Нескончаемое ожидание

      Юджи смотрел на него неотрывно две лекции подряд, и глазки уже начинали слезиться от слишком долгого не-моргания. Сатору стоял у доски, прекрасный в своей беззаботности, пока парень за несколько метров от него сходил с ума от бурлящих и поистине крышесносных чувств.       — Мегуми, — прошептал он, не поворачиваясь в сторону друга, одними губами.       — Ничего слышать не хочу, — отрезал Мегуми. — Ты втюрился?       — Я…       — Забудь. Ничего не слышу.       И Юджи продолжил смотреть на Годжо-сенсея в тишине и одиночестве, не поддержанный ни словом, ни даже сочувственным взглядом.       Голубая рубашка и чёрные брюки, очки, которые он не снимал, часы на левой руке. В его походке, движениях и голосе было что-то такое, такое знакомое и близкое самой душе Юджи, что ему казалось, что бредовые мысли о прошлой жизни — не бредовые вовсе, а вполне очевидные и правильные. Ему казалось, он знал Сатору — ему почему-то хотелось называть мужчину именно Сатору, опуская фамилию. Это было правильно, это было привычно.       — Так, сегодня я отпущу вас пораньше, — произнёс Сатору, подчёркивая записанное на доске домашнее задание. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь остался и помог мне убраться в кабинете. Одного человека будет достаточно.       Юджи никогда так быстро не поднимал руку. Даже когда был точно уверен в правильности своего ответа.       — Итадори, если не ошибаюсь, — Годжо-сенсей посмотрел в список студентов. — Хорошо.       Когда все вышли из кабинета, Юджи шепнул Мегуми, чтобы тот не ждал его и шёл домой один. Они с учителем остались наедине, в тишине, прерываемой чириканьем птиц из открытого окна и шуршанием взлетающих от ветерка занавесок. Здесь пахло весной и сакурой, лепестки которой влетали в окно и опускались, кружась, на дощатый пол. Сатору смотрел на что-то на столе и молчал, и Юджи думалось, что между ними не может быть недопониманий, что между ними уже всё сказано, хотя они и словом не обмолвились с первого дня.       — Я схожу за водой, чтобы помыть пол, а ты начни протирать парты, — вдруг сказал Годжо-сенсей, подняв голову. На мгновение Юджи увидел его глаза под очками, и в сердце у него странно заболело. Эти глаза выражали для него всё самое прелестное и всё конечное, что есть в мире.       Сатору оставил его наедине с мыслями, которые в голове Юджи скакали, как кролики. Парень хотел и боялся спросить напрямую о том, не связывало ли их с учителем что-то особенное, что-то в далёком прошлом. Как это должно выглядеть? “Вы, случайно, не встречались со мной лет этак тысячу назад? Просто мне кажется, что я помню, как целовал Вас”... Бред. Юджи боялся даже смотреть на него, думая, что взглядом выдаст свои волнение и смущение.       Сатору нравился ему, но не потому, что у Юджи были эти странные призрачные воспоминания, а потому, что он был особенным во всём. Юджи нравилось то, как Сатору разговаривал, как он двигался, как держал себя перед учениками. Ему было приятно даже просто смотреть на мужчину. И не потому, что Сатору был очень красивым. Просто он притягивал взгляд, и оторваться от созерцания его было невозможно.       Юджи взял тряпку и, сознанием находясь далеко от кабинета, стал протирать парты. Наверное, у него плохо получалось, потому что он совершенно не был сосредоточен на этом. Ему казалось, что за ним наблюдают откуда-то сверху. Как будто сами синтоистские божества глядели на него с облаков.       — Вот они и остались вдвоём. Снова, — Рёмен подпирал щёку ладонью.       — Давай, братец, вспомни его! — с сопереживанием сжал кулаки Чосо.       — Думаешь, ещё не вспомнил?       — Мне кажется, воспоминания придут к нему все сразу, лавиной накатят в один день, и он не справится с ними. Сейчас он лишь предвкушает настоящие воспоминания. Видит отдельные картинки прошлого.       Рёмен значительно покачал головой. Он совсем не сочувствовал Юджи, он привык думать только о себе, но даже он, представляя, как тяжело придётся братцу с ворохом воспоминаний прошлой жизни, содрогался.       