***
…Звонок был не тем, досидев до которого, получаешь освобождение. Всего лишь перемена. Отсрочка исполнения приговора. Хотя, разумеется, такой звонок все-таки лучше вышеупомянутого… Даша поймала себя на мысли, что начинает думать понятиями людей с непростой судьбой, которым колючий забор разделил жизнь пополам… – Во, Кирилловна дает! – Галя то ли пыталась успокоить старшую, то ли вправду была возмущена. – С ее стороны это непедагогично! – Тебе-то что? – дернулась неформалка. – Ты уже сегодня свою пятерку получила! А я – две двойки! Даже Полежайкин по итогам сегодняшнего дня умнее меня – у него вообще оценок нет! – Да, я такой, умный! – заулыбался Илья редкими зубами сквозь непременный бутерброд. Ему нравилось быть умным. Перехватив грозный взгляд маленькой девочки, осекся, и зажевал молча. – Вот сука… – Даша не могла признаться в классе, что видела в рукаве гоп-олимпийки Полины, но не могла и скрыть ненависть к ней. Правда, предварительно убедилась, что та снова вышла на перекур. И повернулась к самому близкому ей в классе человеку: – Не, ну ты видела, какая тварь? – Даша, ты слишком резко отзываешься о директрисе! – рассудительная вежливая Галя, как обычно, взялась сглаживать углы. – Разумеется, она перегибает палку, но это не значит, что ты должна следовать ее приме… – Ну, Кириловна сегодня дает! – набивалась на разговор Якушева с ее устойчивым рефлексом сплетничать обо всем, что ее зацепило. Тем не менее, директрису материть не собиралась, дабы, сплетничая, остаться перед начальством незамаранной. – Ну, Якушева сегодня дает! А, впрочем, как всегда… – подумала Галя. – Да я не про Кирилловну… – процедила Даша, даже не огрызаясь и не отмахиваясь от назойливой жирной мухи Якушевой. – А про кого? – промычал набитым ртом Полежайкин, в ком научно-исследовательский интерес просыпался исключительно по окончании урока. Учебные же занятия претили стремлениям юного непризнанного альтернативного гения к познанию. Впрочем, это был интерес не будущего пэтэушника, а будущего пэпээсника… – Илья, лучше б ты так активничал на уроках! – осадила юная «хозяйка», начинающая раздражаться от любопытства и того, что она сама чего-то – в кои-то веки – не понимает. – Дык на уроках же нельзя есть! – как обычно, не понял телохранитель Галины Сергеевны. – Да, Васнецова, ты про кого? – наседала Якушева, не имея других занятий в жизни, кроме сплетен и макияжа, который, впрочем, не очень ее украшал. – Якушева, ты енот-полоскун? – выпалила Даша. – Чего это я енот? – медленно соображая, как дикобраз, не успела обидеться Якушева. – Кости любишь перемывать! – Не, Дах, сказала «Б» – говори «А»! – наседал, как на допросе, будущий мент Полежайкин. И Галя была с ним согласна! – Ну, эта ауешница… – черная Даша, казалось, еще больше чернеет, в том числе единственным белым участком себя – напудренным лицом. – Кто?! А, ну да… – медленно, как удав, переваривала слова гламурщица. – Она мне сразу не понравилась! Такая вся… – Да тебе вообще никто не нравится, кроме твоих айрэнбишников! – срывалась Даша почти на крик, что было нехарактерно для нее, всегда спокойно отражавшей уколы Якушевой, как юный безусый мушкетер выпады шпаги гвардейца. – А чё ты психуешь? учиться лучше надо, тогда и психовать из-за двоек не будешь! – стала язвительно поучать троечница Якушева двоечницу Васнецову. – Ну, может, у нее трудная семья, многодетная… – Галина, понимающая всё, не могла понять суть претензий Даши к Полине, не слышав претензий Полины к Даше – тихих, но никак не скромных. Просто понимала: гопница готессе не нравится. И пыталась найти рациональное объяснение. Короче, обосновать. – А у нас что, не многодетная? Но таких тварей нет, даже Машка лучше, даже Женя не такая борзая! Даша отвернулась от длинного клюва Гали, пытливо и назойливо проникающего, как дятел под кору, в подкорку чужого мозга, стремясь докопаться до сути проблем. Отвернулась от острого носа, и напоролась на плоское лицо Полежайкина, органично совмещающее дебильно-озадаченное непонимание с дебильной же улыбкой, временами дико бесящей желчную готку. Она отвернулась от него еще быстрее, чем от сестры, и наткнулась… снова на плоское лицо – Якушевой. Такое же вечно непонимающее, только, в отличие от будущего мента Ильи, лишенное позитива. Раздражение от лиц нарастало с каждой секундой. Отвернувшись от Якушевой еще быстрее, чем от предыдущих, Даша, по закону подлости, уперлась взглядом в… Полину, которая, уже