M.I.N.E

— А что, там, где ты ночевал, кормят вкуснее? — Что? — Вова поднял опухшие от недосыпа глаза на отца. — Не ешь ничего. Мать готовила, старалась. — Отец недовольно утер губы салфеткой, бросая ее на белую скатерть. — А вам бы в рот еду клали, да компотом залили. Никаких ценностей в этой жизни. — Он резко встал из-за стола, нервно окидывая их с Маратом беглым взглядом. — Вот что я сделал не так?.. От этого, весьма привычного, но едкого тона отца затряслись поджилки. Это не с ними что-то постоянно не так… Диляра скомкала чужую салфетку и засеменила за отцом в сторону коридора, проводить на работу и сказать пару слов в защиту парней. Да-да, молодые-глупые, да-да, ты сделал все, что мог. — Все путем? Вова наткнулся на заинтересованный взгляд брата. Глаза напротив лучились и сверкали, как недавно выпавший снег. Он смотрел на него, но казалось, вместо Вовы видел того человека, по которому горит взор. — А почему нет? — Ну, не было тебя… — Был, где надо. — Отрезал Вова, разрезая вилкой яичницу на более мелкие кусочки. — Ты че… такой? — Какой? — Светишься весь. — Настроение огонь просто. Вова грустно усмехнулся. Он знал этот взгляд. Ударился о него с разбегу, словно в водную гладь с обрыва, на Кащеевской кухне. Порезался и едва не разбился, хотя казалось что не соберется вовсе. Осколки неприятно ныли по сей день, а после вчера, он снова их почувствовал в себе. И как будто так правильно все это было, так как требовала душа, снова в этот огонь, только на этот раз ещё более разрушительно, до угольков. До ожогов первой степени. Тогда они были молоды и свободны. Горячи и безрассудны. Напились до беспамятства медицинского спирта в том самом, горячо дорогом сердцу, скрытом от любопытных глаз, подвале. После дня и ночи, которые закончились относительно неплохо, они толпой, с немного разбитыми, но довольными лицами решили отметить. Время было под утро, осенний ветер развивал сигаретный дым и холодил кожу под распахнутыми куртками. Все сошлись на мнении, что нужно выспаться дома и вечером, после сборов, отметить по-человечески. Пацаны скучковались, обсуждая произошедшую стрелку, но Вова почти ничего не слышал. Он воодушевленно смотрел на то, как Кащей курит и улыбается, потому что все получилось. Запиздеть любого, с его искусством общаться на каком-то своем инопланетном, он мог конечно, но бывали ситуации, когда внутри Кащея просто что-то щелкало, ломало его голову и наполняло глаза чем-то черным. Тогда он бросался на человека напротив или людей, похуй, потому всегда говорил: «если драка неизбежна, бей первым». В их деле драки почти всегда были неизбежными. Вова засмотрелся. Парень напротив поднял на него смеющийся, некогда ставший серьезным и вполне нормальным, взгляд и вопросительно кивнул. — Да я на самом деле бы и сейчас чего-нибудь въебал. — Сказал Вова, не отрывая глаз от такого Кащея. Не понимал, но смотреть хотел. — Не, ну а чего тянуть, пацаны, по сути? — Кащей идею поддержал, широкая улыбка появилась на его лице. Кто-то предупредил, что от усталости и недосыпа они просто попадают замертво, но на это и был расчет. Так же интереснее? Пасть в числе первых не хотелось. Была вероятность, что Кащею снесет крышу и он, забывая кто они, пырнет кого-нибудь заточкой. Он напрятал их по углам качалки, пусть будут, никому не мешает же, не?.. Так же веселее. Так же, как будто перезагрузка жизни, чтоб начать завтра с нуля. Устроить какой-нибудь скандал, разнести что-нибудь к чертям, чтоб все запомнили этот день. И он запомнил. Ничто более не смогло затмить это. На импровизированный