Ран красивый

Ран умный. Умнее него, наверняка. Смекалистее – однозначно. Наблюдательнее отчасти. Ран умный настолько, что временами это даже бесит. До чёртиков бесит. И Риндо злится. Не на брата – на себя злится. За глупость свою, за бестолковую детскую несдержанность. За эту с фанатизмом граничащую помешанность, одержимость практически. Да только поделать с собой ничего не может. Ему бы хоть чуток терпимее быть, не палиться так открыто, чужие руки разглядывая. До кроваво-красных волдырей прожигая своим взглядом. Прямым, неморгающим. Но он не может… А потому продолжает пялиться на пальцы эти тонкие, аристократичные. На длинные фаланги с крупными костяшками. На ногти, блядски правильной овальной формы, покрытые лаком, тайком у матери стыренным. Тёмно-фиолетовым. Рану бы на фортепиано играть, а не на приставке, сжимая джойстик до побеления тех самых костяшек. Но он, кажется, увлечён настолько, что не замечает ничего. Сидит, глаз от экрана не отрывает, сосредоточен так, что даже кончик языка прикусил. А Риндо кусает собственные губы. До корост, до ноющих и вечно чешущихся болячек. Так хочется прикоснуться. И, казалось бы, а что тут такого – подойди, дотронься. Это ведь брат, он не кусается. Они всегда близки были, в детстве в одной кровати спали и ванну принимали тоже вместе. Жаль, что детство закончилось давно. Как же, чёрт подери, жаль, что теперь он, Риндо, уже как взрослый совсем моется в душе. Один. И думает, вспоминает. Язык этот, что по тонким рановым губам проходится, смачивает пересохшую кожицу, облизывает. И побелевшие кисти, что остервенело сжимают джойстик. И пальцы, с кнопки на кнопку проворно перепрыгивающие. По его плечам стекают капли воды – звонко шлёпают о кожу и катятся вниз по телу, к водостоку. А мысли Риндо катятся в ебеня. Туда, где Ран своими пальцами по его рёбрам проходится, с сосками его играется вместо этих ебучих кнопок. Туда, где язык Рана зажат меж его, Риндо, губ. И он своим ртом ловит горячие вздохи брата, каждый еле уловимый стон впитывает. И… Но Ран, сука, умный! Риндо слышит стук, что диссонирует с глухими тяжёлыми ударами сердца, вот-вот норовящего в одну из пяток ухнуть. Потому что в следующую секунду дверца душевой отъезжает. Резко так, с грохотом. Прямо как недавно отъехавшая кукуха Риндо. - Это ты, блять, вовремя придумал! Я там уровень пройти не мо… Ран замялся. Завис в попытке обработать новую информацию. Взгляд его устремился к руке брата, что сжимала уже вставший член. Фиолетовые глаза полыхнули – то ли от злости, то ли от возбуждения. - Да, я смотрю, у тебя тут игра куда занимательнее! - Выйди! Он зажмурился до пляшущих на сетчатке звёздочек, до мерзкого скрипа стиснул зубы от обиды и бешенства. Не на брата, опять-таки. На себя. За уёбищную свою беспомощность и уязвимость. За идиотское положение, в котором оказался. Да не просто оказался – в котором он перед старшим предстал. За то, что больше всего он сейчас другого хочет. Хочет крикнуть: Останься! И думается Риндо, что брат его мысли читать умеет. Потому что правое запястье обжигает чужим прикосновением. Невинным таким, еле ощутимым. Будто бы спрашивающим… - Может, тебе помочь, м? А в голосе этом, тягучем, не как сироп сахарный – как болотная трясина, что младшего засасывает – столько нежности. Притворной ли, искренней? Риндо запутался, разобрать не может. Потому в глаза смотрит, робко, боязливо даже, и на дне чернющего зрачка, теснящего собою фиолетовую радужку, ответы найти пытается. Безрезультатно. Ран спёртым влажным воздухом давится, стоит, через порог душевой кабины перевалившись, наполовину мокрый уже. По впалым щекам его мелкие капли текут, футболка к грудине прилипла, косы от воды набухли и висят безжизненно, с них едва ли не капает. А рука всё также покоится на запястье брата. Не шелохнётся даже. Замер и только в глаза его, Риндо, смотрит. Жалостливой псиной, заискивающе смотрит. Но Риндо глупый, поэтому… - Выйди!