Готка в гопницу влюбилась, жизнь с откоса покатилась…

      …Даша вывела из школы Женю, свернувшую разрезанную олимпийку. Попутно набирала в мессенджере месседж Гале, чтобы забрала домой торбу с волками. Полина, умытая и перевязанная Дашей, следовала на отдалении. В школе ей сегодня было делать нечего, но и Даша видеть ее сегодня не хотела. Полина провожала взглядом Дашу, конечно, предпочётшую ей сестру; сёстры удалялись всё быстрей. Им предстоял долгий серьезный разговор, уже начавшийся Жениным эмоциональным скрипом, в который Даша с трудом могла втиснуть напуганный голос. Внезапно Полину кто-то сзади грубо рванул к себе.       Ситуация из школьного туалета повторилась в точности наоборот – в роли подвергшейся атаке оказалась уже Перо… Обернувшись, увидела троих быков с района, с которыми у нее неделю назад завязалась стычка. Тогда ранений и травм удалось избежать благодаря проезжавшему патрулю, от фар которого быки разбежались, как бизоны от стаи позорных канадских волков. Но они (быки, не волки) выследили Полину, и выжидали у школьного забора, логично рассчитав прикинув, что она выйдет одна – одинокие волчицы обычно ходят в одиночку и на охоту, и на учебу, и не водятся с теми, кто ходит в школу учиться. А с пацанами гуляют не школьными, а районными.       Поля дернулась, но главбык упреждающим движением перехватил ее запястье, к которому в рукаве был привязан нож. На районе, кому надо, знали, как Полина носит свой инструмент… В честном ножевом уличном бою она победила бы всех троих сразу, а потом догнала бы, и еще раз победила каждого по отдельности. Но если бы они уважали что-либо честное, были бы они такой гопотой?       – Пусти, сук!...– крикнула было Полина, но в спину ей уперся такой же, как у нее, нож пацанчика-шестерки, носившего районное название «Ущерб».       – Заткнись, сука, а то завалю прям тут! – противно просипела ей в лицо рожа, которой только пугать бабушкиных тезок Даши.       – Чё те, Сиплый? – неожиданно хрипло, из-за внезапно пересохшего горла, произнесла Перо, изо всех сил приказывая себе сохранять спокойствие. Не боявшаяся Жени, ментов и атомной войны Полина почувствовала, как из груди в живот выливается ледяная вода, а из нее в горло выпрыгивает сердце…       «Дашка далеко, не поможет… Та и обиделась… И хорошо, что далеко – живая будет. Не то, что некоторые ее дноклы…»       – Пиздуй в тачку, быстронах! – кивком указал бык на битый ржавый трехглазый «ТАЗ». Четвертый глаз когда-то прилагался, но был утерян в суровых бандитских буднях от поцелуя в корму голубой «Черри». Хозяин которой поплатился за такую невольную «гей-порнуху» жизнью на месте, не вставая из-за руля, даже не снимая ремня безопасности, причем не от собственно столкновения, а от того самого ножа, который ныне упирался в почку Пера. Еще бы, лох на китайском говне пидорского цвета выставил жопу под «поцелуй» поцанской ласточки! После такого живут считанные минуты. Так и сидел неподвижно, поливая кровью из кадыка руль, слушая бандитско-щофесрской шансон из китайской же магнитолы (не слушать же в голубом «Черри» черный калифорнийский джаз или норвежский черный металл), а по забрызганной кровью лобовухе в такт шансонному «тыц-тыц» плясали дворники, но ничего не стирали – они, дурные, были не с той стороны...       Полина поняла: в «Тазу» ее наденут на этот самый ножик. Оставленное ей судьбой время жизни измерялось временем ее дохода до шедевра советского автопрома. Как только она окажется в нем, она окажется и на ноже. Сев на сиденье, сядет на перо. Она знала: кричать бесполезно, рыпнется – зарежут на месте, и лихо уедут на «ТАЗу», пусть даже до первого столба.       