сабантуй, праздник жизни и день психически неуравновешенных, Кащей позвал девчонок. Молоденькие студентки были непрочь провести время с компанией довольно веселых парней, еще и в таком статусе. Одна из них нещадно липла к Кащеевскому плечу, обтянутому темно-синим тонким свитером, не замечая брезгливого недовольства в его прикрытых глазах. Громче всех смеялась, больше всех задавала глупых вопросов и невинно хлопала ресницами где-то непозволительно близко возле чужого лица. Кащей не выносил чужих прикосновений. Если только не сам захотел. Когда кто-то из неведающих, обычно, из соседних районов, но вполне безобидные и здравые пацаны, тянули к нему руки, чтоб сделать что-нибудь нереально пацанское, иногда он, ни о чем не раздумывая, выламывал чужие пальцы. В такие моменты на его лице отражалось буквальное «ничто», сосредоточенное, молчаливое и пугающее. Только зрачки большие-большие, как черные дыры. «Не, ну а че они? Прикол, что ли такой? Баб своих пусть трогают своими кривулями, меня нехуй, да, пацаны»?.. Вове она не нравилась. Не нравилось как говорит, как выглядит и как всем видом пытается перенять на себя все чужое внимание. Девушка не понимала, что все внимание «королю», а она так, грязь из-под забора. Особенно не понравилось, как она, перепив огненной жидкости, разревелась о чем-то своем и Кащей, как самый настоящий джентельмен, вызвался ее успокаивать. То ли действительно охмелел-подобрел, то ли придушит ее в той каморке, зато плакать перестанет. Кажется, все прониклись злым взглядом Суворова в сторону закрытой двери тогда. Сам не особо осознавал, на кой черт так бесится и нервируется из-за какой-то прошмандовки, коих через Кащея проходило каждый раз новая. Он крутил без остановки между пальцами ключи от дома и думал вбить их в непутевую кудрявую голову или уже уйти, но Кащей вышел, весело спросил почему все такие кислые и зачем-то подтянул его за скрипучий стул ближе к себе. Все были слишком пьяны, чтоб заметить эту перемену, но заметил Вова сам. Он встретился глазами со взглядом напротив, извиняющимся и безумно горящим каким-то искрящимся азартом, завлекающим. Такой его взгляд обещал, что скучно не будет тебе со мной точно, принцесса моя. И понял, что это пиздец. Вот теперь, ну точно пиздец. Это же Кащей, его самый лучший друг. Не девчонка из МЕДа, а главарь их группировки, с которым они плечо к плечу несколько часов назад решали проблемы. Ка-щей. Тот, который переломит его хребет маникюрными ножничками, если что-то вдруг в их общении пойдет не так. Это человек, к которому он никогда не должен был испытывать ничего подобного. Потому что это достаточно вредно для здоровья его будущих (если не ножнички) детей и опасно для жизни. Он понял, что нужно постараться сделать все, чтоб этот день плохо не закончился. Но что предпринять, если напротив так самозабвенно веселится, поет татарские песни, не понимая их перевода, и постоянно прикасается, то к спине, то к расслабленным коленям тот, чьи прикосновения желаннее всего на этом свете сейчас?.. Сам прикасается, аккуратно водит кончиком пальца по плечу, и то место горит и пышет от его прикосновений. Да ничего здесь не предпримешь. Поздняк метаться, Кащей что-то задумал. Хоть и понимаешь, что эти ощущения неправильные, ядовитые, что они убьют тебя и разрушат всю твою жизнь. А иначе зачем тогда? Фразы из песни Бутусова намертво въелись под корку. Тогда он еще не понимал, что не стоит связывать хорошие песни с людьми. Он заслушал ее до дыр потом, но теперь бросало в дрожь от одной только мысли, что когда нибудь услышит ещё раз. Будем