Что для тебя красота

— Пришел-таки. Кащей деланно лениво опирается о косяк, наискосок вытягиваясь в проеме и не спеша отходить в сторону. На нем даже майка еще та же, поверху кровью напитавшаяся, а водкой уже пасет — или он еще до всего начал? Валера пытается протиснуться мимо него в квартиру, но он не дает — выставляет локоть поперек, с сигареты дым глаза колет. — С каких пор нельзя-то? — вполсилы огрызается Турбо, толкаясь плечом, но глаз не поднимает. Кащей нехорошо улыбается. — С таких, красота, что тебе со мной теперь на одном поле срать нельзя, не то что на огонек заглядывать. Сами же отшивали. А ты первый прыгнул. Или забыл уже? Валера на секунду теряется, глядя непонимающе — и это ошибка. — Ты серьезно, что ли? — Серьезнее некуда, — голос его холодеет на пару тонов, он вытягивается во весь рост, все еще перегораживая дверь рукой, задирает подбородок. — Чего пришел, говорю? — Так с каких пор нельзя-то? — не сдается Турбо, подходит вплотную, давит, но — руки в карманах — трогать больше не пытается. Кащей прекрасно понимает, о чем он — видно, как закатывает глаза, морду строит, потом показательно сплевывает на сторону и туда же, от Валеры отвернувшись, говорит: — Какой ты тупой, все-таки, Турбо. Я занят, — тот молча поднимает брови, показательно заглядывая поверх плеча в темную прихожую, и Кащей снова закатывает глаза. — Красота! — кричит себе за спину. — Красота, одевайся и выходи, поздоровайся с гостями. «Красота?» — одними губами артикулирует Валера и против воли хмыкает; откуда-то из недр квартиры доносится женский голос: — Зай, ну а че вы на пороге-то, проходите, — и она показывается из комнаты, завернутая поверх юбки в куцый Кащеев халат. — Здравствуй, Алена, — так ее, кажется? Турбо сияет, отодвигает Кащея и просачивается внутрь, как бы говоря: а что, меня пригласили. — Как твои дела? — Зай, — холодно отзывается Кащей, разворачиваясь к ней вслед за Турбо, берет за плечи и вталкивает обратно в комнату. — Оденься, я сказал. — Как грубо, — бросает Турбо уже из кухни, снова без спроса подкуривая сигарету. Оглядывается: немного пропустил — вот на столе вата и йод, бутылка рядом, не ополовиненная еще даже, только начали. — Ты щас по роже получишь — погрубее будет, — рычит Кащей, хотя оба понимают: на сегодня всем хватило. — Говори, чего пришел. — А чего впустил? — Турбо глазами сверкает нагло, весело, но тут же сдувается, не продолжая провокацию: — Да я как-то это… Проверить решил… Кащей откидывает голову назад, тряся кудрями, и заливисто гогочет во всю глотку. — Ты что думаешь, ваша шайка ушлепков меня так уработать может, чтобы я тут скулил валялся? — его раскрашенная морда говорит об обратном, и наливающиеся синяки на боках, видимые даже сквозь грязную майку и паутину сизых наколок; потом смех резко обрывает и шипит еле слышно, подходя вплотную и проезжаясь всем телом по спине — чтобы дотянуться через Валеру до пепельницы: — Или проверить, стану ли я еще тебе жопу подставлять после того, как ты меня перед всеми выставил? Звучит отвратительно, но так правдиво, что Валера не находится с ответом, мнется, глядя под ноги, где с кроссовок на крашеные доски обтекает грязный снег — не разулся же даже. Кащей заглядывает ему в лицо и щербато склабится: — Че, не такой уверенный уже, да? — а потом орет за плечо: — Ален, ну ты все там? Собирайся, Валерик тебя проводит. — Куда? — не понимает Валера. — Не стану, — вместо ответа говорит Кащей, привычным жестом вырывая у него сигарету взамен своей дотлевшей, и садится у стола, отвернувшись, будто его больше ничего не волнует. — Мальчики, — девушка суется на кухню, говорит растерянно, пальцы все пытаются справиться с верхними пуговками блузки, криво заправленной за кожаный ремешок. Плывет девка, замечает Турбо, пьяная