Готка в гопницу влюбилась, жизнь с откоса покатилась…

      … – Ну как, Илья, не жалеешь, что сводил меня не в чебуречную? – девочка с косичками, сбросив полусапожки, ждала в прихожей в стоптанных колготках, пока гигант снимет с нее верхнюю одежду. Куда ее вешать (одежду, не девочку), он уже знал, будучи ею (девочкой, не одеждой и не прихожей) натренирован. Она (сами догадайтесь, кто, автор устал уточнять) растягивалась в улыбке Чеширского Кота (автор, не терпящий совковый мультфильм про вышеупомянутого кота, взял данный избитый штамп из фиков по этому же фандому, но другому пейрингу) от такого внимания, а сквозь обнаженные зубы бормотала под длинный нос: «На самом деле это я тебя сводила…»       Она-то знала толк в мягкой манипуляции.       – Не, Галин’ Сергеевна, не жалею, ты чё! – ответствовал не менее радостный накачанный гигант, улыбаясь во всю недюжинную мощь накачанной улыбки, что свидетельствовало о том, что он сыт. – Такая огромная… э… попкорновая! Я в таких еще не ел!       – Илья… Это, вообще-то, кинотеатр! – Девочка-феномен, удивлявшая всех вокруг, сама не уставала удивляться недюжинной мощи гигантского накачанного интеллекта качка-гиганта.       «Надеюсь, никто из сестер не услышал досадного киноляпа Ильи!» – подумала, озираясь. Но им эти ляпы были не новость.       – Кинотеатр?! То-то я смотрю, чё у них на постое фильмы крутят, и плазма на всю стену, еще и так далеко… И громко! Даже меня не слышно, как я хрустю! А я ж старался! И меню хиленькое, как твоя бицуха, – один попкорн! – И похлопал себя по животу, впитавшему, как черная дыра, за вечер столько ведер воздушной кукурузы, что даже искушенная в арифметике и других точных науках Галина Сергеевна отчаялась подсчитывать – благо, хотя бы платил он сам…       – Не хустю, а хрущу… Точнее, хрустишь ты!.. – девочка внезапно перешла на шепот. – Я специально заказала эти места для поцелуев… – разочарованно и с укоризной прошептала, чтобы не услышали домашние, на ухо гиганту, дотягиваясь до него, привстав на упругие пальцы своих, больших не по ее росту, ступней.       – А ты весь сеанс попкорном прохрустел!       – А чё мне делать, не могу ж я его так глотать, не жуя! Не, я, ваще-т’, могу… Подкинуть попкорнину, и на язык словить! Я ж тебе весь вечер показывал!       Качок искренне недоумевал, силясь уловить суть претензий. Девочка, нарочно беседующая с ним о киновечере не в закрытой комнате, а в прихожей с расчетом на то, что сестры подслушают и сделают ее звездой внутриквартирных таблоидов ровно до очередного прихода Маши со свидания, на этих словах пожалела, что их явно слушают. И с театральным, но неподдельным пафосом закрыла узкий, но умный лоб с оспиной широкой ладонью…       – Галина Сергеевна, у тебя голова болит? – участливо справился качок, готовый за ее узкую умную голову разбить любую широкую глупую, подобную своей. Или даже такую же умную. Хотя он, не зная ничего, знал одно: таких умных больше нет. Хозяйка умной головы замотала ею, не убирая ладони с умного лба.       – Лоб чешется? – он не издевался… А вот хотел ли впрямь ей помочь, или только предстать участливым за бонусы в виде помощи на контрольной…       – Илья, тебе уже надо домой! – хозяйка качка вдруг вспыхнула необъяснимой для него агрессией:       – Та не, не надо – улыбнулся качок накачанной улыбкой. – Еще ж не темно, да и там все равно Филипп бухает в одно рыло, значит, делать нечего!       – Надо, ты просто забыл. Я лучше знаю, – выталкивала ботанка качка из двери, как застрявший фургон, чтобы он не проломился к холодильнику (тогда его не оттащил бы и эвакуатор). – И не «бухает в одно рыло», а «пьет в одиночку», сколько раз тебе говорила!.. Впрочем, хорошо хотя бы, что сам не бухаешь…       – Да чё ж я – алкаш, сам бухать? Я с пацана… – качок вдруг осекся, поняв, что его богиня не одобрит такой «расклад». – Ну, раз ты знаешь, что мне уже пора, значит, это правда, – согласился он, то ли от страха меняя тему ценой собственного ухода, то ли подчиняясь ботанке, как нижний собственной мистрессе. О таком нижнем могла мечтать любая доминаторша, и просто любая девушка с замашками альфы. Но выбрал он именно воробья с клювом и косичками – не в последнюю очередь за возможность списывать, не делая домашку, ничего не уча, и попасть на халяву в академию МВД, чтобы «нагнуть» весь район без боязни сесть.       