Избежала смерти в школе, чтобы получить на воле… Что же, лучше и впрямь умереть не петушиной смертью в параше, на воняющем хлоркой полу в окружении унитазов и казенного кафеля, от руки малолетней сучки, пусть и чемпионки области, да хоть мира, а «блатной» смертью в пацанской разборке на пере, крапленном кровью многих, в том числе крутых. Умереть на улице, тебя вскормившей отжатыми мобилами, вдохнув последний раз ее вольный воздух легкими, в которые войдет сталь…. Или в пацанской правильной тачке, на удобном мягком сиденье, пусть и с неудобным твердым пером в себе…       – Э, пацанчики, вы чё? Полин, всё норм?       «Тарантул… Какой, нах*й, тарантул – Дашонок… Вернулась… Услышала, золото… Дашка, беги, съябывай, уноси вольную жизнь, которую так любишь… Ёпт, какой «беги», она ж хромая… Не одна – за ней та самая пацанка-сучка подтягивается, типа сестра… Ёба, какие ж они разные…»       – Съебись нахуй, малолетка!       – Ваще-т, я не с тобой говорю! Полин, ты как?       – Ты чоблянах, ваще сикатая, позакладало?! Еби нахуй!!       – Сиплый, ёба, утэта она уёбище, зыбай, блядь! Ты шо в цепях нахуй? Ты шо, пидараска, блядь?       – Даш, всё нормально? – с шершавым топотом подходящих кроссовок раздалось такое сейчас милое уху и сердцу шершаво-шепелявое кряканье…       – Еще одна сучка! Ссыш Сиплый, давай их в тачиле выебем! Как раз по одной на рыло! Гыхррх!..       У Сиплого похотливо открылся даунический рот, как поломанный бардачок. Приблатненный поцанчик, выпучившийся на Женю, в эти секунды напоминал дауна, у которого вот-вот вытечет на жирные соски́ густая, как у бульдога, слюна-винилин… Сходство с этой породой собак придавали и морщинистые шрамы на морде. Истекая провонявшими махоркой и зубным гноем слюнями, он, видимо, истекал еще одним сортом винилина, потому что спешно стал поправлять штаны на том месте, на которое он посылал всех собеседников и окружающих людей, кроме вышестоящих блатных.       – Ты шо, бля, это ж пацанчик, ёбанах! – вставил свои пять копеек в интеллектуальную беседу третий гопник-шестерка по имени Ущерб, указывая на Евгению, чье имя в преводе с латыни означает «Благородная». – Мы шо, пидарасы какие-нить, шоп мальчика в жопу ебать!.. А ваще, в рот я б его… – вдруг совершил каминг-аут приблатнённый гоп, внезапно раскрыв мечту всей своей дегенератской жизни.       – Вас манерам не учили?..       «Ёпт, Сергеевна приебала на свою голову… Осталась бы лучше в литкружке Михалны… и я вместе с ней… Ёба, она с моей торбой… А х*й ли, все равно не тяжело, там только одна тетрадка по химии… Ну, и где этот ёбаный тормоз Полежайкин? Как жрать из нашего холодоса, так этот придурок тут как тут, еще и рыгает потом воздухом, как вокалист группы Cannibal Corpse, а как защитить – ни хуя… Может, обожрался в столовке сосисок с гээмошной соей, обосрался и в параше засел?.. Дома Гале дам п*зды, хоть она и Сергеевна, чтобы не рисковала так собой, не нарывалась… Если ваще домой вернемся, блять… Ёба, Дашонок, прощайся с роднёй, она почти вся тут, включая Полинку, только матуха в Канаде с ёбарем, и папашка с психами своими, и Пуговку, жаль, не увижу, и Машку… А, нахуй Машку, суку, блядь, напоследок подышать! Та не, всё равно жалко её, пропадёт без меня, наебнётся ж об дверь комнаты, она ж не помнит, где дверь… А Сергевна крутая ваще, умрет красиво, не то что Машка-дура-блядь… Дашка, это не больно, главное, чтобы кровь вышла раньше, чем почувствуешь боль… Хоть бы, если убьют, так – сразу… Эх, Женька, прости меня, хоть ты и сука…       Стопэ! Где-то я это уже слышала…       Да от себя же и слышала – когда Полинка мне пером угрожала. Так если сама Полина Перо мне ничё не сделала, чё ж ты ссышь каких-то пидорасов? Да она их щас разметет!»       – А ну-ка, извинитесь перед девочками! – строго поправила самая первая любовь Полежайкина очки, взирая на блатных, как на него в самый первый с ним учебный день. Справилась с ним – справится ли с ними? Она же еще с Сколовым справилась. Правда, там Полежайкин помог…       – Ну, извентиляюсь, блядь…