совсем и не понимает, что от нее хотят. Со вздохом он протискивается к выходу, аккуратно подхватывая ее под локоть, ведет по кишке коридора к вешалке, сует ей платок и погодя пальто — насколько галантно может, пока раздражение под горлом щекочет от ее бестолковых попыток вслепую за спиной всунуть руку в рукав. Кащей в кухне не издает ни звука, и Валера, скрипнув зубами, ведет девчонку вон из квартиры, вниз по лестнице, придерживая, до лавочки у подъезда. Там она садится, охая, принимается застегивать сапоги — наверху забыла, — и Турбо, мрачно за этим наблюдая, решает, что на этом его полномочия кончаются. — Тебе далеко? — спрашивает. — Сама дойдешь? Она рассеянно кивает, сосредоточенно роясь теперь в сумочке, отзывается невпопад: — Вот блин, сигареты у Пашки забыла. У тебя есть? — Валера не глядя сует ей пачку. — Спасибо, — она прикуривает, повозившись немного со спичками, а потом тоскливо-тоскливо спрашивает: — А вы что, опять драться будете? Теперь смех не может сдержать Валера. Когда он возвращается, Кащей не выглядит удивленным, даже наоборот: мрачно удовлетворенным. — А что, — говорит, продолжая с того же места, — ко мне-то? Не оценили там твоих стараний? Валера молча стоит на пороге кухни, теперь разутый, сам толком не зная, чего ждет. — Ты ж так бодро вылетел — выслужиться перед ним хотел, да? А он — дай угадаю — хуй положил, большой и толстый, все равно ему. Вот ты и тут, правда? В секунду лицо его из расслабленного становится злым и острым. — Сюда иди. Валера в животе будто холодный крючок чувствует. Не хочет сопротивляться, делает шаг вперед. — Сядь, — Турбо послушно опускается на корты перед его табуреткой. Кащей издевательски медленно расставляет ноги и расстегивает брюки. Валера, не до конца понимая, смотрит на его вялый темный член, но привычно сплевывает на руку и тянется обхватить ладонью. — Ц-ц-ц, — Кащей останавливает его рукой в волосах, чуть дергает. — Ртом давай, красота. Он замирает неверяще, с испугом вскидывая глаза. Это что он — унизить так хочет? Но глаза вместе со злостью горят знакомым, тяжелым и хищным, и ничего еще не случилось — а член его чуть дергается, привставая, как будто от одной только открывшейся картины. Валера сам вдруг ловит этот острый пьяный дух и вместе с унижением чувствует власть — как будто, если согласится, сможет сделать с Кащеем, что хочет. Он медленно-медленно придвигается ближе, одной рукой опираясь о Кащеево колено, другой автоматом ныряя себе в штаны, и почти уже опускает голову, как Кащей снова тянет за волосы. — Стой, — дышать начинает глубоко, с хриплым присвистом. — Смотри на меня. В глаза смотри, — тянет больнее. — И себя трогай. Валере дважды повторять не надо: он снова слюнявит руку, приспускает треники и трусы, с удовольствием оттягивая свой тоже полутвердый уже член. Кащей дергает углом рта. — Не так быстро, не экзамен сдаешь. Сильнее. Покажись мне, вот так, — он только руководит, сам на Валеру смотрит неотрывно, а себя даже не касается — хотя из ширинки и без того уже внушительно дыбится. — Оттяни вниз шкурку. Потри внизу… Потек, да? — Турбо мучительно смаргивает, размазывая по головке капельку смазки. — За яйца возьмись, ты же любишь, ну. Не боись, удержу, — он перемещает руку Валере на шею, горячо прихватывая ногтями загривок, давая упереться в свою ладонь, и тот высвобождает вторую руку и делает, как сказано. Перед самым лицом раскачивается член Кащея, уже готовый, от него жаром пышет, и Валера вдруг почти знает, как бархатистая кожа и горьковатая смазка будут ощущаться на губах. — Давай, родной, постарайся для меня, — в хриплом голосе сквозит что-то мягкое, почти ласковое, и Валера резко втягивает носом воздух — почему-то это заводит еще сильнее. Удерживать медленный темп все