Everything I know
Is the melodies and symphonies.
Everything I know
Is a life without light.
(I will always be alone)
There's a longing inside my soul
And in the deepest void
Where time is but a scenery,
I'll be waiting for you.
Darling , look into my eyes
And tell me what's inside.
Truth be told my dear,
You don't know what it's like
To leave it all behind.
Текст песни My Nocturnal Serenade — YOHIO.
***
Короткий вздох — судорожный выдох, и Тигнари обнаружил себя по другую сторону. Он тут же обернул голову, чтобы осмотреться, и увиденный пейзаж его сильно изумил. Сайно всё так же крепко держал его в хватке объятий, пока они парили на паре десятков метров над землёй. Тигнари не упустил возможность как следует повертеть головой, и изучить обстановку. Внизу раскрылась панорама, выглядящая на первый взгляд довольно обыденно. Сонный пригород, покрытый равномерно пушистым покрывалом снега. Домики разнились один от другого по архитектуре, словно согласуясь с прихотью разных хозяев. Рисунок домов подчинялся сложно уловимой, но очень приятной для глаза гармонии. Так, создавалось впечатление что над всем окружением постаралась рука именитого дизайнера. Расставленные тут и там кусты и деревья дополняли общую картину, раскидисто чернели протянутыми широко палками веток, которые смягчались овальными шапками снега. Эта картина продолжалась, насколько хватало глаз вокруг, а дальние просторы постепенно скрадывались темнотой. Тигнари услышал смешок: — Не вижу страха в тебе. Славно. Добро пожаловать. Тигнари протянул руку и опер её о чужую грудь, чтобы хоть немного отодвинуться от близкого контакта, и допустить чуть больше личного пространства для себя, решив игнорировать манеры своего провожатого. Они плавно скользили по воздуху, и неизбежно снижались. Наконец, ступни Тигнари коснулись тропинки из булыжника, и его выпустили из тесных объятий. Решив, что время для маскарада давно закончилось, Тигнари снял с головы приевшийся ободок с длинными ушами, и спрятал в наплечной сумке. Хотелось быть в данной ситуации хотя бы единственным человеком с манерами. Что-то в этом месте было неуловимо странное, и было сложно с первого взгляда уловить, что именно. Тихо, снег лежал на всех поверхностях, на крышах домов, на земле, на декоративных заборчиках. Тихо, светили старомодные масляные фонари, дугой высевшиеся вдоль аккуратных рядов тропинок. Вокруг было слишком тихо. Тогда, Тигнари решил задать закономерный вопрос: — И где мы, сэр? Зачем я здесь? А его спутник стоял, с вежливым интересом изучая его. Так стоит в вечной задумчивости неподвижно статуя — ей некуда спешить. И затем, плавно вышел из неподвижности, обходя Тигнари по полукругу, взгляд его перетёк на окружение, задумчиво скользя вокруг. На его скулах золотистой пыльцой поблескивали едва различимые чешуйки. — Время здесь не властно над природой. То моё царство, моя сокровищница, источник гордости моей, хранимый с заботой. Прислушайся, если не веришь — ведь твоего сердца ход замедлен. Тигнари тут же в порыве приложил руку к груди, и понял, что сердце и правда бьётся едва-едва. Поднял глаза, чтобы столкнуться с насмешкой во взгляде Сайно — того словно слегка позабавило, как этот трюк удивил. Но, тут же продолжил: — Хочу заметить, ты и культ твой, что клянутся в верности и помощь предлагают, в урочный час явились — я желаю… И всегда желал — и так знаний убежище создал. Так, винодел усердно собрал весь урожай в сезон, рукою верно и неспешно — и ягодки уложил в корзину, одну к другой, и не упустил не одной. Речь Змея была полна затаённой, но хорошо ощутимой горячностью — его слова полнились вдохновением, и манера говорить — складно, и сладко — завораживали. И Тигнари ещё не осознал до конца, что следит за этим, как заворожённый. А Сайно порывисто развернулся к нему. Сделал шаг, ещё, и за короткую секунду оказался совсем рядом. — Ты в архиве, что собрал все до последней книги, сочинения, свитки, скрижали, что рýки людей когда-либо начертали! От древних дней, и до конца века минувшего — среди просторов обители моей есть копии, или оригиналы, — всего. И коль настолько велико влияние твоих людей, то кроме прочих полезных мне вещей, приму рук верных подношение, в виде коллекции пополнения. Но прежде того, mon cher disciple… Сайно повёл рукой, и Тигнари понял, что затаил дыхание уже непонятно сколько времени. Они были здесь вдвоём, двое созданий, в полутьме, что покрывала безбрежный архив, что бесспорно являлся памятником всей человеческой культуре. Тигнари с ощутимым трудом пытался осознать, где же он находится, и начал бегать глазами по окружению. Тихие домики не спешили выдавать своих секретов. А Сайно, после некоторой паузы, проговорил серьёзно, и уже без пафоса. — Тебя обязую доказать, что можешь пост свой занимать. Жрец — не спорю, придумка титула для вашей братии. Но проводник — моих указов, моих заданий. И качество в тебе желаю испытать — усердие, прилежность, уважение к тому, что более всего ценю. Тебе я поручу архива опись. Всё труднее блюсти порядок, сам ознакомся — моего труда в течении веков ряды число множат, без конца. Тигнари, даже забыв вздохнуть, тут же быстро закивал. Блеск в широко распахнутых глазах его выдавал, сложно было удержать плохо скрытый восторг от мысли, куда ему дают доступ. И выполнить скучную работу в виде перекладывания бумажек казалось не такой большой платой. Тем более, зарываться в чужие труды ему было очень даже привычно. Отец, учёный-археолог по образованию, провёл свою жизнь в изучении весьма узкой, и для многих обычных людей сомнительной литературы. Мистика, оккультизм для многих учёных была весьма дискуссионной областью знаний. Большая часть записей, которые достались в наследство уже Тигнари, была сделана словно впопыхах — будто их автор пробирался в хорошо охраняемые архивы, или даже крал некие старые талмуды из библиотек, чтобы сделать с них копию, срисовать малопонятные схемы. Юность Тигнари прошла в том, чтобы переписывать эти записки более аккуратным образом. В образе родителя Тигнали подхватил педантичность, и почти исступлённую жажду к неизведанному. Подростком он помнил себя в пыльном кабинете, и время тянулось как бесконечные солнечные лучики, что падали сквозь тяжёлые шторы на страницы книг, что лежали перед ним; он заполнял пустые листы своим красивым, аккуратным почерком, копировал бесконечные схемы, и на ходу учил поверхностно древние языки, радуясь полученным знаниям, как другие дети радуются новой игрушке. Такой подход заменил ему воспитание, и Тигнари даже решил про себя, что не особо печалится из-за отсутствия материнской фигуры. Мать умерла при родах, от осложнений. Отец с каждым годом становился всё ворчливее, и с годами Тигнари понял, что тот решил забыться в трудах. Замкнутость, и одержимость отца становилась всё очевиднее с годами, помощь сына он принимал как данное, и настаивал, чтобы дело его жизни перешло по наследству. А Тигнари уже и сам горел, складывая разрозненные знания в единую картину. В сообществе учёных-коллег доклады молодого учёного поднимали на смех. Древних богов, оккультные практики наука современная считала пережитком времен алхимиков и колдунов. Впрочем, отец оставил в наследство и свои связи с коллегами, и дороги судьбы сделали его частью культа. Наследство почившего отца состояло в небольшой усадьбе, единственное назначение которой, казалось, было в хранении книг — те заполняли шкафы, высились беспорядочными стопками, полки с книгами заменяли настенные украшения. Так же, невзрачным наследством выступил небольшой кулон с портретом матери — выцветшими от времени красками был нарисован портрет миловидной женщины, что хоронился у отца в нагрудном кармане неизменного твидового пиджака. Тигнари с неожиданной для себя самого преданностью перенял привычку везде носить кулон, и так же как и отец, носил памятную вещь у сердца. Место, где Тигнари в данный момент обнаруживал себя, пахло знакомо — тем же ароматом манили бесконечные, неизведанные просторы знаний. А Сайно отвернулся, и бросил: — Если на то пошло, ознакомься с владениями, даю тебе добро. Я сам тебя найду, когда час условный кончит ход. Плотная, иссиня-чёрная