Озерная долина

Миссис Л вальяжно развалилась в кресле, приняв не самую красочную позу. Она вытянула свои полные ноги и уложила их на табуретку, стоящую в опасной близости от камина. На детектива она даже не обернулась, продолжая задумчиво наблюдать игру пламени, блики которого зловеще отражались в ее глазах. — Присаживайтесь, мистер Лэрд. Я готова говорить — голос ее был груб и очень похож на мужской, звучал звонко, но не зло, и делал ее похожей на нудную воспитательницу или снисходительного главнокомандующего. — Мне известно... — О, нет, детектив, позвольте начать не с этого. Сперва мне бы очень хотелось ввести вас в курс дела. По нынешнему раскладу дел мой племянник Эшли является наиболее вероятным наследником не только земель озерной долины, но и земель моего покойного мужа, который все оставил на него. Мэйсон не имеет абсолютно ничего. — Прошу меня простить, но... — Я вижу и замечаю все вокруг, пусть и не являюсь профессиональным сыщиком, и кое-что без внимания оставить не могу. Этот худосочный отпрыск покойной моей сестрицы (при этих словах она спешно перекрестилась) не может быть достойным относительно приличного состояния, покуда строит глаза приезжим мужчинам. Судьбой Эмили я давно распорядилась: в следующем году она покинет это место навсегда, будучи обещанной в жены состоятельному человеку. — И она об этом уведомлена? — Безусловно. Она хорошая актриса, и тяжесть на своей душе сокрыть всегда сумеет. Так в наших кругах принято платить за статус и роскошь. И она это понимает. — Так вы обвиняете меня?... — Прошу вас быть рассудительнее и не ломать уже испорченный жизнью экземпляр. Эта игрушка создана для другого. — Ваши речи мне не по душе. — И не только вам! — А что, если эта самая игрушка есть орудие убийства? — Вы допускаете это? Смешно. — Знаете....ваша сестра....вы присутствовали на ее родах? — Боже, нет конечно. Даже представить страшно. — В ходе медицинской экспертизы было выявлено, что она девственна. — Ошибка. — Никак нет. Я специально запрашивал более точных деталей касаемо данной информации.... Миссис Л переменилась в лице, спуская ноги на пол. — Вы пугаете меня — она поднялась и направилась к окну. Ей стало нестерпимо душно. Ее полные руки кокетливо поправили коралловую заколку в волосах. Уилл заметил, как ее пальцы чуть подрагивали от напряжения. После минутного молчания, женщина неспешно обернулась, смотря уже более осмысленно и сосредоточенно: — Им незачем было убивать мать. Это просто не имеет смысла. — Вы бы могли взглянуть на погибшую? — Ох....если это поможет расследованию, то, пожалуй, я бы смогла. — Я учту это. Спасибо. Детектив встал, собираясь уходить и стараясь как можно точнее запомнить весь разговор. К большому его неудобству он забыл забрать блокнот у Эрика. — Детектив, вы дали мне обещание — миссис Л многозначительно вздернула свои густые брови. — Вы ошибаетесь. Уилл тихо закрыл дверь, направляясь к лестнице с ощущением необъяснимого прилива чувств. Желание было невозможно отличить от любви, восторга от тревоги, глубокой ревности от пустого раздражения. Это был клубок, смазанный ароматом зарождающейся зависимости, который катался по телу и подгонял вверх — вперед, к эпицентру, к мягкой обволакивающей тебя глубине, к неизведанным просторам. К любви, пускай неполноценной, пускай бессловесной, но уже властвующей, всегда находящейся ниже своего данного людьми определения. Намного ниже и пошлее. Ему впервые захотелось вгрызться в такую заманчивую возможность забыться, вкусить все прелести этого плода; ему казалось, что на дворе глубокая ночь, в то время как солнце лишь коснулось своим раскаленным боком края горизонта; ему чудилось, что его не ждут, но жаждут. С такой же внезапной силой, с какой возжелал он сам, вернее не он, но какая то часть той многогранной личности, которая находится внутри него и которой обладает каждый из нас, и все они