сложнее, но ослушаться не хочется, есть что-то в этом — делать, как велено, — и, повинуясь указаниям, он прокручивает ладонь вокруг головки, трет пальцем уздечку, пережимает внизу и тянет мошонку, которая огнем уже горит — быстрее бы; или нет: вот бы оно не заканчивалось… Кащей наконец принимается себе дрочить — в том же неспешном темпе, как будто копируя Валерины движения, и это с ума сойти — и Валера снова почти тянется ртом к его члену, не отрываясь, держа его темный затуманенный взгляд, и уже самому так хочется… В дверь начинают колотить, как колотил сам Валера получасом раньше. Кащей длинно выдыхает и вытягивает ноги по обеим сторонам от Турбо, спрашивая страдальчески: — Дадут мне поебаться сегодня, нет? Он подтягивает штаны и порывается встать, но Турбо не дает — упирается локтями в бедра, смотрит дико и ошалевше: — Не открывай. Нет тебя. — О нет, красота, — невесело говорит Кащей, решительно убирая его руки и вставая. — Я есть. Приведи себя в порядок. Вот тут Валера злится: ладно, сам его с девки стащил, но они-то, разве можно? Стук повторяется, и Кащей выходит из кухни. — Да забей ты, блять! — кричит вдогонку Турбо. — Кого там принесло? — А ты не догадываешься? — тихо отвечает Кащей из коридора, но так, что Турбо очень отчетливо слышит. Щелкает замок. Тишина. Тишина длится долгих четыре удара сердца, Валера распрямляет затекшие ноги и заправляет колом торчащий член в штаны, напряженно прислушиваясь, и тут наконец разбирает: — Не один? Волосы от этого голоса дыбом встают, и Валера давится дымом только что зажженной сигареты. — Чай пьем, — с издевкой отвечает Кащей. — Проходи, третьим будешь. Валера зачем-то действительно бросается ставить чай. На кухне Адидас появляется так осторожно, будто проводит рекогносцировку перед боем. Видя Валеру, чуть расслабляется, но потом присматривается, меряет взглядом с головы до ног — по палатке в паху и расхристанной башке — и хмурится. — Привет, — бестолково говорит Турбо, механически протягивая ему руку. Вова так же механически ее пожимает. — Да я пойду, наверное. Не вовремя, кажется. За его плечом вырастает Кащей, с такой отвратительно сладкой улыбкой, что ясно: хорошего не жди. — Да нет уж, Вова, раз пришел. У нас тут и пряники есть, да, Валер? — и Валера механически же лезет в шкафчик. Адидас за этим движением следит очень пристально. — Я в целом узнал, что хотел, — отвечает он нехотя, не отрывая глаз от Валеры. — Остальное потом можно. Кащей подначивает: — Потом? Потом нельзя, Вов. Что ж вы оба такие забывчивые. Говори хоть, что такого узнал, сейчас говори, — и слышно, что он не хочет, чтобы Адидас уходил, так же, как не хотел, чтобы Валера остался. — Паш, — Адидас говорит тихо. — Не для чужих ушей разговор. — А тут все свои, — Кащей склабится во все тридцать два, а потом по-хозяйски вдруг шлепает Турбо по заду, заставляя чуть не подпрыгнуть в шоке. — Да, красота? Воздух в кухне сгущается; в Кащее столько вызова, что потрогать можно; только усевшийся было Адидас вскакивает на ноги: — Нет, Паш, ты меня в эту свою хуйню… Тут подлетает уже Валера, реагируя на привычный раздражитель: старший или нет, Вова или нет, но оскорбление есть оскорбление, и драка — значит, драка. Он рвется было вперед, но его останавливает рука Кащея поперек груди и его спокойное: — Сидеть, я сам, — а потом он одним шагом — кухонька-то, сам бог велел — оказывается вплотную к Вове и безошибочно кладет руку тому на ширинку, прилично сжимая. Вова замирает, молча и яростно глядя Кащею в глаза. — А давай ты врать никому не будешь, родной. Не за этой ли хуйней ты сюда пришел? — он начинает растирать его через ткань, у Вовы по лицу чуть не судорога бежит, но он держится. — Вы оба, — холодно говорит Кащей, властно вытягивает руку в сторону Валеры и