ткань плаща скрывала фигуру хозяина владений вплоть до самых пят. Походка явно выделялась своей плавностью, будто ход танцора вальса, что размеренно перетекал с ноги на ногу. Тигнари отметил без особого интереса эту особенность, и нетерпеливо перевёл внимание на заснеженный пейзаж. Он замер на минуту. В мысли проникла насмешка — коллеги-ученые поспешили бы разобрать это место по кирпичикам, в попытках подстроить все под свои доктрины. Тигнари же оставлял право всему новому оставаться вещью в себе, отводя себе скромную роль наблюдателя, и документировать всё — как оно есть. Снежок с ветки охотно лёг в ладонь, и начал медленно таять, совсем не холодя руку. Явления природы в неопределённой мере не имели власти над пространством вокруг. Спустя короткое время, взятый с ветки снег возник снова, будто его и не трогали. Кроны деревьев создавали протяжённый полог с нарядным узором веточек, окружавший со всех сторон. Картина заснеженного городка дышала покоем. Ближайший домик — средневековое здание эпохи тюдоров, второй этаж выглядывал узкими окнами-бойницами, вход выложен широкой каменной аркой, за которой видна комната, манящая тёплым приглушённым освещением. Камень арки шершавый, но не обладает температурой. Любопытно, подумал Тигнари. Застывшее время, верно, отказывается передавать температуру. После порога его встретила широкая конторка. Обогнув её, он уставился на горящую свечку, воск на которой ещё и не думал плавиться и стекать. Пламя отбрасывало свет, но было неподвижно. Тигнари поднес палец к огоньку, чтобы обнаружить что он твёрдый. И не обжигает. На деревянной поверхности лежала толстая папка. Страницы её были пустые, и лишь надпись на обложке гласила: «Архив». Ага. Вот и будущая работа, которой его планировали занять. Эклектика стилей делала деревеньку похожей на парк с аттракционами. Но развлечение было не для широкой публики — бесконечные книжные полки казались необъятными. А Тигнари не было пуще радости. Вскоре, он бегал от одного домика к другому, чтобы с восхищением заглядываться на обложки, и хаотично хватать время от времени какую-либо книгу — на обложке мелькало знакомое имя. Он закопался в некоем сборнике стихов, который отличался тем, что лежал прямо на конторке, когда на книгу упала тень. Сайно загораживал свет от лампы, сложив руки на груди. — Подходишь. И, забудь про мои манеры грубые, пока мы не очутились в мире моём подлунном. Отношение к гостю, и к жертвенному созданию — разнятся диаметрально. — Его голос твёрдо вонзался в слуховой канал. Так, вероятно, в доисторические времена высекала твёрдые профиль царей рука резчика. Это случилось, когда Тигнари обнаружил в лабиринтах домов одноэтажные постройки, украшенные нарядной красноватой черепицей. Коллонады выдали греческое происхождение, широкие проходы привели к крытым узковатым помещениям. Место жилых принадлежностей занимали уже знакомые книжные полки. Под стать архитектуре, полки более грубые, каменные. На них покоились пергаменты, свитки, деревянные дощечки. Чаще всего они валялись неаккуратно, сваленые друг на друга — явно часть всеобщего, уже привычного беспорядка, и работа для меня, отметил Тигнари с лёгким раздражением. Он не решался брать в руки документы, лишь подходя к полкам и просматривая на не поддающийся пониманию закорючки. Греческий язык, вероятнее даже —древнегреческий. Пергаменты почти сияли в полутьме помещения белизной, и выглядели как новые. Факелы, представляющие из себя широкие пологие чаши на длинных ножках, редко расставленные по углам, отбрасывали таинственные тени от почти неподвижного огня. Коридоры очерчивали периметром открытый дворик, в середине которого был грубоватый фонтан. Он был лишён воды, и лишь привычная шапка снега покрывала его. Тигнари в задумчивости присел на каменный парапет, и задумался на неопределённое время. Его господин владел древними языками, и ходил по одной земле с многими великими людьми. Это осознание в полной мере достигло его только сейчас, и он сидел, ошеломленный. Пришёл он в себя, когда рядом с ним присел Сайно. Видеть его в человеческой форме, и одного роста с собой было странно. Он держал перед собой какой-то свиток, и, казалось, был поглощён его изучением. — Я выкупил свитки с конспектами у ученика Пифагора. — Сайно, не глядя, протянул руку к полке и взял в руки какой-то пергамент, уделяя полное внимание написанной на поверхности информации. — Он поведал мне, что многие годы пытался основать свою собственную школу, и потерпел неудачу. Помню, он сидел, как нищий на циновке у дверей лавки старьевщика, и страдал от близкой старости, и подагры. Я заплатил ему достаточно, чтобы он купил себе раба, и снял достойное его праведной жизни жилище… Лицо Змея ещё было подёрнуто задумчивой поволокой, когда их взгляды встретились. Тигнари вперил взор в древний свиток, не переставая дивиться. За каждый из документов, что беспорядочно валялись кругом, музеи и частные коллекционеры передрались бы. — Да. Придётся учить тебе все древние языки, чтобы навести порядок. Уроки древних языков, на пересчёте в обычное время наверняка заняли месяцы. Но как же было удобно, что тело совсем не требовалось сна, а голова не требовала отдыха, впитывая знания как губка. — Πόσο βολικό είναι να είσαι καθαρός νους, χωρίς ανάγκες. — Так Тигнари решил порадовать своего наставника, успешно соединив изученные слова в предложение. — Η σοφία είναι αντάξια των θεών, ο άνθρωπος δεν μπορεί παρά να αγωνιστεί για αυτήν. Ты уже можешь читать древних философов в оригинале. — Это я уже могу перевести. Но. Меня занимает вопрос. Если я стану тут постоянным архивариусом, то смогу ли я полностью вмещать тот поток информации, который предлагает бесконечные знания? Я все же обычный человек. Они сидели в том же доме, стилизованным под древнегреческий. Сайно откуда-то достал стол с резким наклоном, похожий на ученическую парту, за который усадил своего «ученика». — Я об этом позабочусь. Твоя задача, делать что я скажу. Учись. Тигнари кивнул. С течением времени, Сайно всё меньше скрывал свою природу, и парту оплетали массивные, лениво двигающиеся кольца змеиного хвоста. Плащ Змея надёжно скрывал место, где торс человека перерастает в змеиный хвост. Теперь, высокие потолки и широкие проходы каждого из домов были легко объясняемы. В форме полузмея, Сайно достигал высоты 8 футов (2,5 метра), и даже более того, когда полностью выпрямлялся на хвосте. Он плавно покачивался, без труда удерживая равновесие вертикально. Изредка, сквозь полы плаща просачивался вид на сухие, поджарые бока и чётко очерченный рельеф пресса, к тому же привлекающий внимание позолотой редких мелких чешуек, проступающих на уже человеческой коже… Но Тигнари всегда отводил глаза от этого зрелища, едва его уловив. А Сайно выглядел чуть мечтательно-задумчиво, вспоминая древние времена. Смену его настроения было сложно уловить. Ровный блеск глаз, и тень задумчивости на челе и изгиб бровей редко менялись на что-то ещё. Так, Тигнари с растущему интересом изучал своего учителя. Но, в отличие от учителя, им всё больше овладевала болезненная оживленность. Он выучил пожалуй больше древних языков чем нужно, среди них древний валлийский — родственник родного английского, просто для интереса. В один из бесчисленных моментов, проведённых бок о бок, Тигнари с несвойственный для него неловкостью роняет особо тяжёлый талмуд, и следом выпадает кулон из нагрудного кармана. С лёгкой досадой Тигнари отмечает, что атмосфера этого места влияет на него, делая чересчур поглощённым. А медальон упал, и раскрылся на две половинки. Тигнари смотрит на портрет матери, и внутри него поднимается подзабытое тепло — естественное для любого человека чувство к родным, знакомым вещам, которое он успел подзабыть. Рука тянется поднять медальон, но его уже подняли прежде него. Сайно выпрямился единым слитным движением, и смотрит на вещицу. — Удивительно, что вы выбрали поднять именно мой медальон, а не книгу. — Тигнари всё же поднял названный предмет, и прижал книгу к груди, пытливо ожидая, пока его вещь ему отдадут. — Хм. Делаю вывод, что ты очень бережно обращался с моей ценнейшей коллекцией. Не будешь