солнца под раскидистыми ветвями старого клена (странно, Альбусу всегда казалось, что на его места росла ива, но мало ли). Геллерт, босой и расхристанный, зарывается пальцами ног в песок, жмурится и покусывает сухую травинку, катая ее между острых резцов. Дамблдор сидит рядом с книгой, подставив другу свое бедро в качестве подушки. Они все утро, дурачась, читали друг другу по ролям сказки из старого сборника Барда Бидля. Альбус переворачивает страницу и замирает, понимая: осталась последняя, самая главная. Та, с которой все и начнется. Геллерт чутко улавливает его изменившееся настроение и распахивает глаза. Смотрит на Альбуса в перевернутом фокусе — снизу вверх и зубасто улыбается. Верхние клыки у него чуть выпирают вперед, Ал и не замечал, надо же. — Что ты затих? Твоя очередь! А то у меня уже голос сел, — фыркает Геллерт, толкая друга локтем в бедро. Альбус шутливо шлепает его книгой по макушке. — Осталась последняя. Это нечестно, что опять я читаю. У тебя, между прочим, отлично получалось, — улыбается он, подсовывая Геллерту открытую сказку о Дарах Смерти. Гриндевальд садится рядом, прижимается плечом к плечу и перелистывает пару страниц, скользя взглядом по строчках. Альбус ждет, затаив дыхание. Лицо Геллерта вместо предвкушения вдруг перечеркивает тень скуки. — О, моя нелюбимая, — выдыхает он, возвращая книгу Дамблдору. Альбуса продирает холодом вдоль загривка. — Подожди, серьезно? А как же… Ты никогда не думал о Дарах? — Ал и сам слышит, как испуганно звучит его голос. Геллерт поворачивает голову и удивленно вскидывает брови. — М… думал, конечно. Все в детстве думали, что было бы, обладай они самыми сильными артефактами! Посохом Мерлина, например, — жмет плечами Гриндевальд, откидываясь назад на руки. Альбус, засмотревшись на острые ключицы, мигающие в распахнутом вырезе легкой льняной рубашки, пропускает конец его фразы мимо ушей. — И что ты хотел больше всего? Палочку? — спрашивает он с улыбкой, немного успокоив поднявшуюся волну костенещей мышцы тревоги. Геллерт, не задумываясь ни на миг, мотает встрепанной головой. — Не-а. Мантию. Чтобы к гоблинской матери спрятаться ото всех и жить в свое удовольствие где-нибудь на Лазурном берегу, — бормочет он, подставляя нос косым солнечным лучам, что пробиваются сквозь мерцающую древесную крону. У Геллерта от солнца ползут веснушки по спинке носа, рассыпаясь чаинками на острые скулы. Альбус улыбается: ему это кажется очаровательным, хоть он и не помнит, чтобы когда-то видел у Гриндевальда веснушки до этого. Альбус слегка хмурится, закрывая книгу и откладывая ее в сторону. Подтягивает колени к груди и обнимает их руками. — А я бы хотел камень, — шепчет он просто по привычке. Честно признаться, ему совсем некого воскрешать. Он свободен, он сам утопил свой камень в пучине глубокого моря. Сбросил с обрыва. Геллерт понимающе качает головой. Улыбка у него вдруг делается сочувствующей и совсем не его — столь незнакомо та смотрится на любимом лице. Альбус ощутимо вздрагивает и переводит взгляд на звенящую серебром реку. Что-то идет не так, что-то не складывается, но сколько бы Ал не пытался разобраться в хитросплетении нитей настоящего, у него не выходит. Тот ритуал, что он нашел, работает исправно, но все же как-то не так. Будто мельчайшие частички мозаики каждый раз встают не на свое место. — Она бы тебе определенно понравилась, Аль, — Геллерт мечтательно прикрывает глаза, перебрасывая травинку с одного уголка губ в другой. Дамблдор выныривает из своих мыслей, переводит на него рассеянный взгляд, виновато улыбаясь. — О, ты опять меня не слушаешь! Альбус! Геллерт шутливо тычет его острыми костяшками под ребра и сплевывает былинку. Склоняется к чужому плечу так близко, что выгоревшие на солнце пряди щекочут Альбусу скулу. — Марго, — доверяет он великую тайну. Альбус непонимающе хмурится. — Кто, прости?.. — Альбус! Что ты за человек! Марго — моя невеста! Мы поженимся в начале зимы, как только ей исполнится семнадцать, — с широкой абсолютно влюбленной улыбкой сообщает Геллерт, вдребезги разбивая хрупкий стеклянный мирок Альбуса Дамблдора. *** Этого просто не может быть. Этого не могло случиться! Это все нереально. Не-ре-аль-но! Не по-настоящему! Альбус в лихорадочном нетерпении водит мелом по доскам пола, по памяти воспроизводя рисунок плетения. Он так увлечен, что не замечает Геллерта, который, не дозвавшись с