тот, завороженный, послушно шагает навстречу. — Так чего, давайте, — в его голосе деланная беззаботность, когда он берет руку Валеры и опускает ее Вове на грудь — сквозь расстегнутый свитер, сквозь тельняшку, тот ведет самыми кончиками пальцев, но явно чувствует — и напрягающиеся под касанием мышцы, и торчащие, как на морозе, соски. Валере кажется, что он с ума сходит. Безотчетно он делает еще полшага навстречу прикосновению. Буквально слышит, как Кащей довольно ухмыляется. — Ну вот, видишь. Мальчик так долго ждал. Вова стоит, не шевелясь, смотрит отрешенно, говорит: — Паш, ты издеваешься, что ли? Ты во что пацана превратил? Эй, я здесь вообще-то, хочется сказать Турбо, но он молчит — занят внезапной мыслью: вот оно, ближе уже не будет, возможность воплотить фантазии с Кащеевой легкой руки, тут не до того уже, чтобы Вову сильно спрашивать — он тут объект, неживой, ненастоящий. И он смелеет: трогает уже сам, всей ладонью прижимает, до шеи добирается и большим пальцем очерчивает шершавый от щетины кадык; Кащей между ними мешается, но Валера прижимается только ближе, въезжает снова поднимающимся членом в самую задницу и удовлетворенно чувствует, как тот чуть подается назад. Кащей, будто подсказывая, вешает вторую его руку Адидасу на ремень, и Валера, чуть дрогнув, спускается вниз, туда, где хозяйничают Кащеевы пальцы, чувствует: там тоже нетерпеливо твердо, и они вместе его сжимают. — Ну что ты, Вов, — издевательски ласково шепчет Кащей. — Жалко, что ли? В пустом лице Вовы что-то неуловимо меняется, будто ожесточается, и он качается вперед, чтобы рот в рот заткнуть Кащея — неотрывно глядя на Турбо. Его рука секунду медлит, будто разрываясь между оттолкнуть и притянуть ближе, и в конце концов тянет за край Валериной олимпийки, будто бы пытаясь снять. На первые несколько секунд Валера замирает, может только тупо стоять, глядя, как сухо встречаются их губы, топорщатся Вовины усы, трепещут смешные кудрявые ресницы Кащея — глаза прикрыл, надо же, — а потом отмирает, судорожно дергает вниз молнию, притирается к Кащею сзади плотнее, опуская руки ему на бедра — они хотят быть не там, но до Вовы тянуться теперь неудобно. — Валер, — невнятно, тихо говорит Кащей в поцелуй, — выключи чертов чайник. Тот снова слушается, отворачиваясь на секунду к плите, а вернувшись, видит, как Вова тянет вверх, через голову Кащея, его несчастную изгвазданную майку и по-хозяйски, как с инспекцией, проходится ладонями по ребрам. Валера не видит, но почти чувствует, как тот морщится — по свежим-то синякам, и, рыкнув, спускает Вовины руки себе на задницу. Они так и стоят, уткнувшись пахом в пах, и Вова еще лицом в Кащееву шею, и Валеру колет было тупая ревность, сменяясь затем острым возбуждением — руки Адидаса яростно мнут ягодицы, как Валера бы себе не смог позволить с ним никогда, и забираются вверх по раскрашенной спине самыми ногтями. И очень легко подойти и накрыть их своими, упав Кащею в излучину плеча с другой стороны и с удовлетворением чувствуя, как он затылок на плечо Валерино перекатывает. С Адидасом они снова встречаются взглядами, и Валера не понимает, что там видит: собственничество, вызов, похоть? Будто чтобы что-то ему доказать, Турбо выпускает зубы, и Кащей незамедлительно недовольно шипит, заставляя — обнаглев — широко языком зализать место укуса. Он видит, как расширяются глаза у Вовы, как Кащей начинает смеяться — Вовина рука теперь кочует с его затылка на Валерин в подобие борцовского захвата, как бы тормозя, но это приглашение к действию. — Ты этого хотел? — издевательски спрашивает Кащей на ухо, цапая зубами за мочку, и ужом выворачивается из узкого пространства между Турбо и Адидасом, оставляя их лицом к лицу. Удивительным образом обе его руки остаются у них на