друг друга любить Завтра нас расстреляют Не пытайся понять зачем Не пытайся понять за что — Не пытайся, Вов, тебе не идет. — Сказал он, затягиваясь сигаретой. — Если будешь так много размышлять, не останется времени жить. Она напоминала парню о том самом дне, о прохладном подвале, о тусклом свете, льющемся на заставленный выпивкой стол, о улыбках пацанов, об улыбке Кащея, его хитрых лисьих глазах, обжигающе смотрящих на него, о его запахе одеколона вперемешку с сигаретным дымом и теплой ладони на плече. Мол смотри, я хороший, я безобидный. Это ведь не могло быть правдой? Вова решил, что он просто принимает желаемое за действительное и как-то успокоился. Завтра он снова будет трезвым, а Кащей снова его другом. Съехавшим напрочь с катушек, но моментами удивительным и интересным, не то что эти, серые, из советской толпы выцепленные. Он другой, будто и не с улицы вовсе. И не с этого мира. Рядом с ним было такое ощущение, что тонешь в болоте, и выбраться никак не можешь. И думаешь, главное, да ничего такое болото, глубокое и теплое, подходит. И никак иначе. После выпитого большая часть разошлись по домам, меньшая развалилась на старом диване спать, потому что далеко уйти уже не могли. Они с Кащеем остались, словно выжившие. И домой как-то не хотелось, хотелось ещё. Вот так сидеть просто и слушать его, нереального, как из фильма, нечасто удавалось, вокруг всегда были люди. Он их притягивал, как паук мух в паутину. Еще побыть здесь рядом с ним. Потому что важно было только «сейчас». Завтра будет снова очередной серый день. Кащей сказал, что в машине осталось еще немного самогона дяди Леши и уже привычно приобнял парня за плечи, бесконечно улыбаясь и стараясь закончить свой рассказ. Вова тоже не мог не улыбаться, когда говорил с ним. Он вообще замечал за собой, что не боится его странностей. В итоге до очень плохого самогона они добрались, мирно и громко сидели в купленной на отжатые деньги разъебанной тачке Кащея. Запивали его из свистнутого алюминиевого ковша свистнутой студеной водой из бочки у деревянного дома. Закуривали горчащей Магной, без остановки смеясь над тупыми анекдотами и историями чужих жизней. За пыльными стеклами горел полдень. Вову любезно довезли до подъезда, но дом был не его. Ну, кто бы сомневался? Идея, предложенная Кащеем, казалась очень привлекательной. Они тяжело вывалились из машины, поддерживая друг друга за плечи, и честно говоря, теперь Вова согласился бы на что угодно. «Хочешь что-нибудь»? — и никаких уточнений и аргументов, все кристально понятно. «Хочу все» — подумал он тогда и пошел вслед за ним. Он куда угодно бы за ним пошел. Ведь это Кащей, это не обсуждается даже. Это ведь самый лучший его друг, самый интересный из людей, хоть и ебанутый. Единственный, который понимает абсолютно все и все принимает. С ним хотелось постоянно говорить, обсудить каждую минуту своей жизни и каждое принятое решение. Просто находиться в одном пространстве — и тогда все будет заебись. А если будет не заебись, то Кащей сделает так, чтобы это изменилось. Они вошли в квартиру так тихо, будто не пили вовсе. Видимо, эти пару минут каждый думал о своем. Вова о грязном подъезде и о том, что у него заплетаются ноги. И о том, как от Кащея пахнет. Но никто не остановился, зная, что идут они прямиком в котел для грешников своим пьяным ходом. Кухня встретила яркими солнечными пятнами, игриво расползающимися по стенам. Мир немного плыл, спать совсем не хотелось. Еще бы хотелось, спать он сам себе запретил. Боялся проспать всю жизнь. Вова впервые был здесь. Он задержался