И что ты будешь делать

      Под жарким солнцем ехать всё тяжелей — более четырёх часов пути за плечами, и Селим решает сделать привал, чтобы напоить уставших лошадей. Впереди долгая дорога — до вечера они должны добраться до деревеньки, чтобы на утро запастись там провизией и три дня избегать особенно людных мест. Близость к таковым небезопасна, только если не путешествуешь на карете, защищенный янычарами со всех сторон, и путь твой недолог. В таких же миссиях важна быстрота перемещений и скрытность — ни к чему лишние глаза и уши, направленные на них, ведь алчность людей не знает меры. По этой причине Селим выбирает неприметный пологий берег у показавшейся издалека реки — та изгибается, будто змея, петляя вдоль леса с одной стороны и негустого подлеска с другой, откуда они и приехали. Селим мягко осаживает лошадь, переводя ту на шаг — Бузайе вынослива, но даже она излишне разгорячилась в пути. По узкой тропинке они направляются вниз, вслед за тремя янычарами, но большую часть стражи и Лалу-пашу Селим оставляет на пригорке, с которого хорошо просматривается вся местность. — Спуститесь следующими.       Он спешивается, смотря, как то же делает Баязид — подводит лошадь к его кобыле, позволяя той приникнуть к живительной влаге. Селим отпускает поводья, осматриваясь вокруг — крутой пригорок с противоположной стороны реки, укрытый густым темно-зеленым лесом, возвышается над ними, молчаливо рассматривая незваных путников. Величественная тишина, затаившаяся среди старых деревьев, отчего-то не притягивает — наоборот, кажется отталкивающей и неприветливой. Кажется, что зайдя туда, можно потеряться — даже стволы, торчащие наружу, странно изломаны, уродливы, будто кто-то не дал им правильного роста. — Что такое, Бузайе?       Лошадь Селима вдруг отрывается от воды, разбрызгивая ту перед собой, и нервно перебирает передними копытами, словно хочет уйти. Селим гладит её по крупу, успокаивая — но кобыла только фыркает, ведя ушами, и, вдруг, дернувшись, резко толкает Селима головой, роняя того на землю. — Шехзаде!       В то место, где он только что стоял, вонзаются стрелы, и Селим изумленно смотрит на них, стремительно поднимаясь с земли. Новые уже летят с противоположного берега — падает один стражник и конь, и Селим, не долго думая, хватает щит, видя, как с другого берега к ним приближаются тёмные фигуры. — На нас напали!       Нет времени думать — Селим встречает первый удар, краем глаза замечая, как Баязид уворачивается от стрелы, бросаясь к мёртвому стражнику. Лязг металла отвлекает его — стенает щит, и Селим перехватывает ятаган, вонзая его в незащищенный живот наёмника.       Кто они и откуда взялись здесь?       На него уже нападает другой: с холма на помощь не идёт никто, а Селим слышит крики и звон оружия — значит, затаились с обеих сторон, и ждали, пока они спустятся вниз, тем самым заняв невыгодную позицию.       Так проще разбить их по одиночке.       Он с трудом избегает удара, отступая в сторону — его противник бьёт точно, быстро, и это не просто разбойник, решивший поживиться невнимательными путниками. Тёмная одежда, хорошее оружие и ладные боевые навыки — это наёмники, и они точно знают, кто перед ними, и что будет, если они добьются своего. В том, что его хотят убить, Селим не сомневатся — все удары идут на поражение, не жалея силы и быстроты.       Кто же послал их?       К ним устремляется ещё один, а следом второй — Селиму приходится отступать ещё, вдоль реки, пока он не перестает видеть спины собственных янычар. Его отрезают — планомерно загоняют прочь от остальных, но избежать этого он не может, отбиваясь от троих противников сразу. Удар следует за ударом, и лезвия обагряются кровью — на руке и ноге Селима неглубокие царапины, а один из наёмников тяжело хватается за бок, впрочем, не отступая.       Долго он так не продержится.       Уклонившись от удара в шею, Селим поднимает ятаганом столб сухих песка и земли, бросая в сторону двоих противников — те на миг останавливатся, ослепленные, и Селим, отразив атаку, почти успевает обойти их, чтобы вернуться к своим. Но с горы стремительно спускается ещё один — отрезает путь, и, избегая смертельного удара, Селим падает, чувствуя, как лезвие царапает по груди.       