ширинках и продолжают грубо, напоказ наминать на всю длину. Турбо против воли опускает туда взгляд и долгих несколько секунд не может поднять обратно. Потом Кащей разжимает его руку на своем бедре и перемещается ему за спину, руководя, как куклой. Повинуясь, он смещает обе ладони туда, где только что была Кащеева — как над свечкой греет, — и тут уже медлит отчего-то, сердце колотится, страшно, что теперь-то, без Кащея, Вова оттолкнет. Вова не отталкивает: только смотрит странно, то невидяще на Валеру, то тяжело — ему за плечо, рука все еще лежит неподвижно на шее, будто на месте фиксируя; но и не мешает тоже. — Не тупи, ну, — нетерпеливо шепчет сзади Кащей, поторапливая, и узнавание — как в тот их первый неловкий раз вместе — подливает масла в огонь. Турбо как срывает: основанием ладони он давит Вове на ширинку, второй рукой лезет ему в волосы и тянется было к лицу Адидаса, но, встречаясь с отрешенным взглядом, принимается выцеловывать линию челюсти, за ухом, шею вниз, оттягивает ворот тельняшки и прикусывает там, где она переходит в плечо (мелькает мысль: так Паше нравится). Слышит, как невидимый Кащей громко, поощрительно втягивает воздух, чувствует, как каменеет, как перед броском, вся Адидасова фигура под его руками. — Паш, — снова говорит тот предупреждающе. — А что? — легко отзывается Кащей. — Тебе какая, по сути, разница? — и слышать это обидно, но: — Я же тут, Вовчик. Я тут, — в этом столько тепла и чего-то большого очень, будто Турбо подглядел в замочную скважину страшный чужой секрет. — Сделай это для меня, родной, — шепчет, непонятно к кому обращаясь, но будто тектонические плиты трогаются и Вова отмирает, перехватывая дрожащие руки Турбо и сам принимаясь его изучать. Турбо чувствует, как Кащей теперь руководит им, и они гладят его в четыре руки, шурша стеклянной тканью олимпийки, тонко жужжа замочком, оставляя Валеру голым и раскрытым между ними двумя. Кащей медленно и жарко трется о его бедро, дышит в шею. Адидас смотрит теперь зло и жадно и снова Кащея целует — прямо через Валерино плечо. Еще несколько секунд это только влажные звуки и сильные ладони по бокам, а потом Кащей вдруг дергается, отпрянув, рушится на табуретку и тянется за сигаретами. — Мы ебаться будем? — орет он на всю кухню, звуча злее и пьянее, чем есть. — Или мы тут титьки помять собрались? Рука Вовы, как по команде, щиплет Валеру за сосок — вроде бы игриво, и Адидас усмехается, только больнее нужного, — а потом резко разворачивает его и тычет мордой в стол прямо напротив Кащея. — Этого ты хотел? — повторяет он, тоже непонятно кому, принимаясь звенеть сзади своей армейской пряжкой, и у Турбо сердце тошнотворно подскакивает к горлу. — Страшно? — глядя поверх, отзывается Кащей, снова мягко и тихо, хоть и с издевкой, но его руки успокаивающе ложатся Валере на макушку. — Да че там не видали. Не боись. Сзади возня, Валера не видит перед собой нихрена — только руку Адидаса чувствует, жестко держащую у напрягшихся лопаток, и мягкие пальцы Кащея в волосах; он привстал и перегнулся вперед, где-то над Валериной спиной с Вовой то ли шепчась, то ли целуясь, а потом кто-то из них приспускает с Валеры штаны, ласково пришлепывая по ногам, чтобы из них вышагнул. Эти же руки — а может, уже другие — медленно, будто задумчиво оглаживают ягодицы, заставляя Валеру одновременно мучительно вспыхнуть и покрыться мурашками, как от холода, и задохнуться от жгучего стыда; но ведь сколько раз так же раскладывал Кащея, и гладил, и раскрывал, и изучал, и никто от этого, вроде, не умер. Действительно — чего не видали. Этим он себя и успокаивает, пока член, опасливо дергаясь, больно врезается в край столешницы, пока касание не прерывается и Кащей снова не усаживается перед ним глаза в глаза, руки на щеки, будто