M.I.N.E

— Здрасьте-здрасьте, — Кащей вольготно широкими шагами вошел в «снежинку», дверь громким ударом встретилась со стеной, — а чего это у вас за посиделки интересные? — Он окинул взглядом просторный зал и прошел вперед. За ним вошли трое человек, его близких, крайний прикрыл скрипнувшую зверем дверь, не дав зимнему ночному холоду прорваться дальше. Звери, не иначе, принюхивались и присматривались. Развлекаться пришли, каждое дело с Кащеем — что прогулка, эмоций на пол жизни. В глубине зала, скрываемые пустыми столами и стульями, сиротливо прижатыми железными ножками друг к другу, сидели двое. Парень развалился на сидении, раскинув в стороны длинные руки, наклонился над девушкой, бледной-бледной, как кусок замёрзшего сливочного масла. Приглушенный свет окутывал пространство рябящей мутью, стыл на лицах. Кислый запах вчерашней еды смешивался с запахом курева и грязного, с черными вкраплениями земли, снега с ботинок. На высокой барной стойке в разводах из-под пивных бутылок стоял тот самый, горячо обсуждаемый, герой момента и нашего времени, видак. — Что делаем, граждане? — Кащей с грохотом отодвинул стул и присел за стол. Возле входа деловито осматривались Кащеевские бугаи, чтоб незваный гость не вошел и не вышел без спроса. — Фильмы смотрим? Кащей нахмурился и проскрипел «вырубай» сквозь зубы, и присутствующих, несмотря на предусмотрительно закрытые двери, обдало зимним острым холодом. Колик молча поднялся, щелкнул замызганным пальцем по кнопке. Он ожидал сегодня чего угодно, но только не собственной персоной Кащея, что сейчас скалился на него даже предвкушающе, нежели недобро. По его лицу хуй поймешь вообще что он перебирает у себя в голове. — Красота моя, простите, что отвлекаю, — Кащей улыбнулся, снял шапку и положил рядом со стеклянной емкостью для мороженного, — ты у нас, как я смею предположить, Айгуль? Девушка коротко кивнула, не поднимая и без того опущенных вниз грустных, как ебаный айсберг в океане, глаз. По общему ее виду можно было понять, что она отдала бы все, чтобы находиться где угодно, можно в школе, можно на лавке в стужу, но не на этом стуле в этом прокуренном зале. Как с пожелтевшей фотографии из школьного альбома, в белом фартуке, глаза огромные, ясен хуй, что присмотрели ее здесь. Но Кащей пришел сюда не для того, чтобы кого-то понять. — О, как потрясающе вас наконец-то встретить! — Кащей хлопнул ладонями себя по коленям, и вообще создавал общее впечатление, будто он несказанно рад. — Сюда сядь. — Его голос поменялся, перевернулся, хлестанул, как отрезал, обращаясь к Роме. — Желтый где? — С вашими встречается. — А ты тут что охраняешь? Девочку, что ли? Или видак, боишься, опять спиздят? Рома молчал. Он смотрел волком, но ничего не говорил. Это было некстати, остаться здесь одному. Да и слух прошел, что нет Кащея с Универсамом, многие расслабили булки. Но вот он, перед ним, в своем кошмарном кожаном плаще, лыбится, ломает зубочистку между пальцев. Смотрит испытывающе, с прищуром, в немом вопросе. — Китаец, — крикнул Кащей, — уведи матрешку. Наша это. — И чуть спокойнее, — иди с ним, Айгуль, в машине подождите меня, я тут быстро, потом Маратику доставлю тебя, пусть не теряет больше. — Но задумался и продолжил. — Или домой лучше? Ты устала, наверное, с нудным этим сидеть здесь? — Кивнул на парня, чуть наклонившись ближе к ее лицу, стараясь вызвать доверие, но сам понимал, что кто-то вроде него не совсем на это дело подходит, сколько одеколона на себя не лей. — Домой. — Девушка как-то облегченно выдохнула, покосилась на сидящего рядом Рому и медленно поднялась. — Ну вот и славно. Я мигом. — Кащей улыбнулся, возвращая взгляд на парня напротив. — А мы посидим тут, да? Хорошо же сидим! — Он громко хлопнул ладонью по столу. Пластмассовый стаканчик с остриями зубочисток звонко подпрыгнул, разбивая гнетущую тишину. В машину они вернулись спустя несколько долгих, словно тягучий черный гудрон, минут. Айгуль сжала ладонь рукой, чтобы унять мерзкую стыдную дрожь. Эта ситуация напрочь выбила ее из колеи. Сидя там, она несколько раз пообещала себе не приближаться к ним. Но не они, так другие? Так называемый «Китаец» молчал, чем ещё более нагнетал и так безрадостную обстановку. Четки на зеркале заднего вида качнулись и затрещали, когда Кащей буквально затолкал Колика на переднее сиденье. Хлопнул дверью, гадая, сломает ли нечаянно оставленные там чужие пальцы. Тот шмыгал носом, запрокидывал голову. Да и шёл как-то не очень уверенно. Айгуль не захотела знать, что делал там с ним Кащей, но по ссадинам на костяшках, нервно схвативших руль, догадалась. Жаль не было. — Так, вам нужно чуть потесниться. Как говорится — в тесноте, да не в обиде! — Кащей устроился поудобнее, его машина зарычала сиплым кашлем, когда он повернул ключ. — Рома у нас сегодня гость почетный, он спереди. Айгуль пододвинулась, впуская на заднее ещё двух. Она глянула в зеркало, встречаясь с черными глазами Колика, утирающего окровавленный нос черной кожаной перчаткой. Ее мелко затрясло. Запахло горьким табачным дымом, когда Кащей зажал между зубов сигарету. Несмотря на тяжелую странность происходящего, здесь было спокойнее, чем в ебаном, залитом тусклым мигающим светом, кабаке, под сальным взглядом, без возможности уйти. Никто бы не отпустил ее. Ночь за окном была плотная и туманная. Айгуль видела в отрезке лобового, как мимо искрами несутся горящие светом окна домов, следом картина сменилась пустырем. Кое-где торчали сухие кости бурьяна, засыпанного снежными хлопьями. Она вопросительно посмотрела на Кащея. Марат говорил о нем не в очень хорошем ключе, когда рассказывал, как у них все устроено. Но она запомнила, что это друг его старшего брата, значит, все должно быть нормально. — Нам ещё в одно место надо заехать, передать товарища нашего в добрые руки. — Кащей ответил на ее немой вопрос. — Ты как, товарищ, нигде не жмет? Не стыдно? Место занимаешь вон какое, козырное, а ребята на заднем сдавили бока все себе. Ребят, — он обернулся, на вид даже какой-то взвинченный, как перед важным событием, — реквизит с собой у нас? — С собой. — Ответил тот, что справа. — Давненько такой хуйней не маялся, интересно даже, как-то. А то как эти, ходим все что-то, болтаем с чертями этими, а они потом вон как, то со спины, то по одному. Они свернули с гравийки куда-то в поле, и машина остановилась. Отсюда хорошо просматривалась дорога и участок напротив, «пески» были почти на окраине, хуй ты доберешься сюда на ногах быстро. Кащей задумчиво прищурился, что-то обдумывая. Все втроем вывалились из обшарпанного салона, размяли затекшие плечи, Колика вытащил Китаец, пару раз встряхнув за рукав. Тот попятился и чуть не завалился, но мужчина держал его крепко. — Мадам, здесь посиди пока. Не выходи, собаки съедят. Мне же не надо тебя закрывать, дождешься? — Кащей выбросил окурок щелчком пальца, не отрывая