Люди не помнят своих прошлых жизней и могут только догадываться о том, кем они были раньше. Или — чем. Ведь они могли быть и деревом, и камнем, и ручейком. Божества не дали им такой способности, как прорицание, и человеческие души блуждают во тьме, только догадываясь о том, насколько стары их души. Божеств же, переродившихся в людей, кроме Сатору и Юджи, не было, и понять, как будут работать их сознания после перерождения, было невозможно.       — Чосо, а, Чосо, — протянул Рёмен, — может, разделим их снова? Вот умора-то будет, если они снова окажутся в разных странах. И Сатору не будет знать язык, на котором заговорят вокруг.       Чосо запрокинул голову и посмотрел в прозрачно-голубое небо над ними.       — Не надо. Матушка и так за них очень волнуется.       — Ты на чьей стороне? — с лисьей улыбкой спросил Рёмен.       — На своей, — ответил Чосо твёрдо. — Нам нужно оставить их в покое. Вмешательство в человеческие дела в настоящее время считается дурным тоном.       — Ну, а если кто-нибудь помолится о том, чтобы они были разлучены? — обиженно продолжил Рёмен.       — Никто о таком не помолится.       — Ну… если???       — Нет.       Разговор на этом был закончен. Чосо направился во Владения Ночи, на свою территорию.       Пока они в тишине, иногда прерываемой вопросами со стороны Сатору и ответами Юджи, убирали кабинет, на город спустились сумерки. Не густые, а ранние, алые с сиреневым сумерки апреля.       — Кажется, всё, — произнёс Сатору, тыльной стороной руки вытирая лоб. За всю уборку он так и не снял очки, хотя Юджи поглядывал на него и хотел ещё раз увидеть его глаза. Ему казалось, что глаза Сатору что-то ему подскажут, дадут понять, были ли все воспоминания правдивыми или чистой выдумкой разыгравшегося сознания.       — Мы хорошо поработали, — ответил Юджи. Он убрал тряпку в шкафчик в углу класса и повернулся, чтобы отойти.       Именно в этот момент Сатору подошёл к нему сзади и оказался так близко, что Юджи, развернувшись, просто впечатался в его грудь лицом. В его собственной груди при этом заколотилось сердце, а лёгкие заполнились приятным запахом парфюма и самого Сатору.       — А… Простите, — забормотал Юджи, пятясь, но здесь его ждало другое препятствие — он упёрся спиной в шкафчик.       — Не волнуйся ты так, — успокоил его Сатору. Ладонь мужчины легла ему на голову и взъерошила волосы. — Я поставлю… — он показал швабру, которую держал в другой руке.       — Да… конечно, простите, — Юджи опустил взгляд и отошёл влево, освобождая дорогу Сатору.       В обоюдном молчании ему казалось, что он слышит биение сердца Сатору, и что его сердце бьётся в том же особом, общем для них обоих, ритме.       — Тебе никогда не казалось, Юджи… — начал вдруг Сатору, и голос его показался парню несколько печальным, — что мы с тобой уже виделись?       Юджи смотрел на учителя широко открытыми глазами.       Он не любил и не умел врать, это всегда у него выходило как-то неловко и неправильно, как будто наигранно и так глупо, что он избегал лжи, когда это было возможно. А возможно ли это было теперь, когда прозвучал вопрос, который трептал в сердце у самого Юджи? Он хотел ответить: “Да, я чувствую, что знаю тебя. Тебя, Сатору, который ближе мне, чем даже Мегуми”. Но в голове у Юджи теперь поселились сомнения. Что, если Сатору имел в виду реальную встречу, о которой Юджи уже не помнил? Ведь сам Юджи думал о том, что они были знакомы тысячелетие назад, а не в этой жизни. Да и воспоминания были какие-то странные, не целостные, а отрывочные, и он вовсе не был уверен, что не придумал их и ему это всё не приснилось.       — Н-нет. Я уверен, что вижу Вас впервые, — ответил он как-то невпопад. Юджи казалось, что у него и так всё написано на лице, и вопрос Сатору был задан скорее чтобы подтвердить что-то, а не узнать.       — Ясно, — заключил мужчина. На лице его выразилось что-то вроде разочарования, и он, подхватив ключ со стола, пошёл к двери. — Пойдём. Я должен проводить тебя до дома, потому что уже темно.       Юджи не решился говорить, что “уже темно” Сатору — это начало вечера, и что провожать его совсем не нужно. Они вышли из школы, держась рядом, как когда-то давно-давно, но Юджи не помнил, когда, а помнил только, как это было.