И Против Всех

—Отлично, ещё один доброволец!–воскликнула Эффи, которая явно удевлина сегодняшней Жатве—поднимайся на сцену. Миротворцы сопроваждают Гейла, пока он подходит к сцене. На его лице читалась абсолютная решимость и невозмутимость. —Можешь назвать нам своё имя?-спросила Тринкет, когда тот поднялся на сцену. Я смотрю на него и нахожусь в полном недоумении. Зачем он это сделал? Что задумал? Он понимает, что возможно, мы должны будем убить друг друга? —Гейл. Гейл Хоторн-твёрдым голосом произнёс он —Какое замечательное имя! Чтож, Наши трибуты- Китнисс Эвердин и Гейл Хоторн! Счастливых вам Голодных игр, и пусть удача всегда будет с вами!—когда Тринкет произнесла эти слова, мэр наконец начивает читать нестерпимо скучный договор и жестом велит нам с Гейлом пожать друг другу руки. Я не хочу этого делать, во мне кипит ярость. Я просто не хочу верить, что Гейл тоже подписал себе смертный приговор. Что он предал наше обещание. Предал меня. Я не хочу верить, что его могут убить на арене уже через неделю. Что я могу потерять его. Когда мы пожимаем руки, ладони Гейла мягкие и теплые, как мясо оленя, когда мы с ним бываем на охоте. Он смотрит мне прямо в глаза и ободряюще сжимает мою ладонь. А я в свою очередь пытаюсь не смотреть на него. Просто не могу. *** Как только заканчивается гимн, которы включают, после того, как трибуты пожмут руки, нас берут под охрану. Пока мы идем к Дому правосудия, рядом неотступно следует группа миротворцев. Возможно, раньше трибуты пытались бежать. При мне такого не случалось. Меня отводят в комнату и оставляют одну. Никогда не встречала такой роскоши: ноги утопают в мягких коврах, диван и кресла обиты бархатом. Я знаю, что это бархат, у мамы есть платье с воротником из такой ткани. Когда я сажусь на диван, то не могу удержаться, чтобы не погладить его. Мягкий ворс действует успокаивающе. Спокойствие, ох как оно мне понадобится в следующий час — время, отведенное на прощание с близкими. Нельзя позволить себе раскиснуть, нельзя выйти отсюда с опухшими глазами и натертым носом. Плачем делу не поможешь. А на вокзале повсюду будут камеры. Первыми приходят сестра и мама. Я протягиваю руки к Прим, она забирается ко мне на колени, обхватывает за шею и кладет голову мне на плечо, совсем как маленькая. Мама сидит рядом и обнимает нас обеих. Несколько минут мы не в силах говорить. Потом, опомнившись, я тороплюсь высказать свои наставления о том, что им теперь делать. Прим не придется брать тессеры. Они справятся без этого, если поведут дело с умом. Можно продавать козье молоко и сыр, а мама будет делать лекарства для людей из Шлака. Я не предлагаю Прим охотиться. Пару раз я пыталась ее научить, все без толку. В лесу она пугалась, а стоило подстрелить какого-нибудь зверька, так и вовсе пускалась в слезы и просила, чтобы ей дали его вылечить. Зато за козой она здорово ухаживает. Пусть этим и занимается. Думаю, что бы ещё им рассказать. О чём я могла забыть? Гейл мог бы носить им мясо и травы из леса, если бы не вызвался на игры. А теперь они будут голодать без мяса. Чёртов сукин сын. Всё не могу отделаться от мысли, что он предатель. Как можно было так поступить? А своей семье он что скажет? Дальше, не обоащая внимания на свои мысли я вспоминаю и рассказываю, где добывать дрова и уголь для печки, как торговать, чтобы не обманули, прошу Прим не бросать школу. Затем беру маму за руку и твердо смотрю ей в глаза. — Послушай. Послушай меня внимательно! Мама кивает, встревоженная моей настойчивостью. Она догадывается, о чем пойдет речь. — Ты не должна уйти снова, — говорю я. Мама опускает взгляд. — Я знаю. Я не уйду. В тот раз я не справилась… — Теперь ты обязана справиться. Ты не можешь замкнуться в себе и бросить Прим совсем одну. Я уже не смогу вам помочь. Что бы ни случилось, что бы ни показывали на экране, обещай мне, что ты будешь бороться! Мой голос срывается на крик. В нем — вся злость и все отчаяние, которые я чувствовала, пока мама находилась в плену своего безволия. Она рассерженно высвобождает руку из моих тесно сжатых пальцев. — Я была больна. Я смогла бы себя вылечить, будь у меня лекарства, какие есть теперь. Возможно, мама права. Я уже