удивительно не похожи друг на друга. Каждый шаг отдавался шумом в ушах, каждый шаг кутал голову в приятную пелену. Уилл не стал стучать, он ворвался внутрь и застал растерянного юношу сидящим на коленях на застеленном покрывале. Накал ощущений бушевал в нем не по его воли, но по воли внутреннего существа, которое возопило и остервенело забрызгало своею слюной все человеческое, теперь пожирая ненасытным взглядом Эшли, мирно находящегося на своей постели с дневником в руках. Привычная картина, ничем не примечательная, но теперь казавшаяся вызовом и провокацией. Форестер испуганно ахнул, отбрасывая свое чтиво в сторону и вскакивая. Кажется, он смог разглядеть в Уилле нечто новое и ранее им неизведанное, особое внутреннее состояние, о котором даже мыслить не смел. А теперь столкнулся один на один. Он рванул к двери, но рука, еще недавно мирно покоившаяся в кармане его пальто, перехватила его поперек талии, легко приподнимая над полом. Эшли запыхался, его голова неприятно закружилась, а стук сердца отдавался чуть ниже желудка. Ему не надо было говорить Уиллу, как сильно он испугался, мужчина и сам не мог разобраться в своем подкожном бунте, который кипятил кровь, и ее кипяток со всей силы обжигал нутро, а потому в равной степени был для детектива страшен. Эшли не успел заметить, как он оказался закинутым на чужое плечо, больно впивающееся в бедро, и это было невероятно контрастно с теплой грудью, к которой его прижимали. Но, вопреки сковывающему конечности страху, он не сопротивлялся. Стоило спине юноши коснуться кровати, и он отпрянул к противоположной ее стороне. — Уйдите. — Зачем ты звал меня? — Уйди. — Только не говори, что это не богоугодное поведение. — Так и есть. Я не смогу. — Тогда я действительно вынужден уйти. Эшли задрожал, со всей силы сжимая в кулаки простынь. — Ты вынуждаешь. — Это любовь, Эшли. — Это истязание. Уиллу показалось, что юноша сейчас расплачется. Он нерешительно распростер свои руки, пододвигаясь чуть ближе. Эшли тут же в них нырнул, прижимаясь, как он особенно любил, своею щекой и принимаясь что-то невнятно бормотать. Детектив принялся мягко поглаживать темные волосы, затем мять тонкую шею и целовать чужие скулы, из-за чего юноша смешно мотал головою, стараясь уйти от нежной ласки. — Я не трону — Уилл с несвойственной ему игривостью прикусил чужое ухо, вызывая у Эшли смех облегчения. Мужчина тут же воспользовался мгновением этой легкой веселости и прижался своими губами к чужим, которые ту же плотно сжались, а маленький нос сморщился от натуги. — Нет? — детектив заглянул в ледяной плен голубых очей, которые были полны смятения и нерешительности и сильно контрастировали с его собственными. Темными и расширившимися от возбуждения. Одно движение — холодные пальцы мягко накрыли его собственные, поглаживая, и Уилл уткнулся носом в изгиб шеи, настолько плавный, будто кто-то вылеплял его, прилагая огромные усилия, дабы выдавить умелыми пальцами подобный шедевр. Исключительное изящество. Эшли с невиннейшим видом начал расстегивать рукава его рубашки, просовывая свою тонкую руку под ткань и замирая. Мужчину его попытки добавить чувственности откровенно забавляли. Вопреки своей природной красоте юноша был абсолютно не сексуален. Безусловно, он умел возжелать и быть желанным, но в нем напрочь отсутствовала раскованность и, что самое главное, любовь к своему телу. Изуродованному мелкими полосами шрамов. Уилл надавил на его плечи и, долго промучившись с кружевным воротником, наконец расстегнул рубашку, принимаясь пристально разглядывать откровенно жалкую картину: резкие очертания выступающих ребер, плоский живот, выпирающие ключицы и аккуратный кадык. На мгновение ему даже захотелось уйти от задуманного. Слишком уж тщедушен и слаб был вид молодого тела, которое подвергается всевозможным пыткам: голоду и повреждению, холоду, а теперь еще и.... Эшли к процессу совершенно