Озерная долина

— Матерь… Уилфред распластался на застеленной постели, подложив руки под голову и уставившись в потолок. Сон не шел, имея привычку часто мучить детектива невыносимыми ночами бодрствования, спасения от которых для мужчины не было. Ни травы, ни настои, ни какие либо лекарственные средства не изгоняли недуг, приобретенный из-за большой утомляемости на работе. Перед глазами вырисовывался образ Михеля, всегда одетого в выглаженный и опрятный халат, в очках и с сильно выпирающим кадыком. Вид у него вне зависимости от здоровья был усталый и побитый. Он тогда, в затхлом помещении морга, подошел к Уилфреду, сдергивая с рук перчатки, и, замявшись, произнес своим тихим голосом: — Сорок с лишком лет, а чиста как Дева Мария. Никогда на этом самом столе, — он кивнул в сторону железного ложа путников последнего пути, — не лежали девственные женщины такого возраста. Уилфред брезгливо взглянул на уже порядком размякшее тело погибшей, заботливо укрытое белой простыней до самой макушки. Не познавшее даже радостей материнства и не хлебнувшее горя неминуемого роста своих отпрысков. Но не жалость, а какое-то более примитивное и неуважительное чувство вызвала у детектива убитая. Должно быть, интуитивно. И вот сейчас, лежа в дремотной задумчивости, Уилл пытался соотнести этот пикантный факт со словами Эмили о тяжкой потери матери. Безусловно, Михель не был специалистом по женской части такого узкого профиля, но на его опытность можно было положиться. Это была существенная зацепка, которую девушка, сама того не подозревая, поднесла детективу на блюдце. Возможно, эти осиротевшие брат с сестрой были приемными, но данный факт никак не укладывался в голове Уилфреда. Так не было принято, и вряд ли именно в этом убогом месте скрытная аристократичная семейка решила нарушить незыблемый дворянский канон. Вспомнились ему и слова о некоем душевнобольном составляющем, также обитающем в этом особняке. Больше на психически нестабильного человека походила сама хозяйка — в ее мимолетных ужимках сквозило нечто истерическое — но и в здравости ей отказать было нельзя. Больно хитра и обворожительна. Уилфред был уверен, что она придет к нему чуть ли не сегодня ночью. Хотя особа такого склада может предпочесть и поиграть в недотрогу, покуда он не начнет копать глубже. Как бы еще больше округлись эти чудные глазки, сверкающие невинностью, которая была подобна пыли, заметающей ее порочные следы, если бы узнали о том, как скоро раскусили их пошлую натуру. В соседней комнате раздался скрип полов. Кто-то встал с кровати, передвигаясь мягкой поступью, явно осторожничая. Детектив приподнялся, напрягая слух. Он отсчитал ровно пять шагов. Затем снова повисла зловещая тишина. Комната Уилфреда была предпоследней в данном ответвлении коридора, покои же Эрика и Джека находились в другом крыле. От осознания этого факта детектива прошила нервная дрожь, заставляющая встать и двинуться к двери, не дыша, ощупью выбирая более надежные на вид половицы. Ни звука не издавали просторные залы и незаметно покачавшиеся от сквозняка портьеры, ревностно храня покой своих обитателей. Уилфред на выдохе надавил плечом на соседнюю с ним дверь. Она легко поддалась, распахиваясь и по инерции ударяясь о стену. Фигура у окна, сквозь которую как бы просачивался бледный лунный свет, дернулась, резко оборачиваясь и застывая подобно уличенному в своем укрытии зверю. Уилфред не смел ступить ни шагу, чувствуя, как горло стискивает незнакомое ранее чувство. Ибо не видел он существа прекраснее того, что предстало перед его глазами, дрожь которого была ощутима даже на расстоянии. Почти точная копия Эмили, ее брат-близнец, который был младше сестры на пятнадцать минут и которого детектив сперва принял за девушку, чья красота была не сравнима не только со своею кровной родственницей, но и со всеми дамами, которых знал Уилфред, был поражен не меньше своего незванного гостя. Столь необычная близость брата с сестрой, чьи узы были гораздо теснее обыкновенных, о чем ни раз свидетельствовала наука, поразила детектива. И как он раньше не додумался о причине такой горячности и такого разительного преображения Эмили, когда речь заходила о нем?... Юноша был более худосочный и бледный, с тремя следующими друг за другом родинками на шее, с оленьими