взглядом на пожелтевших газетах, пятнах краски, на блюдце с забытыми вчерашними бутербродами. Дом дышал своим хозяином. Здесь и осколки от чем-то разбитой люстры, на потолке висел лишь провод, огромный психоделический ковер на стене, тяжелые шторы, закрывающие весь свет. Только из кухни он освещал кусок этого царства темноты. О появлении за его спиной Кащея он узнал по запаху одеколона. Он намертво въелся в память, и потом ещё долго оставался на одежде и руках. — У меня есть кое-что, будешь? — спросил Кащей, обходя его слишком близко, намного ближе, чем требовалось. — Конечно будешь. Он заговорчески, как одному и подобает, хитро улыбнулся, показывая пожелтевшую самокрутку. Вова перевел на него немного удивленный взгляд. — Я ни разу не пробовал. — Ещё бы, пробовал ты, — Кащей весело усмехнулся, — узнаю, пизды получишь, но со мной-то можно. Это просто травка. Здесь и курить-то нечего. Зато знаешь как ахуенно мы будем спать? Вова стушевался, он засунул руки в карманы, оперевшись на край стола за его спиной. Спать может его бы уложить, да как этот локомотив сдвинешь? Задавит. — Ты же не собирался в таком виде домой идти? Тебя отец раньше меня порешает. — Блин, как-то не подумал об этом. Суворов и так не ночевал дома. Скорее всего, Диляра уже обзвонила все больницы и морг. Но его же там не оказалось, в конце концов? Очередную тираду отца он как-нибудь переживет, но нужно быть немного трезвее. И совсем чуть-чуть, хоть немного начать опасаться за себя рядом с ним. А то до дома довезут ящик с сюрпризом. Кащей открыл форточку и жестом подозвал парня к себе. Он поджег кончик самокрутки спичкой, и горький запах дыма окутал свет у окна. Вова затянулся и сразу закашлял. Кащей одобрительно коснулся его плеча, мол полегче. Сейчас пойдет и ахуеешь. После пары затяжек мир, казалось, начал становиться ярче. Стало легко и приятно, с плеч будто сняли тяжелый груз. Вова глянул на Кащея, и на его лице появилась улыбка. Это было странное, но интересное ощущение. — Вдыхай. — Тихо сказал парень и, обхватив самокрутку губами с другой стороны, так, что горящий уголек скрылся за ними, приблизился к его лицу, аккуратно притянув того за затылок. Губ коснулся раскаленный дым, и Вова вдохнул. И вместе с этим дымом, впустил Кащея глубоко в свою душу. Вселенная разбилась на два лагеря, в одном Кащей, в другом остальной мир. Было забавно осознавать, что в первом ему комфортнее. Это длилось несколько секунд, но вся жизнь пролетела перед глазами. Суворову показалось, что его сердце сейчас проломит грудную клетку и упадет на пол. — Бля, кажется язык обжег. — Кащей засмеялся и, стряхнув остаток щелчком пальца, отправил тормоз в пепельницу. Вова залип на лучах солнца, преломляющихся сквозь стекло. — Эй, — его притянули к крепкому плечу, обнимая, — ну как? Не прет вообще, да? — Вообще ни капли, — он засмеялся и встретился с ним взглядом, — пить только хочется очень. — У меня варенье есть, малиновое, сейчас морс замутим. — Люблю малиновое. — Вова как-то замер, понимая, что Кащей сейчас так близко к нему, как никогда раньше не был. — Да, я тоже. — Его голос стал тише и вкрадчивей, бархатной мурчащей поволокой заставил Вову забыть о том, кто он есть. Кащей коснулся свободной рукой его подбородка и аккуратным движением повернул к себе. Сердце пропустило удар, и чужие губы накрыли его в поцелуе. Настоящем, совершенно не братском, вкусном, с горечью, но таком приятном, что мир вокруг сжался до маленькой точки, в которой существовали только они двое и эта кухня. И Вова позволил этому случиться, он приоткрыл губы, чтоб