Нескончаемое ожидание

      — Ложись, осторожно.       Они находились теперь в небольшой горной пещере, которую Сатору приспособил для собственных нужд. Постель располагалась в глубине, под балдахином с небесно-голубой на нём тканью. У кровати на круглом деревянном столике горела свеча.       Юджи склонился над Сатору, уложив его на кровать. В полутьме черты прекрасного лица мужчины сглаживались, как будто он успокаивался и засыпал. Юджи смотрел на него долго, так долго, что ночь спустилась на мир, укрыв его своим тёмным покровом. Аматэрасу поднялся, осторожно и медленно, собираясь вернуться в Высокую Долину Небес, но в этот самый момент с кровати донёсся тихий голос:       — Не уходи. Побудь со мной.       Юджи замер, спиной к лежащему в постели Сатору, лицом — к тёмному небу за пределами пещеры. Сердце его колотилось в груди так громко, что, казалось, эхо его ударов отражалось от стен.       — Засыпай, Сатору, а завтра я вернусь, чтобы повидать тебя, — ответил парень. Он не решался повернуться, не решался вновь взглянуть в лицо тому, из-за кого чувствовал себя одновременно сломленным и вознесённым на небеса.       Но мужчина не отступал.       — Останься. Я должен кое-что тебе сказать.       Юджи вздохнул. Он был готов на что угодно, когда об этом просил Сатору, и это было глупо отрицать. Он не умел отказывать этому развязному и беззаботному божеству, совсем, видимо, не осознававшему, какие чувства он рождает в сердце Аматэрасу своими действиями.       — Разве то, что ты хочешь сказать, не терпит до завтра? — спросил Юджи, прекрасно зная, что уже не может уйти. Да и не хочет.       Сатору издал протяжный звук, похожий на скулёж щенка.       — Не терпит. Завтра я снова стану робеть перед тобой…       Он не договорил: его вдруг разобрала икота, и он как будто забыл совсем, что вообще начал говорить.       — Сатору? — нежная улыбка тронула губы Юджи.       Он вновь сел на кровать. Их тела были так близко, что жар от раскинутых рук Сатору достигал кожи парня и как будто проникал внутрь, растекаясь до самого сердца.       Одно движение — он скинул гэта (традиционные деревянные тапочки), с ногами забравшись на кровать, и склонился над мужчиной, наблюдая за его вновь наступившим умиротворением. Казалось, он всё же уснул, но как раз в тот момент, когда Юджи уверился в этом, Сатору опять заговорил.       Сначала последовал глубокий вдох, как будто он решался на что-то серьёзное.       — Юджи, — сказал он, неопределённо махнув рукой. Глаза его были полуоткрыты, но смотрел он прямо перед собой, под балдахин, а не на парня. И щёки его были подозрительно тёмного цвета.       — Чего, Тору? — почему-то Сатору в таком сонливом и беззащитном состоянии вызывал в нём сильнейшее умиление.       Молчание. Улыбка озарила лицо мужчины.       — Как ты меня назвал?       Юджи мягко улыбнулся ему в ответ.       — Тору.       — Зови меня так всегда, — Сатору потянулся к его руке и, подхватив её широкими ладонями, прижал к своей груди.       — Хорошо, хорошо, — Юджи постарался вытянуть руку из крепких объятий, но Сатору только сильнее ухватился за неё, не собираясь отпускать. — Са… Тору, что ты хотел сказать?       — Что я хотел скза-а-ать, — протянул мужчина, по-кошачьи потягиваясь и облизываясь.       От него пахло тем напитком — медовухой — но Юджи совсем не соотносил состояние друга и то, что этому состоянию предшествовало.       — Я хотел сказать, Юджи, что влюблён в тебя! — вдруг произнёс Сатору так гордо, будто сообщал о своих победах.       Он выглядел так, будто бредил, и Юджи сразу же списал его слова на сонливое состояние мужчины. Наверное, слишком устал. Точно. Конечно. Не мог же он говорить подобное серьёзно… Конечно, не мог. Опять издевается.       — Да, это я уже слышал, — ответил парень. Он отвёл взгляд и прикрыл свободной ладонью красное лицо. — Может, ты поспишь?       Рывок — и он оказался прижатым к постели, на спине, под нависающим над ним Сатору, глаза которого теперь были открыты и блестели незнакомым, решительным блеском. Одежды на его теле распоясались и свисали, открывая обзору Юджи бледную, но крепкую грудь. Он не решался смотреть ниже.       — Юджи, — горячее дыхание с запахом мёда ещё обдало лицо парня, залившись под ворот верхней рубахи и опалив шею. — Я влюблён в тебя. Я понимаю, что это значит.       Юджи чувствовал, как пылает лицо. Ему хотелось сбежать, но при этом больше всего хотелось остаться здесь. Он разрывался на части.       — Нет, ты не понима…       — Нет, Юджи, я понимаю, — прервал его Сатору. Он склонился над Юджи и смотрел прямо ему в глаза, и от этого взгляда по телу парня прошла волна мурашек. — Я говорю это совершенно серьёзно. Я говорю это потому, что ужасно давно хотел сказать. Я влюблён в тебя.       Юджи начинал паниковать. Он не мог, не мог, не мог ответить на эти слова ничего, кроме: “Тогда просто не чувствуй этого”, но говорить такое он не хотел, потому что это разбило бы сердца им обоим. Это разрушило бы их многовековую дружбу, такую крепкую и такую тёплую. Но… но разве Сатору своими словами не разрушал её?       — Тору… — произнёс Юджи, смотря мимо глаз мужчины. Пересечение взглядов было бы для него невыносимо. — Тору, ты лучше поспи… Ты завтра подумаешь, что наговорил ерунды, будешь жалеть. Нам ведь было так хорошо вдвоём…       Мужчина склонился над ним совсем близко, и Юджи дрожал под его горячим телом.       Несколько долгих секунд ответа не было, и вскоре парень услышал тихое сопение прямо у себя над ухом. Сопение продолжалось долго, и вскоре Юджи решился легонько толкнуть Сатору в плечо, скинув его с себя на постель.       Он вышел из жилища божества горы Фуджи со слезами на глазах, надеясь только, что ни Чосо, ни Рёмен не увидят его в этот момент.       Он решил никогда больше не возвращаться сюда, никогда больше не приглашать Сатору на Небеса, оборвать все связи и не вспоминать о том, что их связывало. Никогда. Потому что… матушка Идзанами и батюшка Идзанаги никогда не благословят подобный брак. Разница в статусах Сатору и Аматэрасу-Юджи была слишком велика. Слишком велика.       И он поднялся в Высокую Долину Небес с твёрдой решимостью закончить то, что ещё не успело начаться.       — Ну-ну, братец, — Чосо гладил его по голове, пока Юджи лежал на его коленях, заливаясь слезами. — Ты так и не хочешь сказать, что с тобой случилось?       — Не хочу, — прохныкал Юджи, зарываясь носом в складки одежд Чосо. Цукуёми всегда был ему ближе, чем Сусаноо-Рёмен. — Ничего не случилось. Просто… вдруг стало грустно.       Они лежали на перинах в Высокой Долине Небес, и солнце заливало комнату мягким белоснежным светом, напоминавшим о…       — И это точно не из-за господина Сатору, твоего друга с Фуджи? — спросил Чосо с лукавой улыбкой. Ладонь его ласково прошлась по виску и щеке Юджи.       Ответ последовал не сразу. Слёзы перестали течь по лицу парня, и теперь он смотрел на брата с некоторым испугом.       — Нет. Нет, это не из-за него.       — Хорошо, — ответил Чосо, подмигнув Юджи. — Потому что, если бы он был тому виной, я бы, не задумываясь, испортил ему его беззаботную жизнь.       Юджи вытер слёзы и, шмыгнув носом, предложил:       — Пойдём, повидаем матушку и батюшку.       Он пытался убедить себя в том, что матушка Идзанами и батюшка Идзанаги не могут быть не правы. Не могли же они выдумать глупое правило о том, что любые отношения высших божеств должны быть благословлены ими, по молодости лет. Не могли же они ошибаться хоть в чём-то. Авторитет родителей для Юджи был непогрешим.       И всё-таки… если бы они передумали, он был бы по-настоящему счастлив.       — Ты слышал, что матушка зачем-то спускалась в Ёми но Куни? — спросил Цукуёми-Чосо как будто невзначай, вышагивая рядом по мощёной улице, ведущей к дворцу их родителей.       Юджи опешил:       — Ёми но Куни? Чего? Зачем ей к мертвецам?       — А я откуда знаю? Просто слышал… от Рёмена.       — То есть они сказали ему, но не нам? — с некоторой обидой уточнил Юджи.       — Они всегда доверяли ему больше, чем нам с тобой.       — Но ведь я старше! — взвыл Юджи, и уголки его губ опустились, как рисунок на карнавальной маске.       — Это необъяснимо, — пожал плечами Чосо.       Они стояли у тории, широких ворот, которые обычно строились у входов в святилища. Пара птиц перекликалась где-то на территории дворца. Сама территория была разделена надвое: правую половину занимала матушка Идзанами, а левую — батюшка Идзанаги. Посередине между ними была проложена каменная линия, рядом с которой протекал журчащий прозрачный ручеёк.       Заступив за тории, Юджи почувствовал, что даже воздух здесь совершенно другой: тяжёлый, спокойный. Он ощущался на коже теплом и прохладой одновременно, а лёгкие заполнялись им по-особенному тесно. Они оказались в обители вселенской мудрости.       — Тебе тоже кажется, что здесь все твои мысли на виду? — прошептал Чосо, склоняясь к брату.       — Д-да, — ответил Юджи робко. — Кажется…       Оба остановились, как вкопанные, и не смели двинуться, когда услышали громкий, раздающийся отовсюду голос:       — Дорогие сыновья!       