Помогая Галине Сергеевне выпихивать самого себя, он самовыпихнулся, и чуть не сбил на пороге Полину. Испугался в первую долю секунды… Распознав в ней за вторую долю секунды не-Васнецову (не сестру своей альфы), он с перепугу рефлекторно приготовился в третью долю секунды сбить ее с ног поставленным «быком» в нос, как делал с Соколовым, сталкиваясь с ним в дверях класса и проходе между партами (разумеется, не при учителях). Но Полина опередила его, наорав:       – Полежай, ты чё, слепошарый, повылазило? Я ж ведь не посмотрю, что ты пацан, я ж всеку, ты ж меня знаешь!       Она не боялась его. Тем более она не боялась Сиплого, которого он валял на асфальте. Она не боялась никого – ни своего отца, ни тюрьмы, ни ментов. Последних она презирала, и Полежайкина в том числе, узнав, что тот собрался поступать в «ментовку». Но на драку старалась не нарываться – все-таки «пацанчик ровный», к тому же парень сестры девушки. Которая из-за широкого плеча Полины прикрикнула властным дет-металлическим голосом:       – Полин, хорош! Он и так уже испугался! – она была отличным психологом и циничным человеком (и угарно целовалась по-французски – Перо знает…)       – Илья, да что ж ты сегодня такой несобранный! – сделала вышибале выговор по партийной линии доминаторша в очках. – Меня же ты всюду пропускаешь, пропусти и Полину! – а сама досадовала на гопницу, из-за которой Илья проведет в квартире еще лишнюю пару секунд…       – Проходи. Не стремайся, Женя не кусается. Только бьется больно! – На своей территории Тарантул ощущала себя в безопасности, оттого благодушно острила, – впрочем, не менее цинично, чем когда была не в духе или боялась. Но, увидев, как в ответ Полина Перо с каменным, как всегда, лицом похлопала себя правой кистью по левому запястью, закрытому рукавом никогда не снимаемой олимпийки, и пошевелила растопыренными пальцами рабочей левой руки, сломанной Женей, но уже заросшей, как на кошке, Даша похолодела, как в первые дни от этого же жеста: она-то знала, что к тому запястью привязана ее, гопницы, тезка, которой Полина чуть не выдала Жене красную карточку на скамью запасных на том свете…       Полина не боялась. Она не испугалась Жени в первый раз, не испугается какой-то чемпионки малолетки и во второй. Тем более что с ней на шашлыках они не то что нашли общий язык (по-французски Полина целовалась только с ее сестрой), но, по крайней мере, когда Перо после активного тогдашнего отдыха облевала рукав Жениного форменного «олимпоса» (а точнее, шеврон с государственным гербом на нем), Женя приняла это относительно спокойно. Все равно тот «олимпос» был разрезан тем самым «пером»… На испуганный взгляд Гали, и дебильно-восторженный – Ильи, Женя ответила, что «качество дрянь, через неделю рвется, и куда там в Минспорта смотрят, такую форму голимую выдают, и в чем только мы на Китайские Молодежные Игры поедем!» Даша шепотом обещала ей купить новый олимпос с карманных денег, в которых отец не отказал готессе благодаря тому, что Женя прикрыла ее с курением, в качестве платы вывихнув ей ногу…       Уверенной походкой Полина вышагивала через прихожую в гостиную за своей любимой, ради которой вчера впервые в жизни сделала педикюр, который тут же и продемонстрировала, сбросив шлепки у входа. Тем не менее, губы она, по обыкновению, не накрасила. На этот раз даже была причина: она рассчитывала на поцелуи. Хотела передать Даше свой естественный вкус. Обе предпочли бы сразу свернуть в Дашину спальню, но, на беду, та была еще и Машина, а совладелица задерживалась с анонсированным ею культпоходом в ночной клуб. Задерживаться в понимании Маши означало часа на два-три… Легче было бы свести Полину в одной комнате с Женей, двумя черными мамбами и одним Сиплым, чем с одной Машей. Даша прекрасно это знала – она «сидела» в комнате с Машей всю жизнь…