ты в силах подредить не единого корешка, ни буквы смазать, ни страницу изорвать. Все, что окажется под небосводом этим, вид свой сохранит — ведь его заморозятся дни. — …У меня целых два вопроса. — Понимаю. — Если всё здесь настолько замедлилось во времени, в том числе моё сердце, и, например, огонь пламени, то равняется ли время в обычном мире времени здесь? — Следующий вопрос. — Змей начал откровенно ухмыляться, и пока возвращать кулон не спешил. — Ну, и, соответственно, старею ли я с той же скоростью, что идёт время тут? Мне кажется, я провёл тут много месяцев. Хотя, считать сложно, по понятной причине. День совершенно не меняется с ночью. — Как всегда, ты умница, Тигнари. Отвечу так. Ты, mama priyaḥ chātraḥ, первый смертный, что ходит по земле священных знаний. И поэтому, никто не знает, даже я, наверняка. Но, могу предположить. Когда ты здесь остаёшься, времени ты не поддаешься. — …Ага. Я вас услышал. Тогда ещё один вопрос. Почему вы вечно разговариваете в стихах? — Тигнари начал откровенно смущать ход беседы, как всегда, Сайно было невозможно предсказать в том, что он скажет следующее. — Твоя прямолинейность очаровывает меня. Отвечу, взамен на мой вопрос. Кто на кулоне? — Ну, это просто, — Тигнари вздохнул тяжелее, чем хотел, — это моя матушка. — Она ждёт тебя домой? — …Нет. У меня не осталось родных. — Тигнари изо всех сил держал серьёзное лицо, удавалось с трудом. — Печально. Но, тебе кстати. Вижу, не против ты посвящать жизнь свою безбрежности знаний. L'intelligence est une passion. — Я не владею французским, простите уж, не успел выучить. — Декарт считал разум первичным. Мой дорогой ученик, как я вижу, тоже. — Это не совсем так, мне не нравится идея некоторых философов исключать чувство и чувственное восприятия из спектра. Мои современники, к счастью, приходят к идее уменьшение роли разума. Чувства приводят к страданию, но они же побуждают нас упортвовать, и желать нового. — Какая прекрасная целеустремлённость. Надеюсь, твои амбиции… — Тут, Сайно приблизился к нему, аккуратно вложил закрытый медальон к нему в нагрудный карман пиджака, и сверху же провёл рукой, словно это поглаживание убережёт от дальнейших падений. — Помогают тебе быть деятельным, и в знания зарываться, подобно в нору лисице. И запомни. Ты нужен мне. Так нужны звезды луне… — Я почти забыл, так что у вас за особая любовь к стихотворному слогу? — Судя по лицу Сайно, тот уже откровенно веселился. Но серьёзный тон ещё сохранял. — Очевидно. В стихах особая красота, которая словно застывает в веках. И более простая причина, скука одолевает. И я прочёл достаточно стихов, чтобы без труда соединить сколько угодно строк в певучие мотивы. И если ты попробуешь хоть раз, поймёшь, — приятно это, когда слова рифмуются в купле— — Нет, не очень хочу, благодарю Вас. — Тигнари больше не смог это терпеть, и позволил себе перебить. Если бы Тигнари был более внимательным, он бы заметил, что ему давно позволяют не только перебивать на ходу. Живая натура юноши всё больше пробуждалась, находя себе место в его любимой деятельности. Возможно, именно этой живости не хватало застывшему в зимней спячке миру. Но, с неким трудом, Тигнари всё-таки очухался, и вспомнил про свой родной культ. Было интересно узнать, сколько же реального времени прошло? Его свободно отпустили, и, пройдя через портал обратно в обычный мир, юноша увидел всё тот же зимний пейзаж. Снег настолько ему приелся, что он бы больше порадовался лету, или даже дождливый весне. За многие месяцы, что успели сложиться в несколько лет подлунного времени (термин Змея для его измерения), в реальном прошло всего пару дней. Старейшина культа встретил его недоверчиво. Кажется, Тигнари и правда больше готовили роль жертвенного барашка. Тигнари несколько меланхолично провёл собрание культа, и ознакомил с положением дел. Кажется, во взгляде юноши виделась некая печать великой загадки, а в словах проявлялась меланхоличная усталость от всего сущего, которая ему передалась от учителя. Иначе эффект разорвавшийся бомбы и экзальтического аффекта в рядах культистов после доклада Тигнари было не объяснить. Хотя, их можно было понять. Не у всех верующих было доказательство, что их Бог реален. После, его ничего не держало, и он вернулся к учителю. Тигнари украдкой наблюдал за своим наставником. Змей меланхолично перемещался по своим владениям, с толком и расстановкой наводя порядок. Казалось, природа получеловека — нага, давала ему некую чисто змеиную медлительность, все его движения текли и переливались слитной волной. Они не вызывают раздражения, но больше завораживали. Вот, он тихо скользит среди полок, и можно было представить, как сотни сотен — а на пересчёте времени в данном измерении скорее тысячи тысяч лет, Змей в скурпулезной манере строит ряды своей бесконечной библиотеки. Поддавшись общему настроению, которое внушало это место, юноша иногда просто бродил между домами, не боясь затеряться. Однажды он заметил, что среди домиков появились указатели, так Сайно отреагировал на мимолётное ворчание Тигнари, что он здесь пока теряется. Приятно, да и только. Однажды, убедившись что Сайно застрял где-то на другой части «библиотеки», Тигнари разлёгся прямо на снегу между домов с книжкой, под ветвями раскидистого дуба с пушистой шапкой снежка. Он подозревал, что такое отношения к книге не будет одобрено; но, один раз решил позволить себе эту шалость. Он читал, и читал, пока не перевернул последнюю страницу книги. В размышлениях, он упёр взгляда в тёмный небосвод, с которого светили созвездия, и подмигивали отдельные звёздочки. Он смотрел, всё меньше понимая. Его знаний в астрономии хватило, чтобы понять, что звёзды вообще не на своих местах. Тогда, ничтоже сумняще, он направился с просьбой разъяснить к тому, кто этот бардак на небе устроил. — Всему своё время для объяснений, — таков был загадочный ответ. Тигнали только пожал плечами, да решил оставить этот вопрос как есть. Пока момент для объяснений действительно не подвернулся… Тигнари обнаружил себя облокотившимся на парапет низкого мостика, наблюдающим за быстрой рекой, что терялась в темноте, обозначая один из краёв этого мира. Масляные фонари отбрасывают ленивый свет, который всё так же тихо падает, и не колышется. И сама речка едва течёт, отбрасывая привычные звуки течения на грани слышимости, и воды её почти чёрные под светом вечного позднего вечера, что не сменялся днём. Это вводит в транс, Тигнари околдовался очарованием тихой деревушки. Он больше не знал, проклято это место, или благословлено. Но он хотел верить, что он принадлежит к нему, ведь его сердце прикипело к этим тихим, непостижимым улочкам. У Сайно явно хватало своих забот в пределах книжных владений, присутствие его ощущалось, будто у юноши появилась вторая тень. Тигнари знал, что за его действиями ненавязчивого следят, но чем дальше, тем больше ему доверяли. И он спешил оправдывать доверие. Тигнари умел погружаться в работу, уходить с головой в книги. Моменты отдыха требовались ему редко, он был рад от работы архивного толка отдохнуть за чтением какой-либо книги. Беседа со Змеем была редким удовольствием. Но чем реже, тем больше он им радовался, и спустя время — сам искал встречи. И они делили очередной момент, потерянный в безвременье. — Эта река навела меня на мысль. Жизнь после смерти похожа на это место? Сайно смотрел на него свою непостижимым, неподвижным взглядом. А затем, едва видимо улыбнулся. Он сидел, свесив ноги к реке, беззаботно держась на самом краешке широкого парапета из грубого камня. — Такой же любознательный, как и всегда. — Сайно склонил голову. Его сияющая белёсые волосы заструились вниз, по плечам, касаясь коленей. Его волосы отличались мягкостью, но и дикой непослушностью. Наверняка их будет сложно рассчесать, подумал Тигнари. — Так хочешь знать, что ждёт тебя за краем? Смертные не должны владеть этим знанием. Но не стану осуждать тебя за интерес… Тигнари отвернулся в сторону бесконечной черноты реки, и позволил своим мыслям течь вслед. Они повторяли суть реки — неспешные, и местами такие же мрачные. — У меня была мечта, жить настолько долго, чтобы смочь прочитать все