от нее блестящих в темени глаз. — Посижу. — О, так ты ещё и разговариваешь. Вот Маратику повезло. Ладно, не скучай. Я бы оставил кого нибудь чтоб развлекал, но сорян, все люди нужны. — Дверь хлопком закрылась. Айгуль услышала, как из багажника достали что-то громко бьющееся друг о друга, звякнувшее металлом. «Ну-ну, не пались, спрячь, вдруг пригодится» — послышалось сзади. После хруст снега под тяжелыми ботинками утих, и девушка, прикрыв глаза, сползла по сиденью. Кащея мелко азартно потряхивало. Мало ли что могло там произойти, пока он лясы с Коликом точил, да малость объяснял, что нехуй делать, людей красть. Он закурил ещё, уже потеряв счет скуренным сигаретам, выпуская дым в темноту. Голоса приближались, стали видны серые в ночи куртки и толпа людей. Мужчина высматривал одну единственную с воротником и отыскав, немного выдохнул. Вроде на своих двоих стоит. «Ну ниче-ниче, разберемся» — он сам себе не верил. — Ну, вечер добрый! Опоздал малость, прошу простить. — Он окинул взглядом нескольких своих пацанов, вокруг которых собралась толпа Домбытовских, перевел глаза на Желтого. — Че за дела тут творятся? Кащей увидел, как Желтый ухмыльнулся, поправил шарф и все-таки подал ему руку для приветствия. Нехотя, вольготно, захотелось сразу, не болтая, дать по надменному еблу, стереть уверенность. — Мне сказали, что тебя отшили, Кащей. — Кто? — Он наигранно удивился, — а, это, так мы разрулили все уже, да, пацаны? — Они с Вовой встретились глазами. Взгляд Кащея хлестанул — «дома я тебя привяжу к батарее и буду пиздить». Вова кивнул и переступил с ноги на ногу, было холодно. Куртка была распахнута, сколько не пугай внезапной смертью от менингита. На вид он был спокоен и собран, но его руки в карманах, сжатые в кулаки, говорили о многом. Ему тоже захотелось дать по еблу. За неосмотрительность. Рабочим — зарплату, Безработным — работу, Остальным — по ебалу. — Это как так получается? — Спросил Желтый. — А так, что мы свои проблемы, — мужчина подошел ближе и встал возле Адидаса, — внутри своей банды, сами, — он сделал акцент, — решаем. Мы в ваши не лезем, правильно? И вы в наши тоже не лезьте. — Так значит все это, что с тебя спрос? — А ты, что, авторитет Адидаса под сомнение сейчас поставил, а? — было сказано чуть тише. Он осмотрелся. — И людей столько нагнал, мы теперь толпой четверых пиздим? Так получается? — Вас теперь не четверо. — А, не, нихуя. Ты это, родной, будешь не мне потом рассказывать, сказочник, блять. — Ты в курсе ситуации? — А ты… в курсе ситуации? То, что утащили видак твой, наш косяк, не спорю. Но видишь, как получилось, пацаны и салон открыли, не ваша хата зассаная, так кому он нужнее? Я ничего не собираюсь отжимать сейчас, косого впороли, будут наказаны, но по нашим правилам. А вот это все, — он обвел пальцем толпу вокруг, — беспредел. Не со мной решать будете. — Мы сами решаем. — Это вы сейчас так думаете. — Кащей смотрел, не отрываясь на Желтого, не обращая внимание на обстановку вокруг. Где-то поблизости сейчас должны быть на подходе остальные члены банды. Главное не напиздеть лишнего, чтоб успели все сделать по красоте. А то никакого толку в том, что он в спешке собирал народ не будет. Всех скинут в яму и закопают. — Ты на вопрос-то отвечай. У меня сегодня много их к тебе. Адидаса, что, в хуй не ставишь? — Он быковать первый начал, а я за вашими перемещениями не слежу, кто в каком статусе. — Ты должен, — Кащей повысил голос, чтоб слышно стало всем, — знать, что пока вы в кабаке сидели, он в Афгане моджахедов резал, чтоб твои папка с мамкой чай на кухне пили. Особый статус у него в группировке, на районе, на улице, он его честно заслужил. И все признали авторитет его, не только Универсам, но и другие банды. Или ты не согласен? — Базара нет, Кащей. Признали, так признали. Не знал. — О, как. А ты из-за хуйни какой-то тут кучу собрал, негоже автору за спинами пацанов прятаться. — Ты мне что-то предъявить пришел? Кащей повернулся и движением головы показал привести Колика. Он перехватил его у Китайца и, потянув того за ухо, толкнул в сторону Желтого, как нашкодившего подростка, разбившего в школе окно. — Принимай своего бойца. Сами с ним решайте. По лицу Желтого было видно, что он все понял. Мельком оглядел разбитый, залитый кровью, нос, и молча перевел глаза обратно на Кащея. — Вы че, блять, творите? Из-за видака девку нашу спиздили, оставили непонятно где, непонятно с кем, что за дела, Желтый? Кто-то мне недавно объединиться предлагал, а теперь что? — Кащей даже наклонился для убедительности. — На ней не написано, что она ваша. — Да ну, так на видаке тоже не написано. Рома, родной, поди-ка сюда. Знал, что девка с Адидасом младшим ходит? — Желтый выжидающе посмотрел на парня, вышедшего из толпы. — Знал? — спросил он уже сам. Колик кивнул, и сразу согнулся пополам, когда один из парней по короткому кивку автора ударил его кулаком в живот. — Пасет он там ее, блять. — Кащей сплюнул ему под ноги. — Донжуан. Вдруг белый шум тихих переговоров рассек звук приближающихся шагов. Пацаны обернулись на ядрено хрустящий снег. Рядом с дорогой шли Универсамовские, негромко посмеиваясь о своем. Они завернули и скучковались напротив толпы Домбытовских. Желтый усмехнулся и повел подбородком. — А ты, что, думал, мы тут втроем качать пришли? — Кащей растянул обветренные губы в недоброй улыбке. — Вместе веселее же договариваться. Так Кащею захотелось посмотреть на реакцию Вовы, ой как сильно. Судя по настрою Желтого, договариваться здесь никто не собирался. Стрела есть стрела, в каком виде бы не забивалась. Он помнил про железные монтажки в рукавах у пацанов, любовно тронул кончиком пальца в кармане плаща свою заточку. На крайний случай. И хоть их было на порядок больше, шансы уйти живыми все-таки присутствовали. Если пырнет Желтого в бок, несильно, пару раз, рискует поиметь испуг и кое-какое уважение. С Ералашем ситуацию проебал, здесь же можно было ещё выехать. Но с Хадишевскими плохи шутки, там крыша, у Домбыта такого не имеется. — Что ты хочешь сказать, Кащей? — Да ты заканчивай уже, холодно пацанам. Зима. Видак у тебя, проблемы не вижу. За историю с девчонкой поясни. — Не узнаю, за девку качать пришел, ну, твое дело. Приглянулась больно, видимо. Объясним на своем ему. Не тронут наши больше девку. А за видак и ущерб — компенсацию отдадите. — Схуяли? — Кащей усмехнулся, прижимаясь пальцем к заточке, пуская себе кровь. — Не, так не пойдет, брат. Никто тебе ничего отдавать не будет. — Он понизил голос, наблюдая, как толпа Домбытовских подбирается на полшага ближе. Кащей кивнул в сторону людей напротив, и монтажки остриями показались из рукавов. Парни сзади начали доставать свое добро, кто что захватил — самодельные кастеты, заточки, увесистые палки. Никто не хотел оставаться лежать на грязном снегу. — Так, значит? — Желтый обвел все действо взглядом. — Ну а как? — Кащей