Вот и конец.       Он успевает выставить саблю против чужой — наёмник давит сильнее, и Селим слышит, как ближе подбираются те, кто пришёл вместе с ним. В отчаянии он оглядывается, стараясь понять, как увернуться — и замирает, замечая идущего к ним Баязида.       По локоть обагренного чужой кровью.       Его сабля взмывает высоко — на миг Селиму кажется, что она опустится на него, и ярость, плещущаяся в тёмных глазах, затопит, утянув на самое дно. Но вместо этого нападавший падает, будто подкошенный, и Баязид с силой выдирает оружие из его плеча, зверем смотря на остальных.       Он пугает даже Селима, будучи таким.       Сталь свистит в миллиметре от лица, закрывая от неминуемой смерти — Селим не думает о том, как это страшно, быстрым перекатом поднимаясь на ноги. За Баязидом замахивается наёмник, и Селим бросается наперерез, вставая к брату спиной — вот так они станут прикрывать друг друга.       Как когда-то давно.       Ятаган поёт, со свистом рассекая воздух, и горячее тепло Баязида позади даёт странный прилив сил — Селим не чувствует усталости, боли, легко наступая на противника. Без сожаления он пронзает сердце неверного, оборачиваясь — оружие брата свободно и битва прекращена.       Они победили.       Нужно вернуться обратно, и Селим собирается сказать об этом, но замолкает, смотря в потемневшие глаза Баязида. Его окровавленное лицо, мерно вздымающаяся грудь и остро заточенное оружие не страшны, нет — но взгляд, которым он смотрит на Селим такой, как если бы глядела сама смерть. В нём пожар неистлевающей ненависти, горьких языков пламени, чьи острые края ранят, танцуя на самом дне расширившихся зрачков. Баязид делает шаг — а Селим не успевает отойти, словно онемев, и лишь наблюдает неумолимое движение сабли к себе. — Баяз…       Больно — тупо, тяжело, и голос обрывается на полуслове, срываясь на хрип. Тело Баязида вплотную прижато к его, и тьма, живущая на дне зеленых глаз, устремляется в Селима, когда брат проворачивает своё оружие с грубым чвокающим звуком. Запах — железный, густой, смешивается с запахом самого Баязида — кожи, соли, мускусной хмели, и Селим обездвиженный, дышит им, вздрагивая, когда брат с тяжелым скрипом достает из оседающего тела ятаган.       Человек, стоявший за Селимом, падает навзничь. — Шехзаде!       Окрик приводит в себя и Селим отступает, отчего-то излишне торопливо, словно сбегая. Внутри странная дрожь — от произошедшего, от непрошенной битвы и взгляда, осевшего глубоко костях. Подошедший Керас-ага и ещё трое стражников отвлекают его — слава Аллаху, они целы, но их всего четверо из десяти сопровождавших Селима человек. — Шехзаде, вы в порядке? — Да. Где остальные? — Мертвы. — На обычно безразличном лице слуги пробегает тень. — Лала-паша испустил последний вздох на моих руках. Матарши ещё жив, но ему осталось недолго. — Окажи ему необходимую помощь. — Селим оглядывается. — Кто-то из головорезов остался вживых? — Простите, шехзаде, нет. Последний из них перерезал себе горло, когда мы окружили его. — Надо же. — Селим убирает саблю в ножны. — Какая верность. — С вашего позволения я тщательно обследую трупы и местность. Возможно, мне удастся что-то выяснить. — Управься за час. — Селим кивает. — Мы не можем оставаться здесь дольше. — Как прикажете, шехзаде.       Проводив янычар взглядом, Селим чувствует острую усталость — как всегда, она накрывает внезапно после сражения, вызывая желание рухнуть там, где стоишь. Превозмогая себя, он направляется обратно вниз, надеясь, что хотя бы часть лошадей осталась жива.       Особенно Бузайе.       Баязид идёт следом — Селим слышит его шаги, но не торопится останавливать и забирать у него меч. Если бы не Баязид, его бы уже четвертовали, а голову отнесли хозяину, и не дали даже могилы. Ради справедливости возможность расправиться с ним самому у Баязида была — даже две, но он не воспользовался ни одной.       Пусть это ещё и не значит, что при другом случае брат не станет убивать его.