не раз видела, как она возвращала к жизни людей, раздавленных горем. Наверное, это болезнь, но мы не можем себе позволить так болеть. — Тогда позаботься, чтобы они у тебя были. И заботься о ней! — За меня не волнуйся, Китнисс, — говорит Прим, охватывая ладонями мое лицо. — Главное, ты береги себя. Ты быстрая и смелая. Может быть, ты сумеешь победить. Нет, я не сумею. Возможно Гейл сумеет, но не я. Прим в душе это понимает. Это состязание мне не по силам. Дети из более богатых дистриктов, где победа в Играх считается огромной честью, тренируются всю жизнь. Парни в три раза крупнее меня, а девушки знают двадцать способов ударить ножом. Да, такие, как я, там, конечно, будут. Для разминки, пока не начнется настоящее веселье. — Может быть, — соглашаюсь я. Какое у меня право требовать стойкости от мамы, если на саму себя я махнула рукой? Да и не в моем характере сдаваться без боя, даже когда нет надежды на победу. — Вот выиграю, и станем богачами, как Хеймитч. — Мне все равно, будем мы богачами или нет. Я хочу, чтобы ты вернулась. Ты ведь постараешься? Постарайся, пожалуйста, очень-очень! — умоляет Прим. — Я очень-очень постараюсь. Клянусь. И я знаю, что должна сдержать эту клятву. Ради Прим. В дверях появляется миротворец — время вышло. Мы до боли стискиваем друг друга в объятиях, а я все повторяю: «Я люблю вас. Я люблю вас обеих». В конце концов миротворец выдворяет их за дверь. Я утыкаюсь лицом в бархатную подушку, как будто могу укрыться в ней от Входит кто-то еще. Я поднимаю глаза и с удивлением вижу пекаря, отца Пита Мелларка. Видно, он толком что был у Гейла. Мы с ним знакомы, а Прим он вообще хорошо знает. Когда она продает козий сыр в Котле, всегда приберегает для него пару кусков, а пекарь, не скупясь, рассчитывается хлебом. Мы всегда предпочитаем сторговаться с ним, пока его жены-ведьмы нет рядом. Сам он неплохой человек. Я уверена, он ни за что не ударил бы сына за подгоревший хлеб, как сделала его жена когда-то с Питом. И все-таки зачем он пришел? Пекарь смущенно присаживается на край плюшевого кресла. Большой, широкоплечий мужчина с лицом, опаленным от долгих лет работы у печи. Он достает из кармана куртки белый бумажный кулек и протягивает мне. Внутри печенье. Мы никогда не могли себе позволить таких лакомств. — Спасибо, — говорю я. Пекарь, не слишком-то разговорчивый и в лучшие времена, а сейчас и подавно не может ничего сказать. Видно, что он всё ещё удивлён тем, что произошло совсем недавно. — Сегодня утром я ела ваш хлеб. Мой друг Гейл отдал вам за него белку. Пекарь кивает, как будто вспомнил. Зоия думаю, что теперь он запомнил Гейла надолго. — В этот раз вы продешевили. В ответ он только плечами пожимает — неважно, мол. Теперь и я не знаю, что сказать. Так мы и сидим молча, пока не приходит миротворец. Тогда пекарь встает и откашливается. — Пит кстати, тоже хотел зайти и поговорить, но миротворцы его не пустили, не родственник же, да и не по важному делу зайти решил. К тебе впустили только меня. А к твоему другу разрешили зайти, он же за моего сына вступился. Мы будем благодарны ему всегда. Правда он толком не рассказал, зачем это сделал.— Видно, сло слова ему давались тяжело. Раньше он никогда не был таким разговорчивым. После небольшой паузы он продолжил— Я присмотрю за малышкой. Голодать не будет, не сомневайся. И за его семьёй тоже присмотрю, я и ему обещал, нам не трудно Он как-будто знал, что мне важно знать, как будет жить семья Гейла. Неважно, как он поступил, его родные всегда ко мне хорошо относились и были близки мне. Потому моя душа хоть и немного, но успокоилась От этих слов на душе становится чуточку легче. Люди знают, что со мной можно иметь дело, зато Прим они по-настоящему любят. —Спасибо вам, за всё— говорю я дрожащая голосом. Кивнув, пекарь покидает комнату, а я остаюсь, чтобы обдумать всё произошедшее. Думаю, зачем Гейл так поступил. Думаю нам прощанием с Прим и мамой. Думаю над словами мистера Мелларка, над всем, что он сказал. Не знаю, что будет дальше, остаётся лишь ждать своей участи и следующего шага-поезд в Капитолий, а также встреча с менторами и "напарником". Пока я ещё в комнате, я уже начинаю размышлять, как мне выжить.