достал из пачки сигарету и снова закурил. Желтый подошел ближе и ощутимо ткнул пальцем Кащея куда-то в грудь, открыл рот, намереваясь что-то из себя выдать. Вове хватило пары секунд, чтобы заметить, как стремительно, будто не прошло нескольких долгих тягучих лет, будто Кащей все еще просто пацан в кожаном плаще, его спокойно и серьезно смотрящие на Желтого глаза, наливаются кровью, а на лице появляется гримаса давно забытого отвращения. Суворов даже не тормозил себя. Он резко выпал вперед прямо на Желтого, так и не убравшего свою руку, снес кулаком в сторону его лицо, заставляя буквально, от неожиданности, завалиться назад на пацанов, расставив в стороны руки. Все вокруг взорвалось громкими криками и одним сплошным гулом драки. Вова ни на что не реагировал, он бил, бил тяжелыми кулаками то в нос, то в скулу, куда попадет, чувствуя, как чужая горячая кровь льется сквозь порядком замерзшие пальцы. Толкал нервно наваливающихся на него Домбытовских, пара ударов улетела в сторону, он и не разбирал, кому доставалось. Целью было наказать чужого автора за наглость, как он мог вообще думать о том, что вот так может что-то указывать Кащею. Голова взорвалась болью, на мгновение он потерялся в пространстве, но быстро среагировал, вскочил на ноги, теряя Желтого из вида, по-звериному повертел головой, находя другую цель. Встретился глазами с Кащеем, он давил ногой одного из старших Домбытовских в мешанину снега. Он был помятый и растрепанный, но воодушевляюще злой и искристый, как ядерный реактор РБМК. Бессмертный. Вова вдохнул побольше воздуха и бросился в мешанину толпы, защищая лицо предплечьями, отпихивая, что есть сил, толкающие его и бьющие чужие конечности. Снес сидящего на Турбо, пацана, одним усилием, покатился с ним по холодной земле, пытаясь взять на удушающий, но не до конца. Куртка задралась. К взмокшей пояснице прилип снег. Домбытовский обмяк, и Вова, скинув с себя тело, нырнул в обратную сторону, где должен был по его расчетам находиться Кащей. Он наткнулся на картину, как кто-то из чужих, в порванной синей куртке, наотмашь ударил его по ребрам, мужчина упал, но среагировал и воткнул заточку в чужую ногу. Он оскалился, впитывая чужой вскрик. Вова давно не видел его при таких делах. И даже не мог предположить, сколько в нем неразрешенной энергии. Сколько этой энергии достанется ему, Вове, когда это все закончится?.. Но сейчас это было не важно. Суворов поднял брошенную кем-то палку и кинулся на пацана, сцепившегося с Маратом. Ударил того по затылку, вложив в удар все исходящие на «нет» силы. Воздух перестал быть таким холодным и нещадно жег легкие, если бы бегал по коробке вместе со скорлупой, дыхалка была бы лучше. Его вдруг потянули за шкирку, тряханули, разворачивая. Вова замахнулся, вывернув руку под неправильным углом. Запястье прострелило резкой болью. — Эй, ты что в уши долбишься?! Уходим! — Кащей рефлекторно пригнулся, чтоб не прилетело по башке. Вова оглянулся. Пацаны разбегались в стороны, кто-то оставался лежать. Вдалеке слышался вой сирен, звуки вернулись, перекрывая стоявший в ушах шум крови. Кто-то во все горло крикнул «атас»! Сорванный голос принадлежал Зиме. «Хорошо бы, наши тренировки зря не прошли»… — думал Суворов, пока его быстрым темпом вели за локоть к машине. — Менты-то откуда здесь? — возмутился кто-то рядом. — А ты что думаешь, куча пацанов с палками на пески идут шишки с елок сбивать? — Кащей сплюнул кровавую слюну. Ему тоже прилетело по лицу от кого-то с Домбыта. И когда он «оступился», то неплохо так содрал о взявшийся коркой застарелый снег, подбородок. Но стер выступившую кровь рукавом и, до скрежета сжав зубы, ринулся на повернувшегося спиной старшего. Это все было неплохо, даже можно сказать не позорно. Он наблюдал мельком, как ведут себя Универсамовские и признал, Вова их натаскал. Только он тоже получит пиздюлей, потому что в одного пошел, считай, дров бы таких мог наломать, что пиздой и медным тазом накрылось бы все. Но не здесь, не при всех. Сейчас уехать бы отсюда, да скорее. Знакомые мусора имелись, но козырять этим не стоило. Нечем гордиться. Хоть и забитый под завязку мусорской бобик пацанов подрастеряет по дороге. В этом сомнений не было. В машине ехали окольными путями, через поле, по занесенной снегом дороге. На заднем, рядом с растерявшейся от шока девушкой, сиял наливающимся фингалом, непонятно как прибившийся к ним Адидас младший. Вова поглядывал в зеркало, предполагая вот вот и увидеть следующих за ними мусоров, но никого не было, только темнота. Кащей молчал. Слизывал с губы кровь и недобро косился в сторону Суворова. — Ну, говори уже что-нибудь. — Не выдержал Вова, уставившись так явно в ответ. Он чувствовал, как Кащей бесится из-за его выходки. — Вова, что я могу сказать? — он повернулся, — дибил ты, вот и все. Я тя убью, нахуй. Вот мадмуазель до дома довезем, этих до качалки, там и разъебывать буду вас. Ахуевшие. Суворов отвернулся, будто за стеклом кроме непроглядной ночи было что-то интереснее Кащея, горячечного, с разбитой губой и подбородком, мокрыми от растаявшего снега кудрями. Вова достал из кармана чудом уцелевшую, но имеющую вид, будто после Афганской войны, пачку сигарет. Он обжал одну пальцами, приводя в человеческий вид и поднес к губам. Сигарету из пальцев резким движением забрали под недовольным взглядом, как прессом. Кащей отпустил руль, шаря по карманам плаща в поиске спичек. — Огня дай. — Заебись. — Вова чиркнул спичкой, поднес пылающий огонек к кончику, прикрывая пламя ладонью. — За дорогой смотри. — А ты меня не учи. — А то че? — Не выебывайся. Решатель хуев. Разбор полетов устроим, там и повыебываешься. — Выплюнул Кащей, зажав сигарету между зубов. — Вообще он нас наебал. Сказал один будет и ещё пара пацанов. — Ага, додумался же ещё про количество спросить, я хуею. Дальше ехали молча. Айгуль высадили возле дома, заставив Марата проследить, чтобы точно до квартиры дошла. Как только он вернулся, с визгом прокручивающихся на льду колес, двинулись в качалку, куда по умолчанию, как обычно после стрелы, должны были собраться пацаны. Сначала Кащей обнаружил пропажу водки. Он устало прикрыл глаза и шумно выдохнул сначала обреченное «блять», потом разорался так, как никто здесь долгое время не орал. Пацаны стояли вокруг, Зима утирал кровь, все не прекращающую течь из носа, но эти последствия разборки были не так страшны, как сейчас Кащей, нервно жестикулирующий, стремительно бегающий из стороны в сторону. Его таким давно никто не видел. Казалось, время повернулось вспять, и он снова резвый и жестокий главарь Универсама, громкий и ехидный, с тяжелым ударом до кровавых ссадин. — Вот ты, — он ткнул пальцем, указывая на Турбо, — не допер, что вас там убивать будут за такой косяк? Не? Турбо смотрел в ответ, понимая, что ему сейчас прилетит. Он хотел как лучше, но получилось как всегда. Хотя