Нескончаемое ожидание

      Природные источники были особой слабостью Юджи. Да, живот его болел особенно сильно от пребывания в горячей воде, но он никак не мог отказать себе в том, чтобы посещать императорские купальни. В некотором роде это было даже приятно: перебарывать жуткую боль, зная, что она не пройдёт, но чувствовать, что ты сильнее неё.       Юджи любил подолгу отмокать в горячей воде с самых первых дней, когда появился во дворце Мегуми. Тогда они пошли мыться вместе, и Юджи тёр Мегуми спину, чувствуя, что это как-то неправильно, но не отказывая потому хотя бы, что Мегуми был принцем, а Юджи — никем.       Сейчас они с Сатору стояли на берегу реки Асука позади дворца. Они находились в излучине, где их двоих было почти не видно, и от этого в животе у Юджи скручивалось маленькое возбуждение. Когда они оставались наедине, парень просто не мог не лезть к Сатору, потому что каждая их секунда была так дорога, и он хотел запомнить всё, всё, всё: вкус, запах, ощущения прикосновений, сердцебиение… А сердцебиение было таким слабым, что, казалось, его нет вовсе. Иногда Юджи подолгу держал руку на груди, стараясь нащупать пульс. И пульс появлялся только тогда, когда он думал о Сатору.       — Окунёмся? — спросил Сатору, мыском трогая воду. — Тёплая.       — Только если вместе, — ответил Юджи. Его рука лежала в руке Сатору. Его глаза были устремлены куда угодно, только не на мужчину.       Он знал, что слова Сатору о том, что они могут поправиться, были ложью. Ложью во благо, конечно, но всё-таки ложью. А Юджи хотел знать правду, хотел знать, что они умирают, что они заражены этой смертельной инфекцией, хотел обсудить это и выговориться. Ему было страшно. Ему было страшно за самого себя и страшно за любимого, а любимый выглядел так, будто всё в порядке.       — Раздевайся, — подтолкнул его Сатору. Его прикосновения были такими осторожными, будто бы он боялся навредить. А он, наверное, и правда боялся. Юджи хотелось сказать ему: “Со мной всё в порядке” и “Ты можешь трогать меня сколько угодно”, только он не мог сказать этого, потому что Сатору солгал ему о болезни. В положении, в котором они оказались, парню оставалось только подыгрывать весёлой беззаботности Сатору, под которой скрывалась вполне очевидная озабоченность.       — Не говори так, — покраснел Юджи, отворачиваясь.       — Ты передо мной множество раз раздевался, что же в этом такого?       — Не в таких обстоятельствах. И это ты меня раздевал! — вспыхнул парень, скидывая верхние одежды.       — Я до сих пор тебя смущаю? — спросил Сатору, сам при этом краснея.       — Смущаешь, — ответил Юджи, но, развязывая пояс нижних одежд, повернулся к Сатору лицом. Ему нравился взгляд мужчины на своём теле. Ему нравилось, когда его пожирали глазами.       — Мы занимались любовью четырнадцать раз, и я тебя смущаю, — Сатору скинул кимоно и отбросил гэта подальше от берега.       — Ты ещё и считал?! — Юджи резко закрыл грудь ладонями.       — Ещё бы, — ухмыльнулся Сатору.       — Дурак? — теперь Юджи прикрывал одной рукой себя снизу, а другой — сверху.       — Давай зайдём в воду? — предложил Сатору.       Они переплели пальцы и осторожно ступили в воду.       Вернее, на воду: ни Юджи, ни Сатору, не провалились. Это ощущалось так же, как пройти по луже в летний день, как стоять на пристани и смотреть вниз на бушующее море. Вода была спокойна. Маленькие круги расходились от тех мест, где стояли Сатору и Юджи.       — И что происходит? — спросил Сатору с недоумением. Рука его крепко сжимала руку Юджи на случай, если они резко уйдут под воду.       — Не знаю, но мне так нравится! — воскликнул парень, передвигая ногу по водной глади. Вода ласково шелестела под его ногами.       — Юджи, нам нужно на берег, это может быть опасным…        — Не пойду! — ответил упрямо парень. Он отпустил руку Сатору и сделал пару шагов к середине реки. — Смотри! Я не падаю, не падаю, Сатору!       Он был в восторге, он чувствовал себя снова божеством. Его больше не смущала обнажённость, не смущало то, что Сатору смотрит за ним, не смущало то, что он мог утонуть. Какая прелестная способность — гулять по воде!       — Интересно, а в гэта получится? — пробормотал парень, возвращаясь к берегу. Он нацепил сандалии и уже готов был протанцевать вновь по глади реки, когда нога его утонула по щиколотку.       — Юджи, ты бы лучше не испытывал судьбу, — произнёс Сатору с тревогой.       — Тебе разве не интересно? — улыбался парень.       — Интересно, только я боюсь за тебя.       Юджи смотрел на него и думал о том, что бояться здесь совсем нечего. Он умеет плавать, к тому же, самое страшное уже случилось. О, он тоже боялся за Сатору, каждую ночь места себе не находил от мысли о том, что мужчина чувствует такие же боли во всём теле. Боялся и за себя самого, но… но самое страшное, что может случиться — это то, что он утонет, а такого не будет. Следовательно, страх сейчас — лишь разрушительное чувство недоверия.       — Бояться нечего, — произнёс он, и лицо его в эту минуту было серьёзно. — Самое страшное… позади.       На лице Сатору он прочёл: “Нет, оно только впереди”, но Юджи вдруг понял, что в нём больше нет страха смерти как таковой. Умереть не страшно, умереть даже приятно, потому что он устал ждать этого. Устал ждать неизбежного зла и хотел, чтобы оно просто наступило поскорее.       А потом…       Есть такая религия — буддизм. В Японии он распространился благодаря Мегуми, который перенимал практики из дружественного Китая. В буддизме говорится: души перерождаются, только нужно быть хорошим человеком, чтобы в будущем жизни стать человеком снова. Говорится: есть просветлённые, которые становятся бессмертными людьми или даже полубогами. Говорится: смерти не нужно бояться, смерти нужно ждать.       И Юджи ждал. Он знал, что никакого Будды не существовало, но умереть и исчезнуть навсегда тоже нельзя. Он не знал, куда деваются души людей после смерти. Он больше не мог спросить об этом у мамы. Но он ждал возможности узнать ответ самостоятельно. Он был сильным для Сатору и был сильным для самого себя — но для Сатору, конечно, больше.       — Пойдём, — попросил он, скидывая гэта и вновь становясь на воду.       — Или вернёмся? — последний раз попытался Сатору.       — Руку, — решительно потребовал парень.       Тёплая рука легла в его ладонь, и он сжал пальцы Сатору, улыбаясь так сильно, что болели щёки.       Они танцевали на воде, и Юджи прижимался к телу Сатору своим, и целовал его в плечи и спину, и обнимал крепко-крепко, забыв совсем о том, что может навредить ему. Несколько раз Юджи пытался окунуться, но ничего не получалось, когда он ставил в воду ноги. Это было весело и до дрожи восхитительно. Будучи божеством, он почти не пользовался своими сверхъестественными силами, зато теперь, обнаружив у себя таковую, был в восторге. Он прыгал, бегал, а вымотавшись, уселся на берег, откинулся на руки и положил ноги на воду, раздумывая о том, почему же с горячими источниками такое не работает.       — Это потому, что горячие источники используются человеком, а река — чисто природное образование, — предположил Сатору так, будто слышал мысли Юджи.       — Может быть, может быть, — пробормотал парень. Становилось холодно, и он накинул на себя нижние одежды, не завязывая пояс.       Голова закружилась, и перед глазами всё поплыло. Он зажмурился.       — Ты как, Юджи? — спросил Сатору, мягко касаясь его руки.       — Ничего, ничего. Жить буду, — ответил он с улыбкой. Быть сильным оказывалось удивительно приятно. Даже когда внутри всё горело и пульсировало от боли. Режущей, стонущей боли, боли, которая затмевала всё. Боли, которая не проходила. Боли, которая была лишь преддверием.       — Приляг, — предложил мужчина.       — Нет, — упрямо ответил Юджи.       — Накинуть на тебя кимоно?       — Нет. Сатору, я в по…       Он почувствовал, как падает в бездну. Бездна эта была удивительно ощутимой. Пустота повсюду, и не за что ухватиться, а солнце так далеко, так невыносимо далеко. Солнце — это ведь он сам, Аматэрасу, так почему оно ещё светит?       — Юджи! — услышал он где-то позади себя. Так далеко. Как солнце. Ему хотелось ответить, но он не мог, губы почему-то не размыкались.       И он падал, падал, падал, а конца бездне всё не было.       "Это смерть. Она совсем не приятная", — подумал он и больше не открывал глаз.