спрашивая: «Ты как?». Валера чувствует — у самого глаза бешеные; но обращается Кащей снова не к нему: — Тащи давай свое богатство, знаю же, что принес, — это Вове, и только потом снисходит до объяснения: — Этот у нас чистоплюй, — и Турбо прошивает новой волной стыда. Он не успевает почувствовать движения сзади, только будто становится холоднее, слышны шаги, и он порывается выпрямиться, но Кащей сильно за плечи держит: — Ты, главное, не зажимайся, а то больно пиздец будет. Понял меня? Кивни, — это так себе анонс, но тут снова эта его тяжелая властность, так что Валера может только подбородком по клеенчатой скатерти проскрести, а потом Кащей выпрямляется, так что прямо перед Валериным лицом встает его темный налитой член, и он его играючи поглаживает и говорит полушепотом: — Видишь? Это ты все. Молодец, красота. Валера краснеет, наверное, всем телом — так обжигающе унизительны и приятны Кащеевы слова, — потому что скользкое касание пальцев, как возвращается Адидас, ощущается будто ледяным. — Не дергайся, — говорит Кащей строго, не отпуская его взгляда, — мы договаривались. Потом он смотрит вверх, одними глазами с Адидасом переговариваясь, будто дает на что-то разрешение, и движения того позади из армейски техничных становятся осторожными, почти чувственными. Жалеют его, наверное, краем сознания думает Турбо, и это тоже обидно, и то, как они смотрят друг на друга над ним — так, что молнии в воздухе трещат, — так что, кажется, это не Вова здесь ненастоящий, а может, и вовсе настоящий только Кащей. Он продолжает одной рукой прижимать его за плечи, второй — поглаживать аккуратно у виска, в таком успокаивающе-мерном ритме, что Валера действительно может уговорить себя выдохнуть, и первый палец внутри ощущается скорее странно, чем больно — судя по тому, как поощрительно кивает Кащей, они все делают правильно. На Адидаса посмотреть жуть как хочется, но одновременно и жутко страшно, как будто пока не видишь лицом к лицу того, кто с тобой это делает, то и происходит все понарошку. Когда он добавляет второй, это уже неприятно, особенно как принимается совать их глубже и чуть разводить — появляется тоскливо-тянущее чувство, поясница будто занемевает, а под коленками проходит нехорошая дрожь — Кащей на его шипение снова гладит по щеке, внимательно заглядывая в лицо, и строго говорит: — Мы договаривались, эй, — большим пальцем на губах задерживается, а потом снова отпускает и нагибается навстречу Вове, близко склоняясь к Валериной взмокшей спине. Валера сгореть готов: к ладони Адидаса на его заднице добавляются еще две, к пальцам внутри — еще, кружащие по натянутому краю снаружи, и это чересчур, а потом он шепчет еще: — Пусти, я только посмотреть, — и разводит его ягодицы почти внатяг, поглаживая мимоходом, и тут уже взорваться мало. — Ну, родной, поаккуратнее, подмажь, тут у нас особенный момент, — говорит он Вове, холодного вазелина становится больше, и на третьем пальце Турбо, не выдержав, вцепляется зубами в подвернувшееся бедро — как раз перед лицом, — чувствуя на языке соленые от пота редкие волоски. Шипит уже Кащей, и по заду снова звучно прилетает — Валера чувствует, как со шлепком внутри него дергаются пальцы Адидаса, непроизвольно сгибаясь и нажимая на что-то важное, и слышит, как тот задушенно охает — видимо, понравился вид. Турбо и самому интересно, что там, но куда больше хочется уже, чтобы это закончилось: возбуждение слишком острое, удовольствие слишком глухое, ноющее, тянущее, и эти двое еще… — Давай, — командует Кащей, и Вова вынимает руку, принимаясь шелестеть позади фольгой — Кащей все еще держит, и таким раскрытым Валера не был даже в военкомате перед местной медсестрой, которая всюду заглядывала — это мысль, которая помогает нервно со смешком