сделал все как надо — к Адидасу пошел. В итоге и он и Адидас сейчас стоят и мнутся, как школьницы. — Не допер. — Да какого хуя-то?! — Кащей одним вдохом докурил сигарету, выбрасывая окурок. — Сюда иди. Кажется, щелчок его челюсти отразился от бетонных стен. Валеру толкнуло назад, но он не упал, стоял на ногах, коснувшись трясущимися от адреналина пальцами подбородка. Вроде бы не сломал. Перед глазами заплясали мухи, мир качнулся. Он поднял глаза на Кащея. Руки у него были тяжелющие. Видимо из-за своих эмоций силу удара он не особо-то контролировал. Или вообще не пытался контролировать. — Ебальник мне твой не нравится. — Кащей подошел. — Есть что сказать — говори. — Нечего. — Надо думать, блять, перед такими делами. Кто ещё, о, ты, — мужчина подозвал к себе Вахита, — ты тож там был. — Кащей, хорош. — Вова порядком наслушался нервных криков автора. — А че хорош-то? Ты их потащил туда? Вот может с тебя и начнем? — Желтый обещал, что придет один. Ни о какой стреле речи не было. — А видишь как получилось? Речи не было, а стрела была, удивительно, не правда? — Он подошел ближе, в своем зеленом, в треугольник, свитере, с припухшей от удара скулой, наливающейся синим. — Ты какого хуя туда один поперся? — Спросил он тише, голос немного сел. — Че заебался орать? — Вова усмехнулся. — Да хули на вас орать, все равно мозгов не прибавится. Желтый пиздабол ещё тот, это все, блять, знают. — Я не один был. — Ну да, не один, супера же они на все времена защита, так получается? Ты и пацанов подъебал, — Кащей, будто соглашаясь с собой, кивнул, — и себя в хуевое положение поставил, и видак увел у барыги домбытовского, и девку Маратовскую проебал, Во-ва. А я — хули ору. Не косяк, скажешь? — Косяк. — Суворов выдохнул. Косяк точно был. И закончилось бы это крайне хуево. — Ну вот… значит, могу продолжить? — Кащей театрально выпрямил плечи. Вова прикрыл уставшие глаза и кивнул. — Зима, сюда иди, сказал. На воспитательную беседу. Вахита Кащей ударил в живот. На этот раз слабее, принимая во внимание разницу по возрастам. Марату достался смачный отцовский подзатыльник, он отделался меньше всех. Пацаны вокруг понимали, что получают за дело, хоть на Кащея и смотрели волком, сплевывая кровь. Но аргументов в защиту никто привести не мог, мужчина был прав. — Так, все, давайте уебывайте по домам, завтра чтобы все в полном составе на коробке. Сам приду проверю. — Кащей бодро замахал руками. — Старшим поговорить надо. Вова следил за уходящими пацанами. Марат остановился возле него. Он помнил, как когда-то Вова заползал домой с отбитыми Кащеем почками, как харкался кровью. Тогда он обещал себе, в своем детстве, что вырастет и сможет помочь брату победить недруга, но недругом оказался его друг. Это был странный парадокс, имеющий место быть на улице. Вова крутанул головой в сторону выхода, мол, иди. Марат смотрел совсем по-взрослому, как так вышло, что проебал? И здесь Вова допустил шальную мысль — он понял. По виду, по взгляду, потому, что Вове совсем не страшно, когда страшно всем. Он его не боится и не боялся никогда. Так как это могло случиться? Чтобы Вова Кащея приручил? Марат допер по запаху одеколона, которого у Вовы не было, по тому, как Адидас бросился в ебало Желтому, и по тому, конечно, что так расслабленно здесь находился, в этом полтергейсте. Он грустно улыбнулся, тронул брата за плечо и вышел вслед за Пальто, забывая все и забивая в дальний угол, чтобы никогда больше об этом не вспоминать. Кто хромал, кто держался за бок. Сам бы он позволил завтра дома отлежаться, но с Кащеем сейчас спорить не хотелось. Никита уселся рядом, касаясь бедром его горячего, закинул длинную руку ему на плечи. Повернул его лицо к себе, заставляя встретиться глазами. От него пахло кровью. Тянуло распавшейся на молекулы злостью. — Ну что, Вовка, ты мою водяру угнал? — И улыбнулся. Злость выпустил, падла, и лыбится теперь. — Да я. — Он пожал плечами. — Не ждал я тебя здесь, признаю. Хотел, чтоб от тебя ничего не оставалось. — Жестокий ты. — Кащей присвистнул. — А ты нет? — Вова усмехнулся. — А я справедливый. Нельзя с рук ничего спускать им. Ты сегодня поблажки даешь, понимаешь всех, за папку и за мамку, а завтра они тебе на голову срать начнут. Это шпана, их воспитывать надо. Тогда толк будет какой. — Да я же ничего не сказал. — Я вижу же. Ты бы за каждого сам под мой кулак встал, нельзя так, Вов. Себя уважать надо больше всех. — Не могу я так. — А ты смоги, раз в авторах теперь. Выхода нет другого, только так. А теперь по порядку давай все. — Я с Желтым по телефону общался. Ситуацию обрисовал. Он вроде нормально отреагировал, а сам как крыса. — «Нормальный» — это не то слово. Всегда нужно быть начеку. Никому не доверять, никого не жалеть. И бить первым, но это, — Кащей усмехнулся, — ты усвоил. — А хули он трогает тебя. — Вова перевел взгляд на стену, чтоб это не выглядело ещё тупее, чем оно на самом деле есть. — Шапку проебал. Жалко. — Никита коснулся своим лбом Вовиного затылка и прикрыл глаза. — Пошли домой. Только, Вов, ну не дури больше так, бесишь. Я же сказал, что с тобой пойду, че ты? — Хотел сам. — Да что сам-то? — Типа могу… — Да ты можешь, все один можешь, просто нахуя, если я есть? — А если… — Если «что»? Если я опять сяду? Ну ебать, если мы так будем дела решать в разноглас, то сяду и причем скоро. И ты тоже сядешь. Вместе сидеть будем на одной наре. — Не, хуйня. — А что? Не хочешь? Да я тоже не горю желанием. Дома хорошо. Здесь хорошо. — И тихо-тихо добавил, что Вову накрыло теплющей волной, — с тобой. — Почти шепотом. Дома было реально лучше, нежели валяться в грязном снегу, вдавленным в промерзшую до камня землю. Вова вышел из ванной, вытирая жестким полотенцем ежик мокрых волос. Смыть, стереть с себя чужую кровь было поистине наслаждением. Натирался мылом до скрипа, с наслаждением подставляя лицо под горячую воду. Промерз до самых костей на песках. Порвал куртку, когда Домбытовский вцепился в нее остриями гвоздей, вбитых в палку. Чудом увернулся, остался бы без глаз. Точным ударом отправил товарища в нокаут, палку от греха выбросил за дорогу в рыхлый снег. Подумалось о том, если бы палка прохуярила плащ, Кащей бы его похоронил за него, ей богу. Кащей курил, сидя на диване, без майки, на теле лишь купола и звезды — «Они нас поджарить здесь всех хотят, куда так топить дома»?.. Вове было нормально. К теплу он привык, и любил его больше, чем кутаться в одеяла. День выдался бешеный. Хотелось под бок, под чужие горячие горькие губы. Суворов сел рядом, поджав под себя ногу. Он забрал сигарету из пальцев Никиты и тот, повернувшись недовольно, усмехнулся и кивнул мол, понимаю, баш на баш. Как забрал несколько часов назад в машине у него прямо из-под носа. — А как ты узнал, что мы на стрелу пошли? — У меня крыса есть Домбытовская, которая за сигу мать родную продаст. — Кащей откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. И вообще казался расслабленным, даже ленивым. Безопасным. — И много таких у тебя? — Да не, — он отмахнулся, — но кое-где имеются. Вова докурил и встал, потушить окурок на кухне. С нее на сумрачную комнату лился свет, превращая чудовищ в людей. Когда он вернулся, то улегся на диван, головой заползая Кащею на колени. Тот заинтересованно вышел из своего транса, глянул сверху вниз, по-кошачьи, моргнув. — Ты че сияешь как самовар, а, Вова? — Чужая рука легла на грудь возле солнечного сплетения, теплой тяжестью отогревая что-то внутри. Пальцы другой зарылись в волосы, пропуская между собой влажные пряди. — Накосячил и сияет, я не могу с тебя, так бы и придушил, да жалко. Он пожал плечами. Вспомнилось, как Кащей, в распахнутом плаще, со следами крови на лице, долбил на песках Домбытовских. Красивый. С невероятной внутренней силой, завлекающей всех вокруг делать то, что он скажет. Его слушали во все уши, восхищались. Хотели быть как он, хотели быть им. Тоже носить кожаный плащ, пиздеть на блатном и курить вместо воздуха. Они и боялись его, и уважали, два в одном. Какие-то несовместимые вещи соединялись в нем воедино, делая его собой. Вова приподнял голову, осматривая его руку. Ничего страшного он там не увидел. Пара ссадин. Хотел, было, положить свою поверх, но не стал, задумался. Не слишком ли?.. Только повернулся и прижался щекой к жаркому чужому торсу, повел пальцами по одной из татуировок, чувствуя, как тот напряженно вздыхает. Пальцы в волосах замерли. Льстило, как Кащея подкидывает, когда Вова на татуировки эти пялится да трогает, сладость просто. Не нравились же, думал, а наоборот. Цепляли за что-то внутри. Шли ему. Вове татуировка с Афгана не шла, срезал бы ее вместе с кожей теперь, забыть, как сон страшный, но не вырежешь ничем. Из памяти нельзя. — Че с тобой? — Кащей улыбался, смотря на все это, как Вова размякает на его коленях, млеет. Из Вовы, обычно, не вытянешь никакой явной отдачи. От прикосновений первое время вообще шугался и замирал, хотя хотел их, не отталкивал. Болтать и шутить только пару недель назад начал, в унисон идиотским шуткам Никиты. А здесь, гладится что-то, сам будто откровенничает. Показывает, мол, запал ты в душу, не выдворишь. Ласковый, как кот, хоть и шебутной иногда. Но так ведь даже интереснее?.. Интереснее намного, чем смотреть на то, как он прячется и делает вид, что ничего не происходит. А происходит дохуя чего на самом деле, и лучше это ловить, не пускать, хоронить в себе, не показывать. Жизнь отобрать может. — Дай-ка… — Кащей приподнялся, чтобы встать. Суворов слегка сонно отстранился. — Чего добру пропадать, правильно? Его потянули за бока наверх к подушке. Тут же чужие предплечья опустились по сторонам от Вовиной шеи, принимая на себя немалый Кащеевский вес. Все. Не пущу никуда. — Беспредельщик. — По слогам потянул Никита, накрывая его губы своими, попутно влезая коленом ему между бедер. Заражая. Целоваться с ним было как-то даже «правильно». Идеально медленно, размеренно, с ощущением его пальцев, поглаживавших по вискам. С чувствами. Когда целуешься с чувствами, не просто так, не по симпатии, ощущения — пиздец. Даже мысль о том, что он так когда-нибудь целовал другого человека, недопустима. Мысль горчит, покрывает черной вязкой грязью, о том, что вдруг все это ебаный фарс и нет никого и ничего здесь, просто фантазия. Просто так придумалось, может я умер? Вове было бы себя жаль. — Давай, снимай это, — он вопреки своей просьбе, сам задрал тельняшку, помогая стянуть ее через голову, — наказывать тебя будем. — И улыбнулся донельзя довольно на Вовино удивленное лицо. — Прямо таки наказывать? — А как? — Кащей наигранно развел руками, — если ты нарушитель у нас. Кащей опустился ниже, повел носом и губами по Вовиной груди, прикрыл глаза. Суворов опустил руку на его голову, погладил, зарылся пальцами между кудрей, под ладонь подались, прижимаясь. И это было самое лучшее ощущение во всей ебаной вселенной. Как будто зверя какого приручил, руку оттяпать может. Тянуло от него куревом, запахом его раскаленной кожи вперемешку с горьким. Вова в который раз зашелся пьянящим экстазом, будто напился водки. Той самой, которую в порыве ненависти к нему же лил в снег. Растекся по площади покрывала узором в квадратик, расплавился под его взглядом, под его руками. И обмер, понимая, что, пизда ему теперь точно. Как и тысячу раз до этого понимал. Но сделать ничего не мог Ни-че-го. Потому что не повернется рука оттолкнуть, ни тогда, ни сейчас. А сейчас уже что? Сейчас поздно. Переплелось и срослось все, как корни деревьев в лесу под Казанью. Сейчас уже почти что ломка, по касаниям и, хотя бы о малом, возможности делать это. — Да не ссы, у тебя блат. — Ну хоть на этом спасибо. — Вова наблюдал за тем, как с него резво стягивают спортивные штаны. Кащей одним точным движением поймал его за лодыжку, слегка сдавил, а потом медленно повел губами по теплой коже, не разрывая зрительного контакта. У Вовы перехватило дыхание от такого жеста. Запекло, зажгло под ложечкой, закололо под сердцем. Как вообще он мог так глубоко попасть? Он заинтересованно обласкал его взглядом, скользнул по плечам и сжимающей его ногу ладони. — Но это такое прощается первый и последний раз, — Кащей снова опустился на предплечья, повел жаркой рукой по бедру, сжимая. Повисло неловкое молчание, Вова смотрел на то, как Кащей целует его живот, чувствовал, как он гладит бока широкими мазками ладоней, и не мог насмотреться на него. Хотел запомнить, будто кто-то может у него это отнять. Вырвать прямо из рук, как не бейся и не грызись. Будто это может закончиться? Он улыбнулся сам себе и откинулся затылком на подушку. Ебашило так, будто он летел со скалы, со всей силы. Вело от происходящего, выкручивало и трещало в голове. Не время для лирики, но все же?.. Просто Суворов не был из тех людей, кто может жить сейчас. Нужно было быть уверенным в том, что «завтра» тоже есть. И «послезавтра». Понятное дело, гарантий никто ему таких не даст, но?.. Один раз он уже его проебал. Второго такого он просто не сможет пережить. Поэтому и не хотел опять начинать все, потому что как метеорит, все выжег собой опять, всю его, Вовину жизнь спокойную. Хотя, какая там жизнь? Тупое каждодневное существование пожрать-поспать. Без цели. Без эмоций. С въедливой мыслью о нем, в постоянном режиме. Это Кащей полагал, что Вова о нем забыл. А Суворов каждый день просыпался с мыслями о проведенном времени вместе, самом, блять, ярком и лучшем, и каждый день жалел, и желал ощутить это снова. И ждал и боялся, и хотел его убить, сжечь, и свою больную бошку бензином заодно облить. Вот, получите — распишитесь. Ощущал. И чувствовал. Как Кащей хочет влезть ему под кожу, как он дышит громко и щурится, рассматривая. Как видит его перед своими болотными глазами. Смотрит ведь так, как на