улицы, привычно забирается в окно его комнаты и замирает на подоконнике. — Альбус, — негромко зовет его Гриндевальд, а когда друг не реагирует, повышает голос. — Дамблдор! Что ты делаешь? Альбус резко вскидывает голову, застывая, словно вор, пойманный с поличным. Он садится на пятки, отводит со взмокшего лба прядь волос тыльной стороной ладони, пачкая кожу меловым мазком. Геллерт щурится, оглядывая почти законченный рисунок. В лице его проступает понимание. — Ты… Альбус вскакивает на ноги и в три шага преодолевает разделяющее их расстояние. Хватает Геллерт за ворот рубашки и жмется губами к его губам в неистовом отчаянном порыве. В первый миг ничего не происходит. Гриндевальд замирает, вцепляясь ладонями в предплечья Альбуса, а тот раскрывает его безвольный рот языком, углубляя поцелуй. Как давно он этого ждал, как хотел. Как многим ради этого пожертвовал. Он уже почти готов поверить, что все еще может устроиться, стоит только Геллерту привычно обхватить его за шею и ответить. Но выходит по-другому. Геллерт резко отталкивает его и кривится, брезгливо отирая губы ладонью. — Ты совсем с ума сошел, кретин! Альбус отступает на шаг, шаркая босой пяткой по линиям рисунка. Геллерт таращится на него во все глаза, цепляясь за откос деревянной рамы. Опускает взгляд, обводя глазами линии рисунка. Лоб его разрезают две вертикальные морщинки. — Я знаю эту вязь, и если я правильно понимаю, то… Альбус, черт тебя дери, что ты задумал?! Ты хоть понимаешь, с какими силами играешь? Это не фокусы с хроноворотом, ты пересечешь сразу несколько кругов — и ради чего? — орет на него Геллерт свистящим шепотом, подаваясь вперед. — Время не линейно, а в случае этого ритуала и вовсе нельзя предсказать, в какой-то из уголков реальности тебя занесет… Гриндевальд осекается и бледнеет. Губы его вздрагивают; на лицо набегает тень. — Погоди… Ты ведь не… Ты ведь не делал этого раньше? — что-то в выражении лица Альбуса подсказывает ему ответ. Геллерт отшатывается, едва не вываливаясь из окна, шипит и ругается, мешая немецкий, английский и, кажется, норвежский разом. — О, Мерлин, кто ты вообще такой? Откуда?! Альбус сглатывает и делает медленный шаг — такой нелепый и осторожный, словно перед ним раздувающий капюшон нунду. Гриндевальд кривится, бегая взглядом по его комнате, точно пытаясь отыскать на стенах подтверждение своей догадке. Раз за разом возвращаясь к начертанному мелом рисунку, Геллерт шевелит губами, читая руны. — Все это скоро станет не важным, — самому себе говорит Альбус, прикрывая глаза. — Потеряет всякий смысл. — Что? Да что потеряет? Ты ни черта не понимаешь, идиот! С этой магией нельзя шутить, она не прощает!.. — вдруг срывается и кричит на него Геллерт. Альбус просто хочет, чтобы он замолчал. Чтобы заткнулся и перестал сбивать его с мысли. Что он там говорил про круги? В книге ничего про это не было. Альбус просто хочет, чтобы он заткнулся. У Геллерта нет с собой палочки и он не успевает сгруппироваться. Дамблдор толкает его в грудь совсем легонько, но этого достаточно, чтобы Гриндевальд потерял равновесие и повалился спиной навзничь. Яростным золотом вспыхивают растрепанные кудри; парусом на груди вздувается льняная рубашка. Его Геллерт никогда не носил грубый лен, предпочитая ему мягчайший батист и муслин. Скоро это все станет неважным. Совсем неважным. Внизу под окнами комнаты Альбуса Аберфорт еще в прошлом году зачем-то начал собирать клумбу. Он натащил гранитных булыжников, огородил небольшое пространство, засеял его подсолнухами, но те не взошли. Ничего страшного, так бывает, если возделывать землю совсем без магии. Если бы брат додумался применить хоть одного ускоряющее рост заклинание… Алая лужа под затылком Геллерта растет до смешного быстро. Жирная комковатая земля жадно пьет его кровь. О, теперь подсолнухи обязательно прорастут, Эйб. Они так любят расти на могилах и всегда тянутся к солнцу. Альбус отступает от окна, зажимая рот ладонью. Его трясет; едкий ком желчи подкатывает к горлу. Он отшатывается, падает на колени и исторгает из себя завтрак вперемешку с желудочным соком. Утирает едкую слизь с губ и бешено ведет глазами, наконец вперив взгляд в почти оконченный рисунок. В голове набатным колоколом бьется единственная мысль. Альбус приманивает из шкафа шкатулку с фиалами, хватается за мел и склоняется над полом. В следующий раз у него обязательно получится. Обязательно.