охладел, теперь походя на прекрасную заводную куклу, в которой еще не привели в действие необходимый механизм. Его глаза уставились в расписанный библейским сюжетом потолок. Наверное, его мысли снова были о высоком. А высоким в его представлении о мире был лишь Бог, которому принадлежало все вокруг. И которому принадлежал он сам, предательски отдающийся другому. Уилл провел языком по его нижней губе, со всей силы сжимая ладонями узкие бедра, которыми Эшли тут же заелозил, выдыхая и приоткрывая свои искусанные от смущения уста, чем мужчина не преминул воспользоваться, с напором проникая внутрь и углубляя поцелуй. Юноша прикрыл глаза, обхватывая крепкую спину детектива руками и стараясь проникнуться осознанием, что он готов предать любые силы мироздания, лишь бы этот человек с такой страстью и вожделением относился к нему — ничтожной, но все же что-то стоящей людской единице, готовой стерпеть любое унижение и боль, лишь бы обладать и располагать. Уилл распылялся, покусывая нежные плечи и грудь, ощущая вкус чужой кожи и запах, головокружительный запах этой его покладистости и неопытности, запах жертвенности и смирения; он сплюнул на ладонь, отчего Эшли передернуло, что послужило сигналом для мужчины нести самые ненавистные ему речи, полные красивых эпитетов о любви и красивой нежности, которую она гарантирует. И ни слова об удовольствии. Тело юноши выгнулось от боли, когда два пальца с усилием проникли вглубь него, преодолевая и разрушая последнюю его связь с неиспорченным и чистым, к чему всегда стремилась его душа и всегда напарывалась, рвя грудь, о жизненные препятствия. Его глаза омылись солеными брызгами мольбы, а на лбу выступила испарина натуги. Он крепко стиснул свои зубы и тяжело задышал; лицо Уилла слилось в одно неясное пятно, а низкий голос уплывал куда-то вдаль. Разочарование и боль затмили собой все происходящее, и Эшли забился в самой настоящей истерике. Широкая ладонь тут же накрыла его рот, отчего юношу охватила самая настоящая паника, и он закричал от бессилия. Но получилось лишь приглушенно замычать. От недостатка свежего воздуха ему казалось, что он тотчас потеряет сознание. Уилл с размаху качнул бедрами, и мир померк. Для них обоих. Детектив содрогался от острого удовольствия, окутывающего его члены, из-за узости и мягкости, из-за чужой беззащитности и слабости, ему страстно хотелось ускориться, но Эшли сжался, будто парализованный, с широко раскрытыми глазами, его грудь вздымалась редко и прерывисто. Сердца своего он не ощущал. — Расслабься, Эшли, боль пройдет... В ответ юноша лишь издал глухой стон, пытаясь отползти. Уилл подхватил его спину, прижимая разомлевшее тело ближе к себе, благодаря чему ему удалось проникнуть еще глубже. — Эшли... Юноша слабо улыбнулся, чувствуя онемение в нижней части живота, от которого действительно стало чуточку легче. Он уперся лбом в плечо мужчины, роняя редкие слезы. Руки, все те же сильные, но уже таящие опасность руки приподняли его и снова насадили, принимаясь совершать это действо с пугающей Эшли равномерностью. По его разумению происходящее было похоже на мерный ход машины, готовой без устали входить, входить, входить... Ни на секунду не сбиваясь, с остервенением вдалбливаться и взламывать эластичные стенки — это и есть любовь? Это и есть процесс создания новой жизни? Неужели это так важно?... Пальцы на ногах сжимались в такт движениям, руки рвали простынь, живот неприятно терся о живот детектива, на которого Эшли боялся смотреть. На распыленного страстью, обуреваемого животной похотью человека, который вел себя вполне по-человечески. И был чертовски красив.

***

Очнулся он лишь когда Уилл особенно сильно прижался к нему, а внизу стало удивительно тепло и до отвращения липко. — Ты же простишь меня? — мужчина хрипел и удовлетворенно ластился, еще не покинув тело Эшли и мягко массируя его поясницу. — Бог простит...