лучшую свою тайну, самую глубокую пропасть. И не страха в глазах, только наваждение. Желание. — Ты напряженный, — Кащей поднялся ещё выше и теперь смотрел своими огромными зрачками ему в душу, — не хочешь? — Хочу. — «Хочу, чтобы ты, наконец, Кащей, отъебался от меня»? — Да нет же. — Вова засмеялся, закидывая руки ему за шею и притягивая к себе. — Ну… скажи? — Тебя… хочу. — Блять, знал бы ты, как это от тебя ахуенно звучит… — Его снова поцеловали, на этот раз более горячо и глубоко. Никита был так близко. Вжимал его в диван в своей любимой манере, касался, гладил везде, тянул к себе, чтобы ещё ближе, чтобы чувствовать быстрое биение чужого сердца своей грудью. И Вова сам вжимался, подавался к нему, и голову поднимал, отрывая от подушки затылок, чтоб, ни дай бог, упустить что-то, забыть потом. Вдруг?.. Он снова оставит его? Да хуй сбежать теперь получится, ни то что сам отпустит. Сам он его только заласкать, да запиздеть может. Кащей вжался губами в чужую шею, и Вова откинулся назад, облизал губы. Сам почувствовал, как задышалось тяжелее и жарче, слаще. Сдавил коленями Кащеевские бока, не специально, и повернул голову, позволяя зубам глухо прикусить кожу. От укуса в стороны, казалось, бросились наутек искры. Закололо где-то глубоко, под поясницу. Не выгнуться бы, как девка. А он все кусался, пробуя на вкус Вовину шею. И он никогда бы не узнал, что она чувствительная такая, или это от того, что Кащей? — Пиздец… — Зашептал Никита, — я уже говорил, что ты ебаное произведение искусства? — Пока нет. — Вова улыбнулся, замечая как его пальцы вцепились в плечи мужчины, и чуть ослабил хватку. Кащей ухмыльнулся и повел губами дальше, за ухо, мокро целуя и прикусывая, контролировал себя, чтоб ненароком не оставить следов. Будут вопросы, на которые неудобно отвечать. Самому-то на любые вопросы похуй, но Суворову важно. Живого места бы не оставил Кащей, всего бы искусал до бордовых клякс, меток, мое все. Он потянул вниз чужое белье, понимая, что ему это позволяют, и его обдало жаром с ног до головы. На понятных одному ему радостях мужчина коснулся своим лбом его, открыл глаза, встречаясь с омутом расширенных зрачков. Свои были не меньше, понятное дело. Смотрели друг в друга, как в могильные ямы, с придыханием. — Нравлюсь? — Даже больше, чем в драке. — Выдохнул Вова. — Тааак… это интересно. И че там, в драке, м? — Кащей обхватил рукой его член, слегка сжал, повел вниз. Вова прикрыл глаза, снова цепляясь пальцами за горячие плечи. Его подбросило от неожиданности. Оказалось, что он был так сильно возбужден, что касания чувствовались очень ярко. Искристо. До пошедших по телу мурашек. До скребущего по позвоночнику безумия. Пыльного и шумного, как ветер с грозой. Длительно нежно, аккуратно, будто обволакивая. — Да ты продолжай, интересно же. — Губы снова опустились на шею. — Круто ты это делаешь. Красиво. — На грани слышимости, почти шепотом. — Бью людей? — на всякий случай уточнил Никита, не веря. — Ну и не только. — Родной, ты че перегрелся? — Кащей улыбался широко-широко, — кто у нас сраный Леопольд? Точно не я. Говорит, нравится, как людей бьешь. — Да бля, не так, — Вова смеялся, — как ведешь себя. Злишься. И все такое. — Такое? Какое? — Да хуй знает, плащ твой, волосы эти… в снежинках. Руки вечно разбитые и сигарета между пальцев. Вова наткнулся на такого Кащея, которого еще не видел. Он слушал так внимательно, почти растеряно, недоверчиво. С прищуром. Улыбка пластмассовая, как ширма. Думал о чем-то, о чем? Кащей вспомнил тот день, когда у них случился этот (совсем не кстати) пьяный поцелуй. После стрелы. Возле окна. Деталей в памяти было мало, но ярким пятном в голове вспыхнуло ощущение, которое он испытал утром. Он захотел его себе. Вскочил, позвонил на домашний, как последний дурак. Наговорил всякого в полупьяной дреме. Наверняка вгонял полчаса того в краску. Потом думал что Вова его пришибет, но нет. Вова не пришиб, пришибло другим прямо к земле. Намертво. Но что ему смерть, Кащею-то? Смерть только если от глаз его, Вовы, да от невозможности к себе ближе умостить. А Вову он тогда заставил о себе буквально мечтать. — И тогда… тоже? — получилось не так, как всегда, голос охрип от курева вечного, спрашивал, будто ответ его прогонит. — И тогда тоже. — Удивил. Не думал даже, что из-за этого. Он так и ласкал Вову своей рукой, нарочно замедлился, ощущая, как его начинает потряхивать. Эта особенность нереально заводила. Кащей задумался, позволит ли Вова зайти дальше, чем обычно? Зайти так далеко, что уже ничего не повернешь. Он опустил ладонь на ягодицу, погладил, и спустился ниже, коснулся пальцами нежной кожи между ними. Прошелся кончиками, не давил, просто на пробу. Как оно. Как ему. Вова вдохнул воздуха, будто занервничал. Хотя, как в такой ситуации не нервничать?.. Он отвернулся, вжался щекой в подушку. Как будто не думал и не представлял, как он его там касается. Но представлять и ощущать — вещи разные. — Эй, — его повернули к себе, — посмотри на меня, — шепотом, — не надо так делать? Вов? Неприятно? — Да нет, вроде. — Он слегка пожал плечами, жар прилил к щекам, но мужчина сделал вид, что не видит этого. — Ты можешь отказаться, и мы просто сделаем как обычно. Суворов задумался, и, видимо, это было видно по его лицу, так как Кащей тихо засмеялся, снова касаясь его лбом. — Бля, я как будто напрягаю тебя, а не трахаться предлагаю. — А тебе прямо сказать это надо? — Ну… можешь просто не препятствовать. Будет понятно. — Конечно, ему хотелось бы услышать, но ситуация и так была донельзя горячая, так что антуража хватало. — Но… если вдруг ты передумаешь, сразу говори мне об этом, ладно? Или если ты не хочешь, чтобы я так делал, если это мерзко или просто неприятно, тоже говори. И если я делаю что-то не так или делаю больно. Я не хочу, чтобы ты потом пиздил меня ногами здесь возле дивана. Суворов рассмеялся открыто, негромко, но искренне. Показалось, что ощущает ебаное счастье. На контрасте со всей остальной жизнью, улицей, отцом, Афганом, так и было. — Вот стоило один раз что-то такое совершить, и ты мне теперь при любом случае это вспоминать будешь? — Вообще-то да. Нихуя ты молодец. Кащей не мог оторвать ладоней от его тела, все гладил, сжимал мягкую кожу, и не верил, что это происходит. Смотрел с веселым интересом в блестящие глаза напротив и лез целоваться. Его самого чуть потряхивало в предвкушающей дрожи. — Так, я ща… — Никита мягко снял с себя чужую ногу и отошел в сторону шкафа, Суворов заинтересованно приподнялся на локтях. — Никуда не уходи. Мужчина вернулся с темным флаконом в руках. Покрутил его на свету из кухни, прищурился. Подходит ли божеству? — Это нам нужно для дела, — заговорчески улыбнулся, — лавандовое. — Почему лавандовое? — для какого дела, Вова догадывался. — Потому что другого нет. Только такое, массажное. — От ревматизма? — Ну, ревматизм тебе точно