книги, которые мне интересны. Даже не знаю что чувствовать, когда сейчас это стало возможно. Тигнари услышал со стороны Сайно смешок, и решил на это не реагировать. Это было чревато тем, что его собеседник опять начнёт говорить стихами. Как оказалось, Тигнари опять не угадал чужие планы. — Давай посмотрим, что же скрывается в глубине, — предложение было сдобрено хитрецой в голосе. Змей оправдывал своё имя, соблазняя чем-то непонятным, с унылым сарказмом подумал Тигнари. — Если желаешь знать, сей секрет — мой любимый, после тайны создания небес над нами. — Так что с небом? — Тигнари сразу выдал вопрос, осоловев от чуть сонного настроения, и потока внезапной информации. Тигнари, разомлевшего, подхватили за талию, и прыгнули прямо в реку. Это произошло так быстро, что он даже возмутиться не успел. Удивительно, прохождение через толщу воды ощущалось, как скольжение по шёлковым простыням, которые мягко пропустили вовнутрь. И вот, за считанные моменты, они летели над совершенно другим пейзажем. Тигнари ухватился за плечи Сайно, и выглядывал ему из-за плеча. Тусклый, но прекрасный закат окрашивал местность — зелёные пушистые кипарисы огибали город, со знакомой архитектурой с колоннами, и открытыми проходами белоснежных квадратных домиков. По улицам даже ходили люди, фигурками исчезая среди одноэтажных зданий большого мегаполиса. — Для тебя сие сказка. Но когда-то, такой была реальность. Эти земли я называю родиной. Колыбель моей юности — шептали Тигнари на ухо. — Значит, мифы Древней Греции имеют некое реальное основание. — Ответом Тигнари было весёлое хмыканье. Тем временем, их ноги ступили на густую траву. Тигнари огляделся — широкая поляна возвышалась холмом над городом, но была недоступна взгляду со стороны из-за своей высоты. А над головой, покрытые редкими сквозными облачками, уже высвечивался рисунок звёзд. Теперь, Тигнари его узнал. Давно он не видел таких ярких звёзд, и такой оглушительной черноты неба. Быть жителем современного Лондона — оказалось терять такие маленькие радости… — Да. Это небо моей молодости. Небольшая сентиментальность. Ах, и ещё. Сайно переместился ему за спину, и ласково взял за плечи. Какой-то почти отеческий в своей покровительности жест. — Это место может и менять формат. Где бы ты хотел очутиться? Вспомни это место. — Даже не знаю… Но пейзаж стремительный исчез, сменившись чернотой, будто кто-то выключил фонарь. И, по велению незримого фонарщика, тускло коричневый цвет возник, и осветил пыльные деревянные помещения старого дома Тигнари. Или… не такие пыльные, каким он помнил его. Он стоял в дверях отцовского кабинета. Тигнари остолбенел — за крепким дубовым столом сидел отец, как живой. И даже гораздо более молодой, чем он помнил. Он поднял на него взгляд — слегка рассеянный от работы за документами, и слегка добродушный в своей рассеянности. Таким Тигнари своего отца не знал. Таким ли он был в молодости?.. — Хаят? У тебя гости? — подал голос отец сигнали, зовя кого-то из глубин дома. — Мама… — тихо понял Тигнари. И резко обернулся к Сайно. — Я не хочу здесь быть. Пожалуйста. — Хорошо. И всё исчезло. Снова они стоят на лужайке, рядом с греческим городом. Кажется, на глазах у Тигнари застыли невольные слёзы. Он всё равно посмотрел в лицо своему провожатому, не став скрывать сердитое выражение лица. — Я многое могу и хочу познать, но не это место. Мне хватит и вашего прошлого… — Попробуешь познать моё прошлое. Попробуешь познать меня. Не считаешь, что слишком много взял на себя? — в словах Змея крылась лёгкая ирония. Сколько же ещё он будет ставить передо Тигнари сложные задачи? Не хотелось и думать, что до самого конца времён. — Я хочу познавать ровно то, что позволит мне себя познавать. На большее я не претендую. Тигнари отвернулся, чтобы спрятать тень тяжёлых мыслей. Змей стоял рядом, и не хотелось выяснять, любуется ли он пейзажем, или самим Тигнари. В этот момент закрался неожиданный покой, так, между ними на некоторое время повисла тишина. Насколько бы разные не были их взгляды, они всегда приходили к компромиссу. Но с учётом, что Тигнари познавал всё больше, это должно было закончиться в какой-то момент. Разум его иногда приходил в хаос, и часами Тигнари смотрел куда-то, пытаюсь привезти хаос в мыслях в некий порядок. Чужая мудрость, взгляды, бесконечные биографии, или выдуманные приключения — распутать этот клубок было всё сложнее. — С чего ты разумеешь, что чувства твои передают не фантазии, не бред? А разум чист, и допускает к анализу структуру истинную вещей? Ты полон лишнего, до краю. И мыслить можешь ты о том, что мыслишь — пристрастен ты, ты раб плоти, и желаний. Истина реальная тобой непознаваема. — Ага, это я узнаю. Не знал, что вы уважаете современников философской мысли. Хотя, понимаю, вам это весьма льстит. Люди не могут познать то что выходят за их повседневный опыт, а на свои ощущения и вовсе нельзя полагаться. Dem Menschen wird die Fähigkeit zu intellektuellem Wissen abgesprochen, eine solche Fähigkeit ist nur einem höheren Wesen möglich. — Молодец. Впрочем, как я упоминал, моих ресурсов не хватает, чтобы охватить всех твоих современников. Но тех, что льстят в своих мыслях лично мне, я изучить успел. Никого мы не обманываем, и не обходим лестью, как самих себя. Людям свойственны пороки, и в том и смысл индивида жизни, чтобы бороться с глупостью, жадностью, ленностью. — Я верю своему разуму, тому то вижу глазами, и тому что можно почувствовать. Вы будете меня, простого смертного, в этом осуждать? — Тигнари позволил сварливости проникнуть в голос, да напряжённо развернулся к Змею. Тот и правда его изучал взглядом. — Да. Буду. Я не знаю ничего более ужасного чем бедных созданий, которые погрузились в науку слишком сильно. Если бы они ничего не знали, это бы позволило им создавать более сильные суждения о мире. А знания лишь запутывают, и чем более они сложные, тем больше человек утопает в собственном мышлении порочном. — …Я учусь всё больше, а вы считаете, что так и становлюсь всё более неправым. И что же мне тогда делать? — Тигнари был близок к тому, чтобы закипеть. Голос его откровенно срывался на злые ноты. — Ты хорошо стараешься, я вижу. Но покамест над тобой мой протекторат, тебе прощаю парад греховный, которым полнится душа. Познание добра и зла тебе я запрещаю. Найди в этом смирение. Оставь сомнение; гарантом души твоей спасения выступлаю. Позволяю опуститься на колени. Flecte, mi mortalis servus. Non opus est voluntate tua. Тигнари, ошеломлённый, не заметил как колени сами подогнулись, и он на них мягко опустился. Змей приблизился; но в его манерах не было ни капли прежней насмешки. Он опустил ладонь на чёрные волосы юноши. Тигнари ощутил, как его нежно гладят по голове. Жест казался почти бесстрастным. Но существовали ли вообще вещи, которых можно стыдиться перед лицом Бога? Смириться с этим было сложно. Но ещё сложнее — пытаться бороться. Не хотелось признавать, но никто за всю жизнь не относился к Тигнари так хорошо. — Ты отличаешься отменной честностью, смертное дитя. Мне по нраву. Оставь Богам заботы о высоком. Почувствуй некую священную свободу в том, чтобы служить своему любимогу Богу. Змей склонился ближе к Тигнари. И в его глазах отражались далёкие, непостижимым звёзды. — Звучит так, будто вы хотите через меня избавиться от своего одиночества. — эти слова сами вылетели изо рта Тигнали, почти бездумно. — …Прошу прощения, это было слишком резко. — Нисколько. Ты прав. Но и я, хотел бы в запределье дня познать, что движет тобой. Ведь смелость — удел божеский. Люди за жизнь свою боятся, и тени любой сторонятся. И ты. Не бойся положиться на меня, и во мне найти поддержку, в твои печалях. В этом нет ничего постыдного, всё тебе я прощаю. Мягкие переливы пейзажа заклубились, как исчезающий дым. И вот, они снова на берегу реки, как будто всё происходящее было миражом. Есть такие сновидение, которые запоминаются нам свои глубиной и тайным смыслом на всю жизнь. И безусловно, это было одним из них. Чувство приобщенности сделала молодого учёного всё более привязанным к обстоятельствам. Нить судьбы ткалась, и образовывала всё более крепкое полотно его жизни. Но и судьба