Нескончаемое ожидание

      Корабль пристал к берегам Японии восьмого числа месяца мая пятьсот седьмого года. На японскую землю ступили, рука об руку, двое разделённых богами влюблённых. Они держали друг друга мизинцами, стараясь быть незаметными но боясь разъединиться, как будто сам Идзанаги спустился бы из Небесных чертогов, чтобы вновь помешать им быть вместе.       А быть вместе для них было огромным счастьем. Трогать, видеть, слышать, пробовать на вкус, сливаться в одно — одно существо, которое чувствовало одно и то же обоими своими сердцами, желало одного и того же обоими своими сознаниями. Юджи держал руку Сатору — пусть одним пальцем — и знал, что он рядом, он здесь, и он никуда не денется. И это было потрясающе. Он чувствовал себя способным на что угодно, когда был с Сатору. Он чувствовал даже, что перестаёт болеть, или, скорее, излечивается. И боль в желудке и сердце больше не казалась такой жуткой.       — В храм Аматэрасу, — приказал Мегуми, когда они с Юджи сели в рикшу на колёсах. Сатору ехал в повозке для слуг.       В храм Аматэрасу они направлялись не просто так. Там принц Сётоку, великий правитель Японии, планировал вознести не менее великую, чем он сам, молитву богине (Юджи посмеивался, когда о нём говорили в женском роде) благополучия и изобилия. Молитва была последним, что можно было сделать для избавления народа от страшной болезни, которая сражала всё больше людей. Теперь жертвы исчислялись не тысячами, а десятками тысяч, и лекари всё никак не могли обнаружить причину заболевания. Оставалось и правда лишь молиться. Только вот молиться Аматэрасу было глупо — Аматэрасу больше не существовало. Но Юджи никак не мог объяснить этого Мегуми, не показавшись сумасшедшим, поэтому он лишь следовал за принцем везде, куда бы тот ни подался.       Городок Исэ лежал у самого моря, а храм Аматэрасу находился у подножия горы. Когда рикша остановилась у подъёма к ториям, Юджи вышел наружу, чтобы пойти рядом, оглядывая местность и переговариваясь с Мегуми. Он хотел слегка отстать от основного ряда рикш и повозок и подойти к повозке Сатору. Хотя Юджи прекрасно понимал, что ничего с его возлюбленным не произошло, ему просто необходимо было увидеть его, перекинуться парой слов, может, потрогать его пальцами, или даже урвать поцелуй, пока никто не будет смотреть. Всё-таки Юджи было всего восемнадцать-девятнадцать лет — по человеческим меркам — и он чувствовал себя немножко перевозбуждённым от близости с любимым человеком.       — Тору! — он помахал мужчине, замедляя шаг и равняясь с одной из повозок слуг.       — Ну, как твой живот? — спросил первым делом Сатору, кладя руку на спину парня и легонько гладя его по лопаткам.       — В порядке, — ответил Юджи, улыбнувшись. Ему была приятна забота Сатору, только вот в заботе этой с того самого разговора в каюте проглядывала некоторая обеспокоенность, тревожность, чрезмерная взволнованность. Юджи даже после слов мужчины о том, что они больны чем-то серьёзным, не верил в это и продолжал считать, что его желудок и сердце просто иногда вредничают. Это было приятнее, чем подозревать у себя что-то страшное. Тем более, когда вокруг болело так много людей, и болело смертельно, гораздо серьёзнее, чем болел Юджи. Ему было даже немного стыдно болеть в таких обстоятельствах.       — А у меня немного болит сердце, — поделился Сатору. — Не сильно. Даже скорее неприятно, чем больно. Как будто что-то скребёт, скрипит, как песок на зубах.       — Давно? — взволнованно спросил Юджи, хватая его за руку. Пусть ему казалась слишком явной забота Сатору, он сам был таким же: так же переживал за любимого и в каждом слове искал намёк на выздоровление.       — Последний получас, — ответил мужчина сдержанно и серьёзно.       — Может, помолишься, — предложил Юджи, хотя шутить в таких обстоятельствах было мало уместно.       — Тебе? Могу встать перед тобой на колени… — предложил Сатору, слегка высунувшись из повозки, поближе к Юджи.       — Ты!.. — вспыхнул парень. Его лицо, должно быть, стало красным, потому что Сатору рассмеялся и взъерошил ему волосы. Нежно, нежно, нежно и тепло.       — Если бы молитвы могли решить такую серьёзную проблему, как болезнь, то никто бы уже не болел, — произнёс Сатору тихо. Выражать несогласие с путём, выбранным принцем Сётоку, было не принято и глубоко осуждаемо.       — Я тоже так думаю, но… — начал было Юджи, но впереди показались тории храма, и парень поспешил вернуться к своей рикше, откуда в его поисках уже выглядывал Мегуми.       Когда он подошёл ближе, друг с притворным осуждением нахмурил брови и спросил:       — Никак от него не отлипнешь?       Юджи, по-прежнему красный после слов Сатору, покраснел ещё сильнее и ответил:       — Просто у него сердце болело на днях. Я ходил узнать, не болело ли снова.       Мегуми задержал на нём заинтересованный и слегка взволнованный взгляд.       — Я попрошу лекаря осмотреть его, — он вышел из остановившейся рикши и пошёл рядом с Юджи к храму.       На территории храма был устроен сад камней, а по левую сторону протекал журчащий голубой ручеёк. Юджи подумал о том, как это место похоже на Высокую Долину Небес, его прошлый, божественный дом.       Их встретили жрицы, разодетые явно для приёма гостей. Дорога в главный храм пролегала по длинным ветвящимся коридорам, ведущим, казалось, в одно единственное место — к статуе Аматэрасу, расположенной в большом зале для молитв. Юджи заметил некоторое сходство этой статуи с самим собой, однако не мог сказать точно, что именно у него и богини Аматэрасу было общее. Кроме того, конечно, что он и был богом Аматэрасу.       Постепенно в зале собрались для молитвы все спутники принца: от советников до прислуги. Рядом с Мегуми стояли Инумаки и Юджи, за ними несколько приближённых принца, далее — слуги, убирающие покои и ванные принца, за ними — остальной двор. Сатору стоял где-то посередине, и Юджи почти физически чувствовал на своём затылке его взгляд. Его тело реагировало: немного потело, и естественно напрягалось от ощущения Сатору рядом. Пусть не рядом настолько, насколько рядом был Мегуми, но рядом несколько иначе, скорее духовно, чем материально.       И началась молитва.       Первым на колени опустился Мегуми, как бы подавая пример всем находящимся в комнате. Расправив рукава кимоно и положив руки на колени, он склонил голову перед статуей Аматэрасу, величественно возвышающейся над людьми, головным убором почти касающейся потолка зала. Юджи тоже сел, и пальцы его почему-то дрожали от волнения, хотя молился он, по сути, самому себе. Здесь, в этой комнате, отчётливо чувствовалось величие человеческого духа и величие веры, объединявшей всех собравшихся. В голове у Юджи стучал пульс, и он, сам того не заметив, начал думать так, как думают, наверное, все молящиеся люди. Он думал: “Мама, папа, (теперь они не были матушкой и батюшкой, а были почти человеческими родителями) я обращаюсь к вам не просто так. Это не прихоть и не блажь. Я молю вас о последнем снисхождении, будучи изгнанным и покинутым вами. Я молю вас… дать нам с Сатору долгую и счастливую жизнь”.       Он был уверен, что Сатору прямо сейчас молится о том же, и был уверен, что молитвы достигнут Идзанами и Идзанаги. Надежды на исполнение их желания было мало, но она всё-таки была. И если бы — просто если бы — Чосо или Рёмен попросили бы за них, тогда мама наверняка согласилась бы. Она дала бы им счастливую жизнь.       “Пожалуйста”, — думал Юджи, не зная, к каким ещё методам воздействия прибегнуть. — “Пожалуйста, пожалуйста, прошу, прошу, прошу, прошу, и я стану идеальным сыном, я буду исполнять вашу волю — какой бы она ни была — до скончания своих дней”.       Он молился. А люди вокруг молились ему, и он чувствовал течение их мыслей, их желаний, их искренней веры. Только вот самих молитв он не слышал. И ничего, ничего, ничего не мог сделать.       — Аматэрасу услышит нас, — признёс Мегуми тихо, так, что услышать должны были только Инумаки и Юджи. — Услышит. И поможет.       Аматэрасу стоял рядом с ним и хотел просить прощения, ведь теперь, будучи смертным, он уже ни на что не мог повлиять.       Молитва закончилась. Мегуми первым поднялся с колен, и за ним поднялся весь двор.       — Аматэрасу чем-то похожа на тебя, — сказал он, обращаясь к Юджи, когда они вышли на улицу. — Что-то в чертах лица, нос, что ли. И форма глаз.       Юджи улыбнулся, как будто принимал комплимент.       “Мама, папа”, — думал он. — “Я прошу вас. Я умоляю вас”.