выдохнуть, хоть отвлечься. Страшно, страшно: что будет больно, что унизительно — что понравится; он замирает, распластанный на столе, будто на дыбе, хотя его толком никто уже не фиксирует — Кащей одной рукой, очевидно, помогает Адидасу (тот сдавленно мычит и еле слышно матерится), его член колышется перед лицом и на кончике похабно висит бусинка смазки; Вова к Валере сзади притирается, и страшно втройне: вот это твердое, скользкое, оно в него точно не поместится — а потом мгновенная вспышка (Кащей не соврал — больно, пиздец), и время вместе с Вовой замирает, и сквозь белую пелену перед глазами доносится: — Ну-ну-ну, потерпи, малой, дальше будет полегче. Дальше хорошо будет, Вова умеет, правда, Вовчик? Кащей опять приседает рядом, так что Турбо видит его широко разведенные колени и приподнятые пятки, он тоже когда-то успел раздеться догола (а Адидас, интересно, тоже?), гладит по голове, потом тянется, чтобы чуть сдвинуть их на сторону — так, чтобы на столе Валера лежал только грудью, и гладит живот, и скользкой отчего-то рукой в благословенном облегчении берется за его член. — Вот так, красота. Дыши, понял? — и смотрит в глаза — в глаза, даже когда Валера расслабляется, попривыкнув, и он говорит Вове: — Давай, только тихо. Турбо чувствует, как Адидас перехватывает его бока удобней, как медленно начинает раскачивать бедрами, как странно внутри: распирающе горячо и одновременно как-то медицински холодно, с запахом резины-то и аптечной мази, и поначалу непонятно, но потом, когда его движения внутри входят в резонанс с ладонью Кащея снаружи (Валера видит, что он с тем же темпом дрочит и себе, и тихо за всех троих стонет — это в голову бьет, как водка), становится припекающе хорошо, как напиться в лютый мороз или снег к разбитому носу приложить после драки. — Смотри на меня, — говорит Кащей непонятно кому, и они с Вовой смотрят, наверное, оба. — Хочешь знать, какой он там? — спрашивает, угадывая. — А ему хорошо. Хорошо, правда? Давай, родной, еще чуть-чуть для меня постарайся. Валере очень, до слез в уголках глаз хочется, чтобы его поцеловали. Ноги подводит, и он всем собой наваливается на несчастный скрипящий стол. Распотрошенный ком ваты и бутылек йода давно полетели на пол, над ухом ритмично дребезжит позабытая бутылка. Обернуться хочется, но почему-то он не может: смотрит только на Кащея, на Пашу, на кудри его мокрые, ко лбу прилипшие, внимательные темные глаза и маленькую родинку снизу от подбородка. Смотрит Паша одновременно властно, поощрительно и ласково и раскраснелся так, будто это его тут имеют или он имеет — двигает рукой, ускоряясь вслед за Адидасом, который не церемонится уже, до звонких шлепков с оттяжкой вбиваясь, оглаживает его всего взглядом, а потом падает на колени и тянет Турбо за руки на себя, от стола отрывая. — Подними его, — тихо Вове говорит, и тот, сколько может, выпрямляет надетого на него Валеру раскрытой ладонью на животе. — Какие вы у меня молодцы. В таком положении Вова не может входить на полную, но угол как-то так меняется, что теперь он задевает все нужное внутри с каждым толчком. Колени у Валеры снова предательски дрожат, будто он марафон пробежал или с гирями перезанимался, сил это терпеть совсем никаких нет, и он, кажется, скоро завоет — и тут Кащей, все так же внимательно заглядывая в глаза, придвигается совсем близко, кладет руки ему на бедра, большими пальцами прямо на торчащие косточки ложась, и с размаху, без доли сомнения, очень обыденным жестом берет его в рот. Валере скулить хочется, но пересохшее горло не может выжать ни звука, тем более рука Вовы к нему поднимается и прихватывает, остается только губы кусать и языком-наждаком облизывать; перед глазами бело; смотреть вниз невозможно — как он втягивает щеки, как двигает