охотно ему благоволила, будто даря подарки. Как чисто прагматичному человеку с аналитическим складом ума, ему было не на что жаловаться. Связь с культом была в коротких записках, что он отсылал раз в несколько условных лет — считанные дни для мира обычного. Пока, этого хватало. Впрочем, Тигнари не мог перебороть свою натуру, и всё новые вопросы начинали его беспокоить, чем больше он узнавал. Так, однажды на ум ему пришёл наиболее глупый, и очевидный вопрос. Он тут же оторвался от своей работы, поражённый тому, что ни разу не спрашивал. По его воспоминаниям, Змея он видел в последний раз уходящим куда-то в раздел польской литературы средних веков. Он так торопливо нёсся в поисках, что симпатичные средневековые домики с лаконичным, строгим дизайном так и мелькали мимо. Он мало бывал в этой части земель, но, наконец, заглянув в почти каждый домик, увидел неподвижную знакомую спину. Он уже быстро подходил поближе, и проговаривал: — Я хотел вам вопро— Когда кольца змеиного хвоста вздыбились перед ним почти до потолка, и из-под них на него полетели сверкающие золотистые глаза. Не успел Тигнари и пикнуть, его спина стукнулась об стену, и обе его руки крепко прижимали к этой же стене. — Задать вопрос. Понятно. Ну задавай. На ум пришло нехитрое сравнение. Змеи охотнее всего не нападают, а защищаются, когда чувствуют опасность. И только тогда, кусают. — Я думаю, я видел не все помещения. — Так и есть. Их слишком много. — И как же они были возведены? — О. В один момент меня перестало устраивать, что я скидываю всё кучами. И я увлёкся строительством. Времени, как ты понимаешь, было достаточно. — Это точно не под силу человеку… Тигнари забылся, и выдал эту глупость. Всё же, они достаточно редко друг друга касались. Изредка, Сайно это себе позволял, но в скупых жестах было желание похвалить. Показывать силу физическую было будто выше гордой змеиной натуры. — Человеческое из меня давно ушло. — А оно было? — … — Его учитель, наверное впервые за их долгое знакомство, замолчал с некоторой задумчивостью. За словом в карман тот никогда не лез. Тигнари уже спешил извиниться, открыл рот, и тогда услышал: — На заре времен я верил в людей больше. Много воды утекло. Много времени прошло. И людей я знал много. Все они… Разачаровали. Тигнари начал жалеть, что завёл этот разговор вообще. Они явно зашли в тупик. Но Сайно недолго молчал: — Я дам тебе понять, как неприятно, когда подкрадываются сзади. Ты запомнишь. — Обещаю не так пугаться, как вы. Сайно в ответ лишь посмеялся… Нетипично, отметил Тигнари. Он явно что-то задумал, и даже забыл говорить в стихах. Но, было очевидно, юноше позволяли не следить за языком всё чаще и чаще. И кара божественная не падала на него с небес. Тигнари чувствовал возникновение некого комфортного доверия, но залезть в чужие мысли не пытался. И правда, кто он такой, чтобы пытаться понять Бога?.. Тигнари уже успел подзабыть это происшествие, но только он один. Юноша привычно затерялся среди полок, и среди моментов времени, что было бессмысленно считать. Линия его волос едва ли подросла на сантиметр с момента, когда он впервые ступил на эти земли. Он не изменил своей привычки в одежде, носил рубашку, и удобные пиджаки, со штанами свободного кроя. Ему было приятно уделять время своей опрятности, и его одежда выглядела тщательно выглаженной. Даже перед лицом вечности, не хотелось забрасывать заботу о внешнем виде. Ровная линия каре едва ощутимо стелилась ниже затылка, и чуть-чуть заметно щекотала. Это чувствительное место все больше хотелось почесать. Наконец, он потянулся, чтобы поправить волосы, и наткнулся на чужую руку, что его щекотно трогала. Подкрался, успел подумать Тигнари. Такой же бесшумный, как всегда. — Если бы я не привык к вам и вашим манерам, меня бы кондратий хватил. — ответствовал ворчливо юноша, не оборачиваясь. — Дорогой Нари. Хочу признаться тебе, никогда я не встречал столь пленительного, волнующего для меня… За пределами мира моего — сейчас Рождество. Я твои умения испытал, и достойным посчитал. Блюсти архив мой, видишь ли, не сможет дитя, чьи дни конечны. Итак, решил пометить я тебя. Бархатный смешок раздался прямо у уха, услаждая слух мелодичностью. Тигнари отметил, такие комплименты заставляли хотеть раскраснеться. Его признали, и его усилиями довольны. Принимать комплименты было неожиданно приятно, но совсем непривычно. Змей точно знал, куда надавить… Казалось, всё, что связано с Сайно — как и он сам, существует само по себе, но вплетается в канву реальности по своим собственным законам, столь же непреложным. Нарушая структуру привычного для обывателя мира, он манил познать; но и грозил обрушиться девятым валом на любого, кто посмел к нему приблизиться. Тигнари давно признал себя погрязшим с головой в чужой реальности, пусть быть под господством Змея было подобно отречься от всего остального мира, и даже отказаться от прав на собственную жизнь. Но возражать было поздно, событийность в его жизни словно мягко подвела его к этому моменту. — Эээ?.. Не совсем понимаю, к чему это. — Мне по душе твой жар, твоя жажда знаний. Сдайся мне. И будешь ты напрямую связан узами с той силой, что место это соорудило. Тигнари захлопнул книгу, которую держал в в руках (пожалуй чересчур резко), повернул голову, стараясь не паниковать — и столкнулся с горящим взором Сайно, который пронизывал его, гипнотизировал, и будто лишал воли… Как давно был пересечён рубеж, где серая обыденность делила права с неизведанным? В данный момент было поздно пытаться это анализировать. На своей талии юноша почувствовал скользящее касание, и чужие пальцы скользнули чуть ниже, подрагивая, сквозь одежду царапая его когтями. Его, в некоторой мере резко схватили за бёдра и развернули лицом к лицу. Привычно растянутая во время реальность поскакала, не успевая за новизной происходящего для Тигнари. — Я знаю наверняка, нить доверия между нами достаточно крепка — шептал Сайно. Почему мы так близко — успел только подумать Тигнари… Но его не торопили. Сайно склонялся так, что их лица были на одном уровне. Поза его выдавала напряжение, согнутая в локте рука опиралась на стену рядом с Тигнари. Над ним согнулись в спине, и совсем рядом оказалось привычное лицо, с резко выделенной линией скул. Появилась возможность, словно в первую встречу, оценить их разницу в росте и размерах. Она была внушительная, но уже привычная. Тем временем, Тигнари тяжело вздохнул, уловил как зрачки Сайно бегают, изучают, ждут реакцию. Впервые на памяти Тигнари он уловил в ряду давно изученных эмоций тень сомнения. Куда привычнее — уверенный тон, однозначные, скупые жесты. И тогда, Тигнари протянул руку, и позволил себе изучить край плаща, чуть отодвинув его. Едва хватило смелости признать самому себе, он давно хотел этого. Он, оправдывая свой интерес практической необходимостью, изучил все упоминания своего наставника в истории. Нашёл упоминания всех верований, связанные с змеями. И каждый раз, сердце чуть заметно билось сильнее. Тигнари подхватили в тесное объятие, и его ступни оторвались от земли. Его оплетал кольцами сильный хвост, чешуйки чуть кололись.