почувствовать его всего полностью, с его демонами за закрытой дверью без замочной скважины. Все было не по плану, но так хотелось это ощутить, что вдруг стало очень страшно за свою адекватность. — Никит, — Вове отстраниться не дали, его теснее прижали к себе. Мол, иди, конечно, куда хочешь, но хуй ты куда уйдешь со сломанными ногами. — Что? — так же шепотом спросил парень, — не хочешь? Противно? — И, блядь, так аккуратно и ласково гладил его по щеке большим пальцем, что и возразить-то нечего. — Не противно, но… — Просто поцелуй, никто не узнает. А если и прям заметит кто-нибудь, то я его прикопаю в лесу, будет птицам да червям рассказывать какие мы с тобой непутевые. — Вова понимал, что в каждой шутке Кащея про смерть была доля правды. — Это неправильно все. — К его губам снова прикоснулись, будто и не говорил он ничего, и он снова позволил. — Если ты это чувствуешь, значит это правильно. Я слышу как твое сердце бьется. Знаешь, что пиздец? Пиздец будет, если мы влюбимся. Вот тогда все пойдет по пизде, Вов. — Да не… — Ну и все тогда, чего переживать. Никто ничего никому не скажет, все что было на этой кухне, остается здесь. Вова задумался. Что значит «если»? Если вся эта хуйня происходит, значит уже все пошло по пизде, потому что такие вещи просто так не случаются. Никто не целуется «по-братски», не смотрят такими глазами на друзей. Даже на шмар не смотрят. Не предают свою жизнь, ставя на кон все, что имеют ради одного прикосновения человека, который может погубить. — Что побледнел-то так? А, ладно, понимаю, жутко тебе, но не ссы, Вов, я же рядом, че ты?.. — Кащей повел ладонью ниже, проводя по боку и остановился на талии, сжимая. Чувствовалось, как он тормозит себя. Было открытием, что у Кащея есть «тормоз». — Да пиздец, приехали, Никит. Кащей повернул его к себе даже резко, прижимаясь грудью к груди так, что чувствовалось его тяжелое дыхание. Он просто серьезно смотрел на него несколько долгих секунд, но так, будто он что-то значит. Серьезный Кащей пугал. — Что? — Меня только мама по имени называла, привык что все «Кащей-Кащей», странно как-то слышать. — Он улыбнулся, не понимая своих ощущений на этот счет. — Мне нравится твое имя. — Как малиновое варенье? — Ну да, как оно. — Ты… если это все слишком и я зажестил, скажи «нахуй иди, Кащей», я пойму. — Я не скажу. Я не могу. Слишком долго хотел, чтобы так… — Честно ответил Вова, и его снова поцеловали. Так близко находиться к нему было просто ахуенно. Наконец можно было коснуться, чувствовать, что Кащей тоже хотел этого, и никак не верить в то, что он вообще чего-то может хотеть. И это что-то — он. Пиши — пропало, не денется он теперь никуда, а если денется, то его найдут, раскопают, достанут и Кащею прямо в объятия вложат, чтоб он успокоился. Вова понимал, что закончится это катастрофой, но живем один раз, ведь так? Какая разница, чем это закончится, если сейчас просто все перевернулось с ног на голову, и было так потрясающе ощущать это. На утро следующего дня Вова не находил себе места. Даже не от того, что получил реальных пиздюлей от отца, а от понимания, что произошло. С кем именно он там серьезные темы обсуждал и не менее серьезными вещами занимался. Ничем таким, но пацанам не объяснишь, что поцелуй ничего не значит. Значит он ого-го. Потому что с Кащеем, ни с кем другим. Внутренности скручивало тревогой, ни на кого не хотелось смотреть от всепоглощающего стыда. За себя и свою дурную голову. Он ненавидел себя. Ненавидел все вокруг. А о Кащее и о его руках вспоминал с придыханием, с ощущением беспробудного счастья. На