глазами такого же бледно голубого цвета, взгляд которых застыл на лице детектива, полный смеси страха и отчаянья. Одна тонкая рука, которую можно было обхватить двумя пальцами, взвилась вверх и прижалась к сердцу, а другая тяжело оперлась на подоконник. Мгновение — и Уилфред, бешено дыша, подхватил падающее без чувств тело, облаченное в крайне странный наряд. Должно быть, эта черная рубашка в пол, с пышными кружевными манжетами у кистей, была чем то вроде спального одеяния. Оно сглаживало угловатую худобу тела и была плотной на ощупь, явно для бо́льшего сохранения тепла. Его комната была обставлена намного богаче и вычурнее, чем временное место жительства мужчины. Кровать была застлана двумя пышными покрывалами, которые были расшиты витиеватыми узорами, и изголовье которой усыпа́ли дутые подушки со взбитой периной. Левее приоткрытого окна находился мощный стол, на котором в беспорядке лежала исписанная бумага и были расставлены три ажурных канделябра. В углу находился неприметный резной комод, на котором покоилась книжка в красивом бордовом переплете, а на прикроватной тумбочке возвышалась позолоченная клетка с распахнутой дверцей. Но самым необычным составляющим этих покоев являлся расписанный на церковный манер потолок, на котором был искусно изображен какой-то библейский отрывок. Цветовая гамма и стиль имели потрясающее сходство с гобеленом второго этажа. Уилфред уложил юношу на постель, тыльной стороной ладони проводя по его ледяному лбу. От всего его крайне тщедушного тела, сквозь тонкую кожу которого отчетливо прощупывались уплотнения костей, веяло холодом, на висках проступали болезненные ниточки синих вен, а ресницы заметно подрагивали. И тощая грудь вздымалась часто-часто, как если бы он не находился сейчас в забытье. Смотрелся он на своем ложе гармонично, во всем его окружающем детектив смог рассмотреть черты этого крайне несчастного на первый взгляд человека — обставлено жилище тускло и тоскливо, но со вкусом. Впрочем, как и все в этом доме. В крепко, даже судорожно, сжатых пальцах правой руки Уилл рассмотрел крест на тонкой латунной цепочке. Оказалось, родинок было гораздо больше: они рассыпались мелкими пятнышками, хорошо видными на бледной коже, и во впадинках ключиц, и поменьше на скулах, и даже на маленьких ушках, скрытых ворохом темных не стриженных волос. Столь беззащитный и безмятежный вид умилял и пугал одновременно, за тонкими веками крылась печаль, а в плоти, казалось, нету бега крови. Все застыло. Время, дыхание…и эта мертвая красота, запечатленная и скрепленная в этом человеческом образе невообразимой хрупкости и утонченности, без намека на мужественность, такая воздушная, неощутимая ни в руках, ни в пространстве, смутила и даже разозлила Уилфреда. Эмили ворвалась в комнату подобно фурии, издавая невнятный клич и впиваясь своими ногтями в плечо оторопело застывшего детектива, который и не заметил, что уже доле пяти минут пялился на юношу, который все еще был без чувств. — Да будьте вы прокляты, — она упала на колени подле кровати, отчего полы ее ночного платьица задрались, и Уилфред поспешил отвернуться, — А я смотрю, чего мне не спиться. Сердце мое болит… Ее глаза были полны нескрываемой ненависти. В комнату влетела служанка с мокрыми ватками на блюдце. Она принялась бережно смачивать ими нос и плотно сжатые губы юноши, шепча молитву. От этой жалостливой картины детектив растерялся еще больше. — Просила же не донимать его. Я к вам радушно, а вы.., — глаза Эмили увлажнились, — Хватит с вас представления, уйдемте. Уилфред послушно вышел вслед за девушкой, ели сдержав себя от того, чтобы повернуться и убедиться, что ее брат все еще находится в обмороке. — Везде ищейкам нос сунуть надо. Только вам и доверяла, разместила ближе всех.., — Эмили походила на старую, с досадой ворчащую женщину, в особенности из-за своих насупленных бровей и сморщенного носа. Ну и из-за непрекращающейся брани, которую детектив с молчаливым достоинством сносил, все еще пребывая под впечатлением от увиденного. Хозяйка зашла в гостиную, тут же падая в кресло и нервно выдыхая. Уилфред ее примеру не последовал, уставившись на тлеющие угли в камине. — Однажды он не приходил в себя несколько дней…, — Эмили принялась накручивать на лощеный пальчик кудрявый локон распущенных