Тигнари успел уловить — тело Змея походит на античную статую, смуглая кожа принимает на себя тёплый свет факелов, и кажется, что на вкус она будет похоже на расплавленный шоколад. Наконец, алчущий взгляд начал раскрывать давно интересующую тайну. Соединение змеиной и человеческой части выглядело как плавный переход от обычной кожи, на мелкие, затем крупные чешуйки. Ему открылось и что-то новенькое, по всей длине рук и торса, рельефно пробираясь по резкой линии мускулов, побежали ленты узоров. Они светились сами по себе, собственным призрачно-золотистым цветом. Так же засияли янтарём и глаза напротив, словно в глубине узких змеиных зрачков собственной жизнью жил огонь. — Расслабься. Noli resistere. Tace, in mea potestate es. — Тигнари на ходу перевёл знакомые слова, но его тело уже обмякло, а слова мягким эхом отдавались в черепной коробке. Интерес Тигнари стал для его партнёра условным приглашением; его на пробу целовали, едва касаясь сдержанными движениями. Видеть лицо Сайно так близко было невыносимым испытанием. Тогда, Тигнари прикрыл глаза, и, сам неуверенный в своих порывах, ответил. Это сорвало хлипкую дверь сдержанности с петель, и лавина чужих чувств обрушилась на Тигнари. Горячий язык резво проник за линию губ, огладил с плохо скрываемой жадностью небо, поластился с языком, изучающе скользнул в глотку… Тигнари резко подавился, силясь найти хоть какую-то точку, за которую можно зацепиться — хоть взглядом, хоть меркнущим от переполняющих ощущений разумом. Что-то в этом было жутко неправильное. Но тяжёлое присутствие делало все это странно реальным. Сила, сильнее и древнее его, окончательно вступала в свои права над юношей. Над телом терялся контроль так же неотвратимо, как над разумом. — Это должно было произойти, рано или поздно, ты стал моим. — Линия губ скользнула по кромке уха, вызвав дрожь в бёдрах. Тигнари не мог ничего поделать — он пытался подавить стыдливое удовольствие, что росло, будто предавая тело хозяина. — Боже, Вы можете хоть сейчас не говорить стихами?! — Тигнари воспользовался заминкой в поцелуе, взбрыкнул и отстранился, сердито ища контакта глаз. — Ты признаешь меня своим Богом?.. Тогда, стихов можно поменьше, — лёгкая насмешка в голосе — то, что Сайно и не пытался скрыть, снова повернув его, и носом притеревшись к затылку, вызывая неожиданный танец мурашек, что прошёлся по всей спине. — … — Тигнари чуть не стиснул зубы, противясь чувствам, отказываясь признать самому себе — его, вопреки тому что он сам ожидал, касались нежно, словно он фигурка из хрупкого китайского фарфора, к тому же весьма древняя и ценная. Подушечки длинных пальцев шершаво скользили, теперь под хлопковой рубашкой — будто танцовщица, что полными пластики движениями околдовывает зрителя, пленяя смотреть, подчиняться волнительности ощущений. Выглаженная рубашка была смята без всяких шансов, её уже приподняли почти до самой груди. Ладони — широкие, шире обычных человеческих — проехались по восприимчивой коже рёбер, собирая мурашки; и Тигнари не заметил, как подался вперёд, следуя невольно за ускользающей лаской. Его подхватили, держа с нежностью за грудь, и плотно прислонились сзади, и целая армия мурашек побежала по позвонкам, заставив дернуться к чужому, плотно прижимающемуся торсу. Тигнари невольно обронил с губ тихое аханье, дивясь своей несдержанной реакции. Да его ладонь, метнувшуюся к губам, тут же перехватили. Щёки горели, и, чёрт возьми, Тигнари проклинаю свою неопытность в сфере чувств и отношений. Хотелось зубами скрепеть — и в этой сфере знаний его учитель стремился заполнить пробел. Пусть Сайно только попробует это заметить вслух… Но ему хватило такта не мучить остротами, но позволить Тигнари утопать в ощущениях. Сколько десятков, сотен людей попали под чары Змея? Это загадка, теперь хранимая только одним существом. — Нравится? — Выдох, с влажностью дыхания накрыл ухо. Невидимые линии, что чертились по телу Тигнари, были подобны скользящему по строкам книги пальцу: удивительно ли, что спустя года, проведённые вместе, язык тела друг друга было изучен вдоль и поперёк? И подобные касаниям крыла бабочки, порхающие движения заставляли терять рассудок в непередаваемой манере. Тугой узел завязывался в груди — истома, с которой сжималось сердце, скользнула молниеносно вниз по велению когтей, ласково царапающим живот. Так ощущалась их мучительная связь, что давно скрутила в узел всё, что их связывало. Жажда знаний выжгла в душе Тигнари место, так порочные страсти выжигают в душе грешников неизгладимый след. Тигнари давно сорвался в пропасть, в которую падал десятилетиями, а на дне его уже поджидали. — Я стал подношением в ритуале куда раньше, чем рассчитывал — Отшутиться с Сайно стало привычной стратегией сменить тему. Тигнари силился спрятать дрожь в голосе за сиплым голосом, который резко срывался на высокие ноты. Он в этот момент и сам не верил в своё притворство, но то было последним пристанищем совести и порядочности молодого мужчины, которую он сам в себе ценил. Потерять их — это потерять лицо перед самим собой. Но хотелось — до трясущихся коленей — потерять маску приличия перед своим наставником. Сайно всегда знал куда давить, и сейчас, обещал ему бессмертие?.. Его успели соблазнить таинственными глубинами знаний, которые скрыты в глубинах веков. Естественным ходом канвы стали слова, что прозвучали следом. Сколько бы условных недель не прошло в этом месте, Тигнари успел изучить Змея во многом, и сам уже не удивлялся, когда его понимали с полуслова. — Не думай что ты случайная игрушка, разменная монета, неважный для меня. — Тигнари только отметил, что верит ему. Верит без сомнений, после долгих лет совместной работы. — Это — не ритуал, требующий жертв… Мне нужен посланец моей воли на земле под солнцем, и с культом твоим связь. Как замечал ты ранее, что в обителе моей не существует боли. Порезы книг не оставляют след… Законы карманного измерения подчинялись своей логике — снег не имел температуры, и Тигнари отметил, многостраничная талмуды не такие тяжёлые как должны быть на вид, он может задерживать дыхание — по его опытам, на неограниченное количество времени. — Замечал. Я уже понимаю, что возможно, и что нет в этом месте. Но, я отлично осознаю, что знаю далеко не все. Хотя в своё время приветственный инструктаж мне бы не помешал. — бормотал Тигнари, не зная, что ещё делать. — Всему своё время. А время для меня — незримая величина. А для тебя… Разве ты не благодарен, что есть место в мире, что лишено страдания? И все внимание, ты посвещаешь знаниям? — Да, знания для меня всегда важны… Ммххм… Сайно не спешил отстраняться. Напротив, тянул моменты, и совсем скоро не единый участок кожи, казалось, не остался обделенным томительными касаниями. Тигнари не знал, как себя чувствовать в связи со всем происходящим. Но нега удовольствия, что текла по телу от уверенных движений, уже решала за него. — Ты подобен сокровищу, что я не смел тронуть. Сдайся добровольно во власть мою… Nemo omnia potest scire. Ты столь жадный до знаний бесконечных. Почти ты грешен, в жадности своей. Но я прощаю сие. И более того, потворствую… — Я не понимаю что происходит! — Но Тигнари начинал догадываться. Длинный, чёрный коготь неожиданно проследил впалую линию пупка, чуть царапая, но и скользя медленно — вероятно, если бы Сайно хотел разделать его, как кролика, чтобы взглянуть на то, что сокрыто внутри, он бы просто надавил чуть сильнее. Но с его ощущениями игрались. По крайней мере, пока. Сейчас, жутковатые эмоции находились в апогее. Всё больше бурлило в нем нечто, что взращивалось с каждым годом. Ускользала, под властью искусных пальцев, связь с… С чем же? Сомнительно, что для него, как для ученика полубожественного создания, осталась связь с привычной человеческой реальностью. Его разум танцевал по опасному краю, на одной стороне которой была разумность, за которую юноша всю жизнь держался. Даже работая с мистическим и непознанным, для Тигнари было важно оставаться в меру рациональным. На другую сторону его стремительно утягивало. И что было за краем — Terra Incognita. — Неужели? Я вижу, ты прекрасно понимаешь. За то, что ходишь по саду знаний, полных теней — прислушайся и к жажде моей. Ты разжег пожар, и потушить один ты можешь. Удовольствие, без боли, лишь тут возможно. И думаю, сей опыт ты захочешь испытать. — Опять в стихах… Тигнари прервали, чмокнув ушную раковину, дополняя — абсолютно бесстыже, подумал он — поцелуй мокрым отзвуком. Краем глаза он захватил зрелище, которое и боялся, и ожидал увидеть. Язык Сайно был длинный, толстый, точно в фут длиной. Хотелось отдёрнуться, происходящее давно вышло за рамки морали молодого человека. И хотелось выяснить — куда в конце заведёт его путь, выстланный созданием, что выше морали — выше любых правил. Его заразили незримой скверной, в него проник вирус чужих идей. Дорога назад была закрыта. В его душе незаметно и методично было выжжено место, как раз под размер гигантского змея. Было поздно увещевать на тёмную магия, ведь Тигнари сам решил связать жизнь с оккультными практиками. Было ли происходящее тем, чего юноша в душе желал? Тут, в его ухо полезло что-то влажное, и с шершавой фактурой. Оно — длиннющий язык, очевидно — нежно вылизывало ушной проход… Это вообще совместимо с жизнью, хотел спросить Тигнари, но все же тихо поддался удовольствию. Никаких слов уже не хватало ругаться, и странно расслабленные мышцы не слушались. — Сайно, Сайно!.. — не помня себя, позвал Тигнари. — Я, с тобой. Его, тесно прижатого, сдавили ещё теснее. Боли не было, и даже дышать не надо, как же удобно для того, чтобы его измучить… Контраст нежности и грубости — в этом проявлялась невозможная натура Сайно, совершенно непредсказуемая. Но поток мыслей был нагло прерван. Между его ягодиц проехалось что-то твёрдое и просто ОГРОМЕННОЕ. Прыткое мышление юноши заранее пришло к выводам, что будет дальше, но он сам себе не решался в этом признаться. — Мы?.. — Верно. — Неужели нельзя проводить ритуал без… — Тигнари замялся на секунду — полового контакта? — Не поверю, что тебе не нравится. Его повернули за линию подбородка, и губы Сайно прикоснулись к его. Его красивая, чётко очерченная линия губ ластила доверчиво приоткрытые губы Тигнари. — И ты считаешь, я не понимаю, почему ты постоянно глазел на меня? У тебя на лице все мысли написаны, Нари. — Названный раздражённо цокнул, и потянулся за новым поцелуем. Прежняя несдержанность будто оправдывалась порывом нежности, с которым его ласкали теперь. Кожу головы нежно массировали грубые пальцы, раздвигая пряди прямый, тёмный волос — в противовес, его снова развернули, и Сайно склонился над ним. Он будто перестал контролировать порывы, и сила, подобная урагану, заставила Тигнари прогнуться в спине назад. Сайно задавливал торсом, целуя все несдержаннее. Эти поцелуи отдавали жаждой близкого контакта, что томилась в веках; у губ Сайно был вкус мучительной влюблённости, что искала выход. Тигнари бы хотел крикнуть насчёт того, кто из них двоих неопытный, но пробные укусы и удары кулаком не имели эффекта. Похоже, Сайно решил, что это проявление страсти, и начал и сам кусаться в ответ. Острые клычки задержались на нижней губе, чуть оттягивая. Тогда, распахнув глаза, Тигнари понял, что его реакцию старательно изучают. Он слегка замычал, выразив протест, и его губы наконец выпустили из плена. — Это слишком грубо, знаете ли. — Да. Верно. Ты недостаточно вынослив, чтобы принять меня. Люди — слабы. Тебя стоит одарить… Звериной прытью, гибкостью. Живучестью. «Ты поймёшь, насколько лучше…» Ему шеплати на ухо, тихие переливы латыни и низких гортанных звуков долетали до слуха как призрачные туманы благовоний, а с телом происходили непонятные перемены. Копчик ужасно зачесался, а Змей быстро продырявил ему штаны когтями. Тигнари все силился посмотреть за спину, и его опустили на землю. Как бы описать ощущение, что у тебя появилась новая конечность? Из-за спины ему помахал темно-зеленый хвост. — Какой ужас! — Закричал Тигнари. С его ушами тоже что-то происходило. Тигнари попытался за них схватиться, да понял что они исчезли. Попытался нашарить — не смог. А Сайно смотрел насмешливо на его макушку. Ощущения на ней были… Странные, мягко говоря. — Тебе идёт. На макушке нащупались гибкие, длинные, мохнатые уши, которые разделяли ровный пробор на макушку и темя. Тигнари закрыл лицо руками и утопил громкий стон в ладонях — смесь шока и волнения больше в нём не помещались. Сайно нашёл забавным начать щупать его уши. Было приятно. — Вы хотели сделать из меня котёнка?! Я отказываюсь мурчать, слышите? Сайно лишь улыбался, ласково и понимающе. Раздражает, отметил Тигнари. Так мама бы улыбалась на глупые вопросы ребёнка… — Кусай меня своими новыми клыками так сильно, как пожелаешь, мой дорогой. А за хвост — Deus, ну и странное ощущение — что-то дёргало. Последнее, что Тигнари успел увидеть, обернувшись, прежде чем снова полететь в воздух, было кончиком змеиного хвоста, стремительно ползущий от пушистого хвоста вверх по его спине. Его вздох поймали губами, и широкие кольца змеиного хвоста начали стремительно оборачиваться вокруг торса. Его сжимали, и сильный хвост держал его на весу… На ум пришло неприятное сравнение — он как тушканчик, которого сейчас живьём съест змея. Как глупо, думал он. Прожить такую насыщенную жизнь, чтобы воплощать странную фантазию полубога о хищнике и добыче… — Я бы тебя живьём съел. Тигнари впился в плечи ногтями, которые явно сверхъестественно удлинились до звериных когтей. Хотелось царапнуть побольнее, за такие глупые замечания. А Сайно не возражал, и отстранился от поцелуя, чтобы продемонстрировать хищную усмешку — а клыки у него очень белые, и длинные… — Это комплимент такой? — Да. Тигнари раздражённо цокнул. Как удивительно безвкусно. А хватка хвоста все крепла… И к его шее приникли — губы сменились влажностью языка, и Тигнари снова начал сгорать от страстной неги. Короткое «Расстегни», и он непослушными пальцами поспешил расстегнуть пуговицы на рубашке. Змей следовал за движениями рук, каждая расстегнутая пуговичка сопровождалась поцелуями всё ниже и ниже. — Опять напрягся… — Сайно опять начал бормотать какие-то заклятия на латыни, куда-то ему в пупок. — Не напрягся я, быстрее. — О? Уже командуешь. Его руки прижали к груди, так змеиные кольца незаметно подобрались выше, и сдавили. Тигнари все тише принимал чужую властную натуру. В конце концов, стоило признать, что об его комфорте всегда видимо беспокоились. Его спина встретилась с конторкой, стоящей у входа. Рубашка разметалась по столу, бумаги и записи разлетелись в стороны, пушистый хвост, абсолютно непривычная и бесполезная конечность — мелко виляла, выдавая волнение своего хозяина. Не хотелось и представлять, как он выглядит со стороны. Но Сайно тем временем стаскивал с него штаны. Его, кажется, всё устраивало. Он методично разорвать до конца штаны, чтобы освободить хвост. — Могли сначала раздеть. А потом, присобачивать мне хвост. Если ощущения не подводили, его восприятие стало более острым. Он учуял чужой запах — естественный парфюм тела, мускусные ароматы мешались с холодком от змеиного тела, что лучше всего сравнить со свежестью мяты. От этих запахов зачесались клыки, а перед глазами пелена, и словно хотелось покусать. Ну вот и начались звериные замашки, грустно подумал Тигнари. — Мне требуется твоя абсолютная преданность. Errare humanum est. Поверь… твоя человеческая природа, свела бы тебя с ума. А звериная — сделает тебя проще. Ты справишься. Не бойся. — Вы всегда во время близости будете на латыни болтать? — и Тигнари поперхнулся воздухом, Сайно закинул его узкие лодыжки себе на плечи, а его язык скользнул… Что же. Тигнари вздернулся от ощущений, протяжный стон отразился эхом под сводами дома. Его совсем не щадили, Сайно всегда кидал его с размаху в любое новшества. И Тигнари, обычно размеренно принимающий все новое, с трудом перестроился. Помогало только одно. Всё что делал для него Сайно, было весьма… Приятным. — У тебя бёдра дрожат. — И Тигнари чувственно поцеловали в названную часть тела. Дыхание вызвало более крупную дрожь, охладив влажную от поцелуя внутреннюю сторону бёдер. Нижнее бельё с него поспешно стащили, и спасибо хотелось отвесить за то, что не разорвали. Контраст грубой силы и нежности, с которой его касались, для Тигнари было почти черезчур. Он видел, как между бровей у Сайно залегает морщинка от напряжения, как вьются по полу нетерпеливо кольца змеиного хвоста, как его хватают за нежную кожу бёдер — почти грубо, но с выверенным контролем силы. Ради него, понимал он, Сайно не теряет самоконтроль. Удовольствие, казалось, пробирало до костей, а Сайно опять стал орудовать языком… — Нет, прекратите всё озвучивать, молю… — Давно… я упоминал. Люблю, когда меня молят. До слуха Тигнари долетел хриплый смешок, его ноги широко развели, а змеиный хвост метнулся — его туловище опять стиснули, руки от плеча до ладоней прижаты к бокам. Тигнари вытянул шею, и смог увидеть, как перекатываются бицепсы на сильных смуглых руках, его трепетно гладят по животу, огромная ладонь стекает ниже, и стискивает его ягодицу… Когда Тигнари осознал, что чужие пальцы зарываются в мех хвоста, он решил отвести глаза, и откинуться назад. Кажется, его партнёр самозабвенно тонул в Тигнари, в исследовании его самых уязвимых к удовольствию