не грозит теперь. Он сел рядом на диван, переложил Вовину ногу через себя, устраиваясь. Задержался взглядом глаза в глаза на пару секунд, считывая реакцию. Реакция была удовлетворительная. Мужчина налил масла себе на руку и наклонился, опираясь на предплечье левой. Потянул Вову в поцелуй, касаясь и обхватывая своей ладонью его стоящий член. Суворов шумно вздохнул через нос, обвил его шею руками, подаваясь под чужую руку в попытке быть ближе. Влажным это ощущалось ещё лучше. — А хочешь, я завтра ещё кого нибудь буду бить? — Кого, например?.. — Вова усмехнулся, но было как-то не до смеха. — Мало людей, что ли, которых отпиздить можно? — Зачем? — Хочу чтобы ты всегда на меня такими глазами смотрел. Кащей разулыбался, уткнулся губами в мягкую шею и заставил парня шумно вдохнуть, медленно скользнув пальцем в жаркую тесноту. Он поцеловал сбитые костяшки, сжавшихся на его плече пальцев. Трогательно. Целовал бы их и после того, как Вова расколотил ему лицо перед всеми. Не злился теперь уже. Теперь уже совсем нет. — Нормально все? — Ну… да? «Да вот странный вопрос! Хуй знает, нормально или нет» — думал Вова, смакуя ощущения. В целом ничего такого, слегка жгло, но противно и неприятно не было. Волнительно больше. Кащей же долго и медленно делал это все. Аккуратно. Следил за реакцией, за каждым вдохом и выдохом, и когда, наконец, почувствовал ответную дрожь, чуть успокоился, сам расслабился, хоть и предплечье затекло. Можно было бы сменить положение, но так хорошо было наблюдать за тем, как он сосредоточенно иногда жмурится и как расслабляется его лицо на облегченном выдохе, как приоткрываются на вдох губы, когда все-таки приятно. Было круто касаться его, чувствовать свою власть над его удовольствием, над его телом, которое он так опрометчиво (или нет все-таки?..) доверил. И кому? Никита и не предполагал, что когда-нибудь Суворов позволит сделать с собой что-то подобное. И поклонялся этому. Вдруг Вова вздрогнул, будто взволнованно вздохнул, и выдал спокойное: «ай». — «Ай, это значит — убери от меня свои руки, скотина», или «ай, будь аккуратнее»? — На всякий раз решил уточнить Кащей, прекратив движение пальцев внутри. — Скорее второе. — Вова усмехнулся. Он реально не затыкается. — Я понял, — наклонился поцеловать ещё, чувствуя, как Вова сжимается, — не-не, — если бы можно было говорить тише шепота, Кащей бы это делал, — расслабься. Да, так, умничка. — Знал ведь, что подстегивает его, когда хвалит. Повел кистью медленнее, аккуратно надавливая на стенки, спустился поцелуями к груди и захватил губами сосок. Размашисто лизнул, и самым кончиком языка поводил в одну и в другую сторону. Вова весь сжался, отвернул голову, задышал часто. Кащей знал, что такое он любит. Если начать играть с сосками, он доходит до пика очень быстро. Но сейчас стимуляции не было, вторая рука была занята поддержкой тела самого Никиты, хотя хотелось бы дать ему еще удовольствия, как можно больше. Он согнул пальцы, и слегка надавил большим на участок под яичками, вывернув руку под таким углом, что самому стало дискомфортно. — Ебать… — сорвалось с чужих губ куда-то в сторону. — Это хорошо? — Хорошо. — Знаешь, сколько моих пальцев ты уже принял? — Знаешь, так круто было, когда твой рот был занят. — Вова усмехнулся, чувствуя, как Кащей вынимает пальцы, как гладит снаружи, ласково мнет горячую мокрую от масла кожу. Вову потянули за руку, призывая подняться. Он как-то смущенно, сонно проморгался, уселся на колени, наблюдая, как Кащей нервно скидывает с себя оставшуюся одежду. Он сел на диван и, взяв его снова за ладонь, привлек к себе. Налил на ладонь масла, коснулся своего члена и сам вздохнул так, что Вове снова стало не до шуток. — Иди сюда, царевна, — Вове помогли перекинуть ногу через Кащеевские бедра, — давай сам, аккуратно. — Не, нихуя, я не могу. — Вова остановился, чувствуя, как мужчина ведет членом по ложбинке. — Давай-давай, — он притянул его ближе, свободную ладонь уложил на поясницу, — не бойся, самому проще будет, я же не чувствую как тебе вообще. — Пиздец ты… издеваешься надо мной как вздумается. — Вова сам уткнулся лбом в его кипяточный, как при болезни, обхватил руками за шею, вцепился. И позволил большому и твердому скользнуть в себя. Это сделать оказалось проще, чем Вова предполагал. Его моментально бросило в пот, воздух вокруг раскалился докрасна. — Ой, молодец какой, — губы опустились прямо на дрожащие ресницы, — не больно? Суворов отрицательно махнул головой. Язык онемел. Внутри давило и сводило все, но было странно приятно. Время остановилось на пол-третьего ночи двадцать четвертого февраля. — Дыши давай уже. — Прошептал Кащей ему в губы, поглаживая по спине, едва касаясь. Вова приоткрыл глаза, понимая что лицом жмется прямо к большой ссадине на подбородке, наверняка неприятно. Наверняка он извозился уже в Кащеевской крови, напробовался ее языком. Он замер и не двигался, накрыл своими чужие обветренные губы и качнулся. Все вокруг исчезло. Перестало существовать. Он ахнул. В ушах стоял шум крови, биение чужого сердца отдавалось где-то в ребрах. Был только он, эта комната, его крепкие бедра, руки на спине, сжавшие его тело до удушья. И ничего более. Все стало снова неважным и пустым, кроме него. — Если ты лишишь вдруг меня этого, я тебя убью. — В ощущении какого-то беспробудного бреда, но совершенно серьезно, медленно приподнимаясь, перенося вес на свои колени и снова, снова. — Верю. — Кащей улыбнулся, зарываясь ладонью в его волосы, притянул, чтобы поцеловать. И это была очень точная формулировка. Хотелось уничтожить его даже за подобную мысль, вывернуть все так, чтобы Кащей больше никогда ни в коем случае о таком не подумал. Потому что слишком все запуталось и переплелось бечевкой, разворотило старую рану мясом наружу, это была та самая грань, о которой он так долго обещал себе. Обещал никогда и никого так не подпускать, тем более его. Снова. Движения были размеренными, словно тела договорились о ритме. Вова дышал, как в последний раз, хватал раскаленный воздух, и прекращал снова, чувствуя. Вдыхал Кащея, его терпкий запах, который нравился ему до чертиков. Как вообще человек может так ахуенно пахнуть? Ласкал любовно свою наркоманскую зависимость от этого, цеплялся за нее пальцами, цеплялся и гладил Никиту по затылку, жался щекой к щеке, не открывал глаз. Только ощущал. Слышал, как он дышит. Запоминал касания его рук и то, как он откидывает голову на спинку дивана, открывая шею. Сразу же вел по ней носом, и становилось ещё жарче, ещё слаще. Будто за этой кожей горит и пылает яркое белое солнце. Чужая рука обхватила между прижавшихся тел его член, и Вова вздохнул, застонал, тихо, почти на ухо, но как-то само это получилось. Будто это правильно, будто это прямо сейчас и должно происходить. Все было правильно, как Кащей когда-то ему сказал. Все так. Было даже немного смешно, или