волос, — Всегда за него душа болит. Мы с ним очень родны. Она запнулась, словно только сейчас вспомнила, что она прибывает в неглиже, и принялась разглаживать складки своей местами сильно просвечивающейся сорочки на ляжках. Такой ладной фигуре позавидовала бы любая столичная вертихвостка. — Скажите, мисс Форестер, а вы хорошо знали свою мать?, — Уилфред сократил расстояние между ними, — И что случилось с вашим отцом? — Отец погиб. Трагично., — Эмили засуетилась, пытаясь показать свою мнимую неприязнь и обиду от близости детектива, — Гибель матери терзает нас с братом до сих пор. Складывается ощущение, что вы не так уж и дальновидны, раз крутитесь вокруг одного и того же. Точно ли поможете нам, аль только беду привезли? Брата моего… — Приношу свои извинения. Я не знал, что он так плох.. — Он плох?! Да он светоч всей моей жизни и жизни каждого, кто будет близок с ним, — она вскочила, прижимаясь к Уилфреду вплотную, — Да, болен. Но такой славный… Она, мятая и вдохновенная, готовая разреветься, кинулась на мужчину, вцепляясь в него и повисая, от чувств беспощадно царапая кожу. Он стиснул зубы, подхватывая ее и принимаясь подниматься по лестнице, отчего она обхватила его ногами, прижимаясь крепче и принимаясь безудержно рыдать, утыкаясь в сильную грудь, которая непроизвольно успокаивала, уменьшая приступ истерии и расслабляя. Наверное, именно так должно действовать любое мужское присутствие. Иначе в нем просто нету смысла. Одним своим духом и сдержанностью, своими знаниями и опытностью, Уилл невольно располагал, пленял и заставлял возжелать его каждой частицей организма, отдаться его воли, возможно, на погибель. Но погибель, которая этого стоит. Как только они приблизились к ее кровати, Эмили принялась сопротивляться, цепляясь за детектива сильнее и неистово стуча стиснутыми кулаками по его широким плечам, которые сводили с ума всех — в этом чувствовалась превосходство и сила, в одном телосложении, не говоря о внутреннем духе, скрытом механизме воздействия на окружающих, при котором все до единого склонялись, невольно подчиняясь и доверяя свои даже самые сокровенные тайны. Открываясь полностью, каждый безвозвратно вскрывал свое подлинное нутро. Эмили слишком долго играла во взрослую. И двадцать три года за спиной казались ей шуткой времени, обманом, взрастившим ее столь стремительно и дерзновенно, затем возложив на плечи тяжкий груз ответственности. Уиллу удалось скинуть девушку на постель. Верхняя пуговица его рубашки была сорвана, обнажая крепкую шею, на которой трепетала вена, несущая в себе живительный сок. — Убирайтесь завтра. Найдите того, кто это совершил и приведите ко мне. Я сама устрою правосудие, — девушка свернулась, подогнув ноги к самой груди, — Вырву его подлое сердце и возложу на могиле нашей родимой матушки. Уилфред с тягостным ощущением закрыл за собою дверь, покидая комнату Эмили. В это же время в потемках четырех душащих своим равнодушием стен Эрик отчетливо расслышал стук в наглухо запертое окно, находившееся на приличном расстоянии от земли. Ему тоже в эту ночь не спалось, преимущественно из-за неугодного соседства с «рыжей бестией»‎, так он про себя нарек Джека, который до сих пор доставлял ему сплошной дискомфорт. Так вот стук этот был слишком мягок для камня или иного брошенного предмета, но и оказаться кому либо прямо под окном третьего этажа было чем-то фантастичным. Он осторожно вылез из-под одеяла, подойдя к подоконнику и отодвинув напитавшуюся от ненадобности пылью штору, затем пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной темноте двора. Восточное крыло, где и находилась комната Эрика, располагалось как раз со стороны сада, и все стекла выходили на него. Наконец, когда глаза сумели привыкнуть к единственному источнику света в виде луны, он в ужасе отступил назад, спотыкаясь и неловко приземляясь на копчик. Зашипев от боли, Эрик к своему несчастью не заметил, как над ним со спины нависла тень, затмившая слабое свечение от распахнутой портьеры и от величины которой он невольно вскрикнул. Дальше наступили темнота и тишь, пропитанные расплывающимися кругами луны — последним образом, запомнившемся разуму, и сопровождаемые неприятной пульсацией в голове, которая заставила закрыть глаза и погрузиться в плен глубокого одурманенного сна.