покурив, стояла неподалеку. Слышала всё или нет, – Дарья не знала. Но злобы во взгляде гопницы не было. Впрочем, Даша знала – всякие криминалы умеют скрывать эмоции… – Психическая! – вынесла вердикт доктор Якушева пациенту Васнецовой Д., тоже развернулась, тоже поймала взглядом Полину, и как ни в чем ни бывало направилась к ней, будто не пыталась ее обсуждать: – Слышала, что твоя соседка тебя тварью назвала? – Пошла нах*й. Тон гопницы был спокоен, без раздражения и злобы. Она произнесла это уверенно, буднично, будто малолетке или умственно отсталой. Гламурщица вспыхнула, как собственные стразы Сваровски, и зацокала шпильками ботфортов к своему месту возле нагловатого Никиты. Который иронично наблюдал за всем, даже не помышляя вмешиваться и заступаться за нее.***
…На третьем уроке классуха пыталась влить в пустующие наплечные сосуды учеников что-то о модернистах и постмодернистах, доказывала преимущества интуитивного символизма перед схематичным конструктивизмом, знакомилась с Полиной и Никитой, поправляла очки, пристыживала Дашу, хвалила Галю… Даша не слышала. Она была будто в тумане, но весь третий урок сидела как на иголках. Хорошо, что четвертого не было – в первый учебный день школа, даже ведомая Кирилловной (а может, именно благодаря этому) еще не вошла в привычный ритм… До конца третьего урока оставалось минут десять. Даша ждала этого конца больше, чем ждала, когда Машка вырубит своего Лазарева. Так не хотелось сидеть за одной партой с грубоватой недо-девочкой. Готка, как всегда, не слушала классную, а занималась своими делами, а дела у нее были очень важными. Она пыталась отодвинуться, насколько возможно. от соседки по парте. Ведь совсем не хочется сидеть с той, которая считает тебя полной ошибкой природы. «И почему именно Полину ко мне подсадили? Почему не к Якушевой? Пусть бы эту муклу кошмарила! А я бы сидела с Никитой…» – думала Дарья, собирая уже свои вещи в сумку, – до звонка на волю, такого желанного уже с первого учебного дня, оставалась пара минут. Чуть только прозвенел звонок, готесса подскочила, будто на пружине, чтобы выйти из класса раньше гопницы. Но, надо же, ее задержала Галина, мимо которой было никак не пройти. В свою очередь, Полина не спешила вылетать из класса, храня почти блатное достоинство, и предоставляя суетиться и копошиться «дноклам», почти взрослым только телом, но не умом (не считая Сергеевны, у которой все было наоборот)… Но, как только Даша, отшив Галю и сказав, что подождет их с Ильей во дворе (сегодня ей было боязно выходить без сопровождения Ильи, хотя она была далеко не Галина, хотя тоже Сергеевна), и, кинув на Полину гневный взгляд, собралась двигаться дальше, на нее налетел идиот Соколов, чуть не сбив с ног, хоть и не нарочно. Вот уж кому точно не грозило повзрослеть в школьных стенах. Дашина торба затрепыхалась, а сама она уперлась руками о парту, чтобы не упасть. На лице Полины появилась невольная улыбка, а Якушева не скрывала надсадной радости, демонстрируя тем самым нравственное родство с Соколовым, и общий с ним психический возраст. Наорав идиоту вслед (он так гнал, что даже не удостоил ее ответом), и наложив ему на спину средневековое проклятие мысленно, готесса подхватила торбу и, бурча под нос, какой у нее идиотский класс, злобно двинулась из него, успев краем глаза напоследок выхватить Полину позади. Та тоже следила орлиным наметанным глазом преступницы за «шкварной нефершей», как успела наречь Дарью про себя. И увидела то, чего Даша в спешке не заметила, – выпавший из торбы с крестами и волком маленький белый пакетик. Обладающая особой, почти профессиональной, «чуйкой» к такого рода вещам, Чернова подошла к белому предмету, и мгновенно его отписала носком шлёпки под шкаф, чтобы никто не растоптал. Поднимать при всех не хотела, безошибочно догадавшись, что внутри. Когда последняя примерная ученица, Паньшина (Галина Сергеевна не была последней примерной ученицей – она была всегда и везде первой, кроме физ-ры), вышла из опустевшего класса (ученики с гоготом покинули его, как всегда, еще раньше), Полина так же мгновенно нагнулась, и зажала пакетик в кулаке. Форма и содержание не стали ей в новинку: – Ну, точно… Употребляет… Упрятав «стремный» пакетик за подкладку «олимпоса» (она же не какая-нибудь «тупая дура-нефорша», чтобы «палить дурь» в сумке, которую запросто могут «прошмонать»), уверенной быстрой походкой Полина вышла из класса, как из «хаты», которую «обнесла»…