это от бьющего по нервам удовольствия. Удовольствия касаться, удовольствия чувствовать это, не испытывая других эмоций. Удовольствия от того, как его тянут на себя, как сильно и беспробудно его желают. От этого полумрака, от ощущения его натянутого как струна тела, от его самого. — Тише, не спеши, Вов, — позвали его шепотом, останавливая и успокаивая, — мокрый весь, — Кащей подул холодно ему на грудь, — не хочу так быстро заканчивать. Вова подумал о том, как потрясающе было утолить, наконец, этот ебаный голод. И каким он был сильным, всемогущим, острым. Как выносил ему голову и портил каждое утро. Блаженная пустота ударила по голове. Он откинулся назад, держась руками за крепкую шею, чувствуя, как капля пота стекает по спине. Жарко было как в печи. И мокро везде. — Мне пиздец крышу сносит. — Признался Вова, зная наверняка, что и ему тоже. — Так и должно быть. — Кащей толкнул его на себя, впечатывая в свои губы. Целовал до укусов, до стыдного стука зубов. Жарко, несдержанно. Звонко со шлепком опустил тяжелую ладонь на ягодицу, пробирая до костей. Сам выбрал ритм, чуть сдвинув Вову назад, и его прошибло насквозь, снова от рук, от того, как он ласкал его член. От этого всего смешивающегося взрывного потока, кружащего и ломающего. Он чувствовал, вот, сейчас, и пиздец. Чувствовал, как сжались пальцы на ногах, и прижался ещё сильнее, топя свои стоны в чужом сгибе шеи. — Боже мой, — Кащей облизал губы, — если это какая-то ебаная вера, я готов принять ее. Вова усмехнулся, сам расслабился, стараясь оттянуть момент оргазма. Устал. Запыхался. Его собственное сердце желало убить его. Было остро и сладко, невыносимо. — Слишком много, да? — Потянул Кащей, прижимая его за затылок к себе. — Я просто кажется не могу больше. — Не можешь… что? — Кончу сейчас. Кащей усмехнулся, повел бёдрами, издеваясь, ощущая, как он снова напрягается, как горит в его руках. — Всегда хотел это услышать. — Шепотом почти по слогам, с расстановкой. Чтобы донести, ничего не проронив. И добавил, — давай по-другому, ложись. Вова сполз с коленей и откинулся, буквально рухнул спиной на диван. Его развернули на бок, обхватили длинными руками, спиной к груди. Зубы сомкнулись на загривке, сильно, заставив вскрикнуть. Кащей вошел в него, отвёл его колено в сторону, подтягивая ногу выше. — Удобно? — Нормально. Места было мало для маневров, но это не особо беспокоило, когда влажная горячая ладонь сомкнулась вокруг его члена и повела. Вова больше не мог. Это все было слишком. Кащей почувствовал, как он почти затрясся, по инерции попытался согнуться, но он сжал его сильнее в своих руках, чтобы пропустить через себя его удовольствие. В руку брызнуло горячим, шум в ушах разрезал почти жалобный сдавленный вскрик. Вова заткнул себе ладонью рот, это было слишком ярко и долго, чтобы молчать. Перед глазами вспыхнули алые круги, и он жмурился, изнемогая от жара и нехватки воздуха. Постепенно волна стихла, искры по телу стали ленивыми, поползли вольготно, по-другому. И он все не мог замолкнуть, не мог привести в норму дыхание. Пока Кащей особо сильно его не сдавил и не выскользнул, оставляя следы на его пояснице. Не застонал сам, утыкаясь ему лицом в мокрые волосы на затылке. — Пиздец… — протянул он тихо. — Согласен. Но зато я теперь знаю как заставить тебя молчать. — А я знаю как заставить тебя не молчать. — Никита сыто засмеялся ему в шею, поцеловал красный след от укуса. Все таки оставил. Он нашарил рукой предусмотрительно оставленную на спинке майку, вытер поясницу, вздыхая. Это было красиво. Потянул Вову перевернуться, чтобы ещё раз прижать к себе, облокотить чужую тяжелую голову на свое плечо. — Ну че, Вовка, решил уже, кого завтра пиздить будем? — Заебал. — Беззлобно бросил Суворов. — Не канает, — Кащей закрыл глаза, поглаживая кончиками пальцев его по спине, — ты подписался уже. — Это когда я успел? — Когда трубку взял. — Диляра взяла. — А ты не взял бы, хочешь сказать? — Зассал бы брать. Если бы знал, что это ты. — Беда ты, Вова. И горе луковое. Курить очень хочется. Сейчас умру. Вова сполз с плеча, отпуская. В тусклом свете Кащей был похож на что-то из страшной сказки. Аморфное и хтоническое, неуловимое. Теперь он воспринимался по-другому. Ещё большим наваждением. В крови был его, все-таки под кожей, как паразит. Он протянул ему подожженную сигарету. Дым заструился к потолку. Вальяжно тая. И Вова вместе с ним оттаял, как тяжелый синий лед с Казанки. Большой такой кусок. Вова подумал: «гори оно, нахуй, все» и прикрыл глаза. Рядом опустились мягко, шелково, тихо шурша покрывалом. По припухшей щеке поползли ласковые пальцы, и он хотел бы сделать вид, что уснул, чтобы Кащей продолжал его гладить, не рассеиваясь, оставшись. Говорить не хотелось, но в то же время жизненно необходимо было донести как же сейчас хорошо и круто, о том, что теперь, да, все заебись. — У тебя такое лицо, будто ты варенья малинового объелся, Во-ва, — почти пропел на ухо ему Кащей, касаясь мочки губами, нарочно. Вова хотел бы пожать плечами снова, но он просто лежал, слушал чужое спокойное дыхание, чувствовал, как болотные глаза рассматривают его, расслабленного и млеющего под пальцами. — Нравится это? — Что? — Когда глажу? — Очень. — Люблю, когда ты такой вот, по-честному, понимаешь? Суворов понимал очень хорошо. И понимал, что там, тогда, это было ещё не сильно, не по-честному, настояще, но не так. Его подтянули под бок, Кащеевский подбородок оказался на его груди, он все смотрел ему в лицо. Вова нашарил кудрявую голову во тьме ладонью, прошелся прикосновением, проверяя, точно ли он здесь. Здесь был. — И я люблю. — Добавил Вова к своим мыслям, только вслух, распахнул глаза. Сболтнул лишнего. Нахуй это ему надо все. Встретился с глазами напротив, сверкающими чистым восторгом, с мокрыми ресницами и затопившим снова радужку зрачком. Он замер, подперев лицом грудь, пальцы, будто из дерева вырезанные, горячей тяжестью остановились у разбитой в драке переносицы. — Ты не шути так со мной, Вов. Нехорошо. — Сказал он спокойно. — Я же поверить могу. — Верь. — Ответил он, и пальцы ожили, двигаясь дальше до бровей. Суворов снова закрыл глаза. Жар спал, оставляя место мягкой расслабленности. Сердце сиротливо притихло, понимая, что не случилось ни бури ни урагана, Никита улегся щекой ему на грудь, прислушиваясь. Рука замерла на животе. Мир на куски не распался, никто не умер. Кащея убили через несколько лет. Перерезали горло прямо в подъезде, как собаке бездомной, так и оставив на бетонном полу, среди пустоты. Вова надеялся тогда, что он ничего не почувствовал, не успел испугаться, не понял, что произошло. Что не лилась ему горячая красная на черное, что не мерз он, когда умирал. Что знал он о том, что Вова потом найдет их и по одному всех перестреляет из его же, Кащея, пистолета, как им могло прийти в голову, что они вообще могут его коснуться?..