кофте остался запах одеколона и дыма, запах самого Кащея, его безумных рассуждений и шуток про смерть. В эту кофту хотелось зарыться лицом, и было страшно осознавать это. Но потом наступала реальность, в которой он просто мог все проебать. На этот счет даже придумал план, как уедет, куда-нибудь далеко, чтоб начать все заново и никогда не вспоминать об этой жизни. Диляра позвала его к телефону, когда он, отвернувшись к стене лежа на кровати, пытался осмыслить и уверить себя в том, что все нормально. Пока что никто не умер. На том конце провода был Кащей. Пальцы Суворова, сжимающие трубку, несколько раз дрогнули. — Привет. — Ну, привет, Вов. Ты как там? — Да так себе… — Да, я тоже так себе. — Было очень неловко слышать его хриплый голос после всего случившегося. — Все нормально? — Суворов услышал, как человек на том конце затянулся сигаретой, и несмелая улыбка коснулась его губ. — Я имею ввиду… между нами все путем? — Все путем. — Бля… ахуенно. — Кащей облегченно вздохнул. — Ну и дали мы жару, больше так не делаем. Теперь точно сначала выспаться, потом бухать. Половина наших до сих пор болеет. Половина меня не факт что выживет. — Да, и я тоже. Я вообще еще пару дней ходить буду, будто в луну въебался. — Он немного понизил голос, чтоб не шокировать и без этого шокированных домашних. А нет, не в луну. — Понимаю, ещё и алкашка так себе была, надо было водяру хлестать, раз на то пошло уже. И никаких жертв бы не было. — Ну мы же как обычно, пьем что горит. — Ага, и курим тоже, что горит. — Кащей весело усмехнулся, а Вова… он просто говорил сквозь улыбку и ахуевал с себя. Прошло только похмелье, все остальное оставалось на своих местах, не сдвинешь. Кащей все ещё был с ебанцой, Вова Адидас все еще (уже) был влюблен. — Хорошо, Вов, что все хорошо. Ладно, не болей. Заходи ещё. Да, ты заходи, и я запру тебя за ещё одной дверью, рядом с демонами, не выберешься, не выйдешь, никогда от меня не избавишься. — Ладно, как нибудь. — У меня ещё кое-что для тебя есть. Вот прям для тебя. — Что это? — ладони в миг вспотели. — А это, Вовочка, секрет. Негоже о секретах, да по телефону, забыл, где живем? Ну ты даешь, я в тебе не сомневался никогда и тут опять. У меня вся одежда тобой пропахла, забыть не могу, и надо ли? Скажи? — У меня тоже. — Парень осмотрелся, никто ли рядом не стоит. — Нет, не стоит оно того. — Так и думал, а хочешь, весь пропахнешь мной, а? — Снова этот бархатный мурчащий Кащей. Стыд за содеянное как рукой сняло, если можно разделить вину на двоих. Человек на том конце ни в чем себя не винил. — Не знаю, что ответить. — От картины, которая взорвалась в Вовиной голове, потеплело где-то внизу. — Не отвечай, слушай только. И чувствуй. Я знаю, что чувствуешь. Точно. Я тебя пальцем не трону, Вов, буду как овчарка ждать сидеть. Приручил ты меня, теперь расхлебывай. — Никит… — Что, жестко опять? Гоню, как обычно, понял. Не смущайся только, правду говорю тебе, ждать не мог, хотел, чтоб ты знал. Ты спал? — Да, спал, но мало как-то… — А мне сон, знаешь, о тебе какой снился, пиздец вообще. Проснулся и места себе не нахожу. Чужое стало все мне, враждебное, веришь? — Скучно тебе? — Уголки губ поползли вверх. — Скучно без тебя, принцесса. Разрешите дракону вас похитить. — Да плохо мне сегодня. — Эх. Боишься ты идти ко мне… Или меня все-таки? Говорю же, не трону. Только потрогаю может, не удержусь. — Не боюсь. — Врешь, Вовка. Я по голосу твоему слышу. Ты даже спал со мной на одном диване, даже на одной подушке. Разве плохо было? — Нет, не плохо. — Ты не один дома что ли? — Кащей рассмеялся. — Ну