Это был батюшка Идзанаги, могущественный и страшный. Он показался в дверях своей части дворца, с волосами, не заплетёнными и раскинувшимися по плечам, с неподпоясанными одеждами и овсяной лепёшкой в руке. Да, в этот момент ни могущественным, ни страшным он братьям не казался.       — Я уж думал, вы про меня начисто забыли! — расхохотался Идзанаги, спускаясь по роскошной золотой лестнице, покрытой красным ковром.       Братья вместе пошли ему навстречу, широко раскрыв руки для крепких объятиях. Идзанаги расцеловал их и проводил во внутренние покои, где их ждала и матушка Идзанами, пришедшая в гости к мужу из соседнего павильона.       — Матушка! — восторженно приветствовал её Юджи. Он сел на колени и обнял женщину, и та ответила ему тёплым поглаживанием по голове и поцелуями в обе щёки.       Мама всегда была для него отчасти мифическим существом — настолько, насколько мифическим может быть образ богини, создавшей японский архипелаг. Он любил её, но любил совсем не так, как мог бы любить её, если бы она была рядом. Матушка всегда оставалась в некотором — и вполне ощутимом — расстоянии. Свидания с ней происходили тогда только, когда она или батюшка Идзанаги призывали сыновей к себе. Хотя им никогда не воспрещался вход в небесный дворец родителей, этой возможностью они пользовались не часто.       — Усаживайтесь, чайник как раз согрелся! — с каким-то совиным уханьем пригласил батюшка Идзанаги.       Юджи опустился на подушку рядом с матерью за широкий квадратный стол. Одежды его некрасиво подмялись, и женщина расправила их чуткой рукой. Чаепитие началось на рассвете, когда Юджи обычно встречал на своём пути Сатору и спрыгивал с облака, чтобы провести с ним целый день. Сегодня такого не будет, решил он. И никогда не будет.       — В Асихара но Накацукуни завёлся новый божок, — с некоторым пренебрежением сообщила матушка. — Будда, кажется. Всё больше людей становятся его верующими.       — Теряешь хватку, Аматэрасу? — захохотал батюшка.       — Н-нет! — смущённо улыбнулся Юджи. — Не думаю, что господин Будда сможет пересилить нас. Сколько его святилищ и монастырей уже построено?       — Порядка сотни, — ответил Идзанаги.       Керамическая чашечка глухо стукнула о бамбуковый стол.       — Но ведь святилищ Аматэрасу до сих пор более тысячи, — произнёс Чосо гордо, похлопывая брата по плечу.       — Более двух тысяч! — поправил его Юджи, улыбаясь. Он чувствовал поддержку, и находиться в кругу семьи вообще было очень приятно. Никакой Будда не мог его расстроить.       Некоторое время они молча пили чай, наслаждаясь густым вкусом зелёных листьев. А потом Идзанами неожиданно попросила:       — Расскажи нам о твоём друге, божестве Фуджи.       Это вогнало Юджи в краску, он прикусил нижнюю губу и отвёл взгляд, почему-то собираясь соврать, что они вовсе не друзья, что их ничего не связывает… но он боялся, просто боялся лгать в лицо родителям, самым могущественным божествам на архипелаге.       Он решил лишь немного видоизменить правду, еле заметно смешать реальность с вымыслом.       — Мы не такие уж и близкие друзья. Просто мне нравится земная природа, вот я и гуляю с ним по окрестностям его территории, чтобы не проводить целые дни в праздности в Высокой Долине Небес.       Матушка одобрительно кивнула, и Юджи понял, что его полуправда сработала. Разговор продолжался до самого вечера, приятный и неторопливый, и Юджи почти даже забыл о том, кто ранее занимал все его мысли.       А в горной пещере, обиталище божества горы Фуджи, Сатору проснулся один под голубыми балдахинами. Он протёр глаза, зевая, и, оглядев комнату, понял, что он совсем один.       Он помнил, что здесь был Юджи, и помнил их разговор. Разговор, на который он никогда не решился бы, будь он трезв.       Сатору выпил воды из деревянного ковша. Ледяная влага освежила его мысли, и теперь в душе его зародилась некоторая тревога.       Где же Юджи? Если он ушёл по делам, он обязательно сказал бы, а Сатору обязательно бы услышал. Но такого не было. Если бы что-то задержало его, он обязательно оставил бы Сатору послание. Если бы он плохо себя чувствовал, пригласил бы Сатору к себе в Высокую Долину Небес.       Но этого не произошло. Ничего из этого.       Вечер настал, но вестей от друга так и не было. И Сатору начал понимать, чем мог отпугнуть его.       Конечно, своим признанием.       Настало утро, но Аматэрасу так и не появился вместе с рассветным солнцем.       Он не появился ни через неделю, ни через месяц.       И Сатору желал лишь знать, в порядке ли Юджи и как он относится к нему, решившемуся на признание собственных чувств.       Узнать это ему удалось только спустя столетие.