кудрявой своей башкой, как технично пропускает за щеку, а потом куда-то в нëбо, а когда вытаскивает мокрый, пульсирующий, малиновый от переизбытка крови член изо рта и плашмя кладет на язык — Валера кончается, как будто на кнопку нажали видак вырубить, толкается вперед безотчетно и сжимается весь. Сзади высоко ахает Вова, замирая через пару движений, и затем тягуче, садняще по живому вынимает, и только тут к Турбо возвращается зрение: он видит Кащея, до кудрявых своих ресниц перепачканного его спермой, довольно вытирающего лицо и отчего-то отечески ему подмигивающего — это тоже чересчур. Ноги совсем не держат. Вова сзади с тяжелым выдохом валится на табуретку, закуривает; Турбо все еще не может на него смотреть, сваливаясь на скрещенные руки на спасительный стол; Кащей поднимается, хрустя коленями, и протискивается ему за спину, почему-то говоря: — Прости, красота, — а потом вдруг лезет большим пальцем внутрь, по пульсирующему и растраханному, и безошибочно жмет на чертову кнопку внутри. Турбо задыхается и не видит, но слышит, как эти двое, снова через него перегнувшись, рвано целуются, чтобы через секунду Кащей снова вздернул его вертикально, мокрой ладонью за лицо удерживая, и хрипло прошептал: — Потерпи еще. На него смотри. И въезжает внутрь членом, без экивоков сразу набирая скорость. Ощущений слишком много, после оргазма это почти мучительно, но еще мучительней — или приятней — смотреть на Вову: голого, растрепанного, со взмокшей шевелюрой и торчащими усами, глазами загнанными, жадными, почти жалкими, которыми он их двоих пожирает с усталым отчаянием — прощается. Будто с ним, а не с Кащеем, они сюда прощаться пришли. — Пацаны, — только и может выдавить из себя Турбо, едва в силах поймать дыхание, чувствуя себя, как недавняя поплывшая спьяну Аленка, — пацаны не извиняются. Адидас хмыкает вокруг сигареты, Кащей хохочет сорванно, но заливисто, вперемешку с длинным стоном, двигается грубо и бешено, и Турбо чувствует, чувствует, как он длинно и мокро кончает где-то у него внутри. Несколько мгновений в кухне тихо, только они несинхронно тяжело дышат, и Кащей позволяет откинуться себе на грудь, а потом треплет по голове ласково. — Валер, ты как? — бесцветно спрашивает из угла Адидас, на что он может только невнятно дернуть плечами — отвечает за него Кащей: — А он пойдет сейчас, ванну наберет и в себя придет. А мы с тобой чай поставим, а то зря, что ли, собрались. Валере хочется сказать: эй, я тут, вообще-то, но голос кажется сорванным, даром что вроде бы не издал ни звука. Он послушно плетется в ванную, вооружившись сигаретой (когда Вова ее ему от спички подкуривает, у него руки дрожат), выкручивает не глядя вентили и прикрывает дверь, чтобы перерубить вой в старых трубах. Из темного коридора слышно, как эти двое тихо возятся в кухне, вещи разбросанные собирают, наверное, чиркают спичками, зажигают газ — правда чаевничать собрались. Тихо, но разобрать можно, как Адидас спрашивает: — Это так теперь будет, что ли? А Кащей фыркает: — Так? Да никак. Сам заварил, Вовчик, сам разгребай. Еще через пару ударов сердца, шум льющейся в чайник воды и металлический грохот его, опускаемого на плиту, слышно дальше: — Не знал, что ты такой быть можешь, — задумчивое. Ершистое: — С тобой и не могу. — А разница в чем? Молчание, снова спички — опять сигарета. — А он не про меня тут. Это ты, Вовчик, с людьми делаешь. — А ты? — упрямо. — И я не про него. Тишина. — Вот иногда такой ты дурак, Пашка, слепошарый. Шорох, какое-то движение, скрип табуретки по дощатому, гладко-крашеному полу. Дальше Валера не слушает: шумно затягивается в последний раз, отталкивается от стены коридора всем разомлевшим телом и совсем-совсем без мыслей шагает за дверь. В ванне как раз водичка поспела.