пиздец, а я тут рассказываю «как» и «где», во дурачок. Думаю, обидел чем, немногословный ты, голова болит, понимаю все. — Да ничего, я слушаю. — Вова прямо почувствовал, как Кащей улыбается. — Нравится слышать такое? — Пока не понял. — Нравится. Не нравилось бы, на хуй послал. Не будешь ты просто так хуйню всякую воспринимать, я тебя знаю очень очень хорошо. Я наблюдал. Все видел. Только подождать решил, чтоб ты не зассал. А то я, знаешь, как зверь, прикол такой, не убежишь от меня. — Я и не собираюсь. — Ну ничего, соберешься. Но я все равно потом приду. — И что будет? — А то, что я тебе в первой своей фразе пообещал. Пальцем не трону. И то, что во второй — ждать буду. И дальше пошло-поехало: улыбки, прикосновения невзначай, ещё больше разговоров. Не трогал, как обещал, Кащей, не приставал больше, ждал, пока сам придет. Только наклонялся близко-близко к нему, глазами своими горящими смотрел прямо в душу. И вроде бы как раньше, но узнал Вова его с другой стороны, и как было уже никогда не было. Уснул парень как-то в каморке, на чужое плечо голова упала. А как проснулся, Кащей трепался о своем на пол тона ниже и все вокруг тоже. Удивительная хуйня творилась. Вова бы хотел, чтоб это длилось вечно, но реальность, оказалось, против этого… — Вова, ты чего?.. — Марат словно вывел его из транса. — Ты реально странный сегодня. — Не мы такие, жизнь такая, брат. Нормально все, я пойду посплю чуток, голова кругом. — Я… это, пойду погуляю после школы? — Вова снова наткнулся на эти горящие глаза и усмехнулся. — Не задерживайся и где попало не шастай. — И что будет сейчас? — В плане? — Я про Кащея. — А что с ним? — Вот именно, Вов, что с ним? Он нас теперь перерубит всех? — Не говори ерунды, Марат. Он вырос вроде из своих вещей тех, разговором решает все, не жестит. — Мы толпой его… это. Нечестно, как по мне. Не по понятиям. Взбесился небось. — Что, обоссался? — Да не, неспокойно все это. Проблемы будут. — Проблемы, они всегда будут. Ну не у тебя точно. — Знаю. У тебя. Поэтому и спрашиваю. — Нормально все будет. Пацанам передай, чтоб не ссыковали тоже. Решим что-нибудь. Я пошел. Он ушел в комнату, укутанный в свои мысли, словно тяжелое одеяло. Хотелось забить на сон и бежать туда, где сейчас зализывал в одиночку свои раны Кащей. Несмотря на все это, от него разило его особенной силой и властью над его, Вовы, жизнью. Не наебывал он Маратку, Кащей действительно спокойнее теперь стал, но что они разбудили сейчас, не было известно. Он старался не вспоминать. Старался закопать эти моменты в себе, но снова все вырвалось наружу. Хоть они и поспали несколько часов, рядом, почти вплотную, только Вова открыл глаза и обнаружил себя на том месте, как пулей вылетел из квартиры. Не мог оставаться там. Вина разрывала грудь. Горячее частое дыхание Никиты так и осталось на затылке. И его ладони, скрещенные на груди, которые Вова чувствовал своей спиной, все никак из головы не выходили. Тогда Суворов думал, что если он обнимет, то получит по лицу ещё раз, но Кащей не предпринял никаких попыток. Поэтому в лицо все-таки дать хотелось. Он улегся на клетчатое покрывало и уложил руки за голову, уставившись в потолок. Что там реально с ним? Когда Вова уходил, Кащей вроде бы не проснулся. Мирно спал на своей половине подушки, прям как тогда. Вторую он так и не завел, видимо, на ночь у него нечасто оставались. И оставались ли? На лице у него утром был просто пиздец. Не будет же ничего лечить, просто зальет все водярой, и дело с концом. «Давай, беги, блядь, фас»… — подумал он о себе и перевернулся на бок.