***

      Они скачут ещё несколько часов — останавливаются под самый закат, едва не валясь с ног от усталости. Селим сам ставит шатёр, не сопротивляясь молчаливой помощи Баязида, и внутри устало растягивается на лежанке, не чувствуя собственных ног. Баязид ест снаружи, в то время как Селим отказывается от пищи — после боя его часто мутит, и этот вечер не исключение.       Сегодня смерть почти поцеловала его.       Это слабость — но она была с ним всегда, ибо Селим не тот бравый сын, что стойко переносит кровь и пот стражений. Ему рассказывали о битвах красиво, как о вдохновлющем и праведном деле, но в реальности это страшно, безобразно и приземленно. Кровь пахнет солью, но удушающей и тяжелой, оторванные конечности и изрубленные тела не внушают успокоения, и крики, возносящиеся к небу, не уносят души к Аллаху мгновенно. Это лишь зверство: низкое, подчиненное, алчная жажда и жестокость, не знающая границ — но людьми не придумано иного способа доказать власть или спасти свою жизнь.       И не будет.       Он опускает веки, вспоминая тех, кто навеки остался на том берегу — и безмолвно благодарит людей, отдавших за него свою жизнь. Их сердца остыли слишком рано, и даже за Лалу-пашу, которого Селим взял собой лишь потому, что подозревал в назревающем предательстве, он теперь возносит молитвы, прося, чтобв Аллах одарил милостью своих рабов. Могилой их стала далёкая от дома земля — но большего Селим не мог сделать для них, и потому надеется, что отныне их волнениям пришёл коне.       Взвивается полог, и внутрь входит Баязид — приносит с собой запах костра, и тьму сошедших на небосвод звёзд. Селим приподнимается, замечая на его поясе саблю, и требует, не до конца уверенный в своей правоте: — Оставь её снаружи.       Брат останавливается, и в его взгляде проскальзывает насмешка — едва заметно приподнимается уголок рта, вызывая у Селима недовольство. — Боишься, что зарублю тебя во сне?       Да — потому что Селим в самом деле думает так, но никогда не скажет, пока Баязид смотрит на него, словно ястреб на мышь. — Я тебе не доверяю. — Как и я тебе. — Он всё же отстегивает ножны, бросая их у выхода. — Но это не препятствует тому, что я делю с тобой шатер. — Будто у тебя есть выбор. — Странно, но Селима его слова задевают сильнее, чем могли бы. — Впрочем, если моё общество тебе так претит, можешь спать под открытым небом.       Баязид не отвечает, а Селим зол сам на себя — завёлся как ребёнок, неспособный сохранить хладнокровие. Ему же будет спокойнее, если Баязид уйдет спать к янычарам, и не будет тревожить его здесь. — Не вижу смысла отказываться от щедро предоставленных благ. — Брат укладывается на свою подстилку, демонстративно устраиваясь на ней удобнее. — К тому же, так мне проще следить за тобой.       Если бы мог, Селим встал и хорошенько ударил его — но он не делал так раньше, и не будет впредь, предпочитая сохранять спокойствие. Сегодняшнее происшествие выбило его из колеи, и потому он не в себе — иначе бы пропустил всё, как незначительный бред. — Ты сам не дал меня убить. Не могу представить, почему упустил такой шанс.       Даже со своего места и в полутьме Селим видит как напрягаются чужие плечи — этот вопрос собьёт с него спесь. — … А ты почему упустил свой? — Разве это имеет значение? — Селим усмехается. — Ты всё равно уверен, что я всажу в тебя кинжал при первой же возможности. — Скорее подольешь яд. — Баязид оборачивается, смотря на него. — Такой подлый способ тебе больше к лицу. — Зато он надежнее, чем бросаться на кого-то с голыми руками. — Селим не замечает, как распаляется, ввязывась в бессмысленную игру слов. — Или устраивать бунт. — Да, ведь не каждому дано жить с честью. Кому-то проще лебезить и хитрить, прячясь за юбкой то матери, то жены. — Что ты сказал? — Селим стискивает жесткую ткань одежды в кулаке. — Когда я прятался за чьей-то юбкой? — Дай подумать… — Баязид замолкает, показательно задумчиво осматривая шатёр. — Всегда?       Селим вскакивает с места, не помня себя от злости — да как он мог хотя бы на миг ослабить бдительность рядом с ним? — Ты, неотесанный болван! Надо было убить тебя сразу, как приказал отец! — Да ты ведь только этого и хотел. — Баязид поднимается следом, и кулаки его сжаты также крепко, как и Селима. — Весь этот театр лишь для того, чтобы ты поглумился подольше, измучив меня. Но знай, я не дам убить себя так легко, и все твои яды будут бессильны. — Сколько раз говорить, что я не травил тебя! — От ярости, бешеной, неудержимой, его ведёт. — Ты просто тупой осёл, раз думаешь, что это сделали по моему приказу. Если бы я правда хотел твоей смерти, ты уже давно бы был мёртв! — Ты просто слаб и не так умён, как думаешь. — Голос Баязида всё выше, и это приводит Селима в неистовство. — Ты жалкий мальчишка, которого до сих пор тошнит от вида крови, словно девчонку!       Это становится последней каплей: Селим устремляется к брату, и что есть силы отпинывает лежащую рядом с ним флягу. Хочется ударить это самодовольное лицо, но он сдерживается, останавливаясь в шаге, дрожа от сжигающей нутро ненависти. — Клянусь, если Повелитель осудит тебя, я не стану спасать твою шкуру. Вместо этого я приду и с улыбкой буду смотреть, как забирают твою жизнь!       Он выкрикивает — несдержанно, запальчиво, и перед глазами темнеет: опять, когда он думает об этом, становится только хуже. Извращенность слов оборачивается против него же: и эмоции вдруг утихают, сменяясь горечью и тоской — как повернулся язык сказать такое друг другу? — Другого я и не ждал.       Баязид устремляется к нему, но вместо удара, больно задевает плечом и резко выходит из шатра, не оборачиваясь на призыв Касыма-аги. Его шаги, в начале громкие, стихают, а Селим всё стоит на месте, сжав кулаки, и смотрит в пустоту, ощущая внутри беспросветную чёрную дыру.       Скоро она поглотит его без остатка.