мест — словно в этом он искал ещё одни проявления его души. И он уверенно утягивал за собой Тигнари в пучины разврата, совершенно новые для него. Почти унизительно, но в этом унижении было и нечто, за чем пряталось стыдливо удовольствие. Тигнари зашипел, не желая выпускать наружу бесстыдные звуки, что поощрили бы каждую принимаемую ласку. — У зверей есть качество, которым люди не обладают. Они… Лгать не умеют. — Сайно промассировал подушечками пальцев худой живот, проследил очертания косых мыщц. — И сейчас, и всегда… Это мне нужно от тебя. — Сайно притерся щекой к животу, заглядывая в лицо. Затем снова опустился, из-за разведенных ног видна только макушка, и прикрытые глаза. А дальше, мысли отказались складываться во что-то сложнее междометий. Что-то гибкое, и весьма толстое начало массировать его изнутри, стремительно извиваясь. Его растягивали, не жалея ощущений, и было очевидно, что в мире под солнцем такие махинации рождали бы резкую боль. Юноша прогнулся в спине, едва выдерживая, как его тело отзывается на потоки сладостного удовольствия. Он смог отметить — настолько сильно прогнуться раньше без хруста не смог бы… Кольца змеиного хвоста повторили его прогиб в пояснице, будто нежно массируя. Несдержанные стоны не получились сдержать, они рождались глубоко, там, где расцветали его обретающие резкую форму чувства. Их больше не получалось маскировать под что-то ещё. Когда это началось? Мысли были маслом, на которых разожглись пожары чувств. Так, бесчисленные беседы их сближали. Но было очевидно, Змей снисходил до обычного человека не просто так, чтобы потешить чужое тщеславие. Тигнари оказался достаточно интеллектуально близок к тому уровню, что до него хотелось снизойти, и поднять вровень. Осознание этого накрыло Тигнари неожиданно, именно сейчас. И он не смог более скрывать, что и сам… —…Люблю!!! — со стоном выдавил Тигнари, зашедшись на звонком стоне, и тут же зажал свой рот. Его перетрясло вплоть до кончика хвоста, как ударенного током, с зажмуренных глаз потекла влага. Взгляд вниз подтвердил — он излился себе на живот, белесые капли поблескивали на коже. И так же быстро как чувства и ощущения его пришли к катарсису, напряжение телесное и эмоциональное сошли на нет. Мысли его закреплялись чуть наивной простотой — мир его внутренний менялся вслед за изменением самой его сути до животной примитивности. Всё теперь казалось до невероятия понятным. Неизменной величиной стало знание — его место рядом с его Богом. Он стоил всего мира; ради него — стоило жить. — Такой честности я и ждал от тебя. Тигнари прикрыл глаза, откинул затылок на деревянную поверхность конторки, переводя дыхание. Тут же, сверху его тесно придавили, а лицо заключили в чашу ладоней. Вкупе с всё ещё сжимавшимися кольцами хвоста, впечатления были просто непередаваемые. — И медведь, наверное, обнимается аккуратнее, — заворчал Тигнари. Его снова заткнули поцелуем. Если Сайно хотел так показать, что тоже его любит, у него очень даже получилось. — Не один смертный не испытывал то, что испытываешь ты… По его промежности проехалось что-то длинное, твёрдое, и просто гигантское. Быстрый взгляд вниз подсказал — этих штук две. — Вот чёрт. — Я не чёрт, я твой Бог. — Если это была шутка, то хуже некуда. С Сайно съехал его извечный плащ, и Тигнари вновь загляделся — по рельефному, красивому телу вновь побежали полупрозрачные ленты, отсвечивающие золотом. Они вспыхивали, и тянулись по коже, пока с рук Сайно не перекинулись на живот Тигнари, и понеслись дальше, оставляя на коже метки. Дальше все воспоминания терялись в тумане. Длилось ли это часами, или днями, Тигнари не знал. Обрывки того, что выхватывало сознание, подсказывало — ему очень понравилось. Он даже сам залезал сверху, перехватывая инициативу. И он бы повторил это, возможно. Конечно пугало, когда в него вместилось сразу два… Кхм. Но что-то в этом было. …С течением лет, Тигнари находил утешение в мысле, что волю отца он в полной мере исполнил. Им бы гордились. Изучить природу непознанного времени у него хватит. Непознанное само пришло в его жизнь. Стоило лишь распахнуть объятия. И он мог оценить свою везучесть; для него одного, непознанное нарушило вечное молчание, и заговорило в ответ. Было в произошедшем нечто, с чем Тигнали также пришлось смириться. Оценить это, будто безразличным взглядом наблюдателя со стороны, он смог нескоро. Семя зла заронили в него под маской любви. Но он уже не хотел с этим ничего делать.***
Прошли столетия. Полутёмное помещение, плотные чёрные шторы не пропускают света. Чёрные свечи горят по углам, одна в середине стола. Достаточно, чтобы присутствующие видели друг друга, и недостаточно, чтобы разглядеть даже цвет глаз человека напротив. Просторное помещение заполнено людьми в масках и просторных плащах, что закрывали голову капюшонами. Шесть людей — и все сидели неподвижно. Фигура во главе овального стола продолжила ход беседы: — С нами не торгуются. Вы наш гость, не забывайте. — Я хочу чтобы вы достали пятерых, слышите? Пя-те-рых! Вы думаете, легко убедить директора самого крупного музея во Франции — Музея национальной археологии, отдать из архива те книжицы, что вы желаете получить? — Вашего политического влияния хватит. Не смейте язвить. Грузная фигура мужчины в плаще тяжело вздохнула, и откинулась на спинку стула. — Если вы думаете, что жизнями несовершеннолетних можно так разбрасываться, то Вы не правы. Один. Другие, после. — Резкий блеск в глазах скользнул из-под прорезей маски. — Я согласен, согласен. Рассчитываю на вашу честность. — Наша честность не должна вызывать сомнений. Собрание закончено. Человек как во главе стола встал с места, и остальные последовали его примеру. Никуда не спеша, с гипнотизирующей медлительностью, он подошёл к другой фигуре в плаще. — Старейшина, на пару слов. — И, едва заметно, на его затылке шевельнулась ткань капюшона, будто там было что-то живое. Например, уши. — Конечно, ваше мудрейшество Жрец. Что является первичный, жизнь одного человека или судьба всего человечества? Его Бог молчал на этот счёт. Но он был не против, что его самый верный подданный решал этот вопрос сам. Человечество подстроится. Но одна величина была для Тигнари важнее. Он лелеял один из своих немногих недостатков, что не сгладили в нем пески столетий — следовать беспрекословно за тем, что он любит. И что важнее, этот грех ему давно простили. Был канун Рождества. Тигнари покинул резиденцию премьер-министра. Шумные улицы Лондона тут же встретили его несущимися мимо машинами, и толпами туристов. Сколько бы ни прошло времени, момент смены одного года на другой было особенным в душе мужчины. Холод снега — иллюзия, и прячет под собой в будущем цветы, которые спешат расцвести в тот час, когда никто не смотрит. Прекрасные сады чувств цвели у мужчины в сердце, и он лелеял каждый цветок. Бесконечный поток разных лиц мелькал мимо. Наш герой провожал взглядом каждого прохожего, лениво подмечая детали, и выполняя непримечательное упражнение для ума. Увидеть в печати морщин на лицах, и по одежде понять, каков человек. Но мысли его были далеко. В необъятных лабиринтах его разума он делал пометки, что дальше следует занести в архив, и где навести порядок… Он, не обращаю внимание на тьму встретившего его переулка, углубился в пожирающие постепенно свет глубины. И в условном месте, его ждали. Сайно стоял неподвижно. Босые пятки почти насмешливо попирали холод снега. Разлом карманного измерения резко вспарывал пространство за его спиной. Там, огибая мягким светом подобный статуи силуэт, горели звёзды, которым более двух тысяч лет. И зеленели раскидистые деревья, что обронили на аккуратные домики, будто случайно, рисунки из листьев. Сайно переплёл их руки, и Тигнари пустил в глаза нежный блеск. Его подхватили под спину, и игриво притянули за талию. Его касались — едва-едва, именно так, как ему приятно. Движения, рассчитанные почти по научному, после миллионов прошлых касаний. — Ты надолго покинул меня. Не могу без тебя… — …Так долго. Знаю.***
Фанатик: человек, который делает то, что, по его мнению, делал бы Господь Бог, если бы знал все обстоятельства дела. — Финли Питер Данн.