Пачка анальгина

      На душе было паршиво. Туркин, как в детстве вжимая голую шею в воротник куртки, бродил по улицам до самого вечера, согреваясь в магазинах. Но стоять слишком долго в магазине было стыдно, поэтому приходилось выходить на улицу и брести в поисках следующего теплого пристанища. Вот продуктовый магазин. Вот клуб. Там школа. А слева парк. Только пивнушку снесли. На ее месте теперь поставили стенд с фотографиями и надписью «Гордость нашего района». Правда, хульганье почти сразу же модернизировали эту надпись на более правильную формулировку: «Подлость нашего района». Валера криво усмехнулся и завернул на аллею. Он знал здесь каждую тропинку, каждую скамейку. Каждое утро в детстве шел сюда, как на работу, в поисках пустых бутылок... Пьяная мать, грубые отчимы, побои, голод, вражда с мальчишками. Тогда это все воспринималось как естественные события в жизни. С годами ничего не менялось, только драки стали жестче, как и приступы гнева матери. Ее ударить не мог, приходилось вымещать злобу во дворе. Он вспоминал с благодарностью только одного человека – единственного из любовников матери Сашу, того, кто год дарил ощущение счастливого детства, того, кто научил его драться и верить в себя. Того, кто оказался вором...       – Слышь, а че у тебя штаны такие узкие? – раздалось за спиной. – У сестры младшей спиздил? Валера рыкнул себе под нос и продолжил идти, но невольно глянул вниз на свои штаны. Что и говорить – правда стали малы. Недавно сам взял деньги из тумбочки, чтобы элементарно купить себе новые. Купил. Мать верещала как дикая кошка, с боем отбила покупку у сына и продала на толкучке. Вернувшиеся деньги снова были спущены на водку и маленькое преображение Лидии – она постриглась и купила новую помаду.       – Слышь, глухой, что ли? К тебе обращаются! Западло с нормальными пацанами побазарить? Его грубо и нахально развернули. Один, чуть выше Туркина ростом, стоял напротив, второй уже перегородил дорогу дальше. Валера оглядел обоих, сжимая кулаки в карманах куртки.       – Есть че по мелочи хорошим пацанам? Туркин осклабился.       – Я сейчас в штаны наложу – местный рэкет объявился. Сразу все карманы выворачивать, а?       – Ну можем сами поискать, но даем тебе время подумать.       – А если нет?       – А ты найди, – наступил на него тот, что сбоку. – Попрыгай там.       – Можем, сами попрыгаете отсюда нахуй? О том, что Казань давно начала делиться на группировки, Валера знал. Пацаны из класса, уставшие получать люлей и стоять на счетчике у старших, пришивались к одной из таких группировок. Туркин пришиваться не думал. Отбиться от подобных ему было не сложно. Даже иногда полезно – было куда и на ком спустить агрессию, которая приливала к груди каждый божий день. Районы давно были разделены, и редкие места еще не были забиты той или иной группировкой. Парк и улица вдоль него, где как раз они находились, была нейтральной зоной. Валера об этом знал. Дуэт гопоты переглянулся, осклабился. У любого человека есть табу на спонтанную агрессию. Даже если к тебе подошли полные отморозки отбитые, им всегда нужен повод, пускай самый смешной или надуманный. Тут даже если пострадаешь физически, то сохранишь достоинство, ты уже не лох, а воин, который проиграл бой, но не войну. Драки было не миновать. Ничья в такой ситуации – это уже победа. Если тип не хочет слыть побежденным, то у него, как правило, один вариант – тупо тебя избить, что автоматом переносит его в стан правонарушителей, а также в разряд беспредельщиков, с точки зрения понятий. Всё что ему нужно – это просто возвыситься в глазах кентов и своих собственных, за счёт твоего опускалова.       – Ну че, чушпан? Ты сам напросился. Цапля, пробей ему! Но стоило одному замахнуться, Туркин сделал подсечку, и пацан полетел на асфальт.       – Ах ты бля, чертила мутный, иди сюда! Второму прилетело в ухо, да так сильно, что он осел, пытаясь перебороть звон в ушах. Первый уже вскочил, но тут же получил удар локтем в лицо и сразу же в солнечное сплетение. Он мучительно захрипел, складываясь пополам.       – Ну все, пидрила, ты покойник, понял?! Второй подскочил, снова пошел вперед, но на этот раз, прикрываясь левой, выждал момент для сокрушительного удара правой. Валера отлетел, понимая – если начнет мудрить, шансов не останется. Поэтому ринулся вперед и неожиданно раскрылся, тут же нырнул под его правую, подшагнул и с обеих рук ударил в диафрагму – раз! два! В следующую секунду левая противника опустилась Туркину на затылок, и тот снова отшвырнул парня назад прямым левой, который пришелся ему прямо по губам, разбив их до крови. Валера, отхаркавшись, вскочил на ноги. Ложный выпад левой, еще один – и тогда он отчаянно, со всего маху, ударил правой, угодив второму под скулу. Брызнула кровь. Тот качнулся с носков на пятки, Туркин ударил левой в живот, и тогда первый, схватив и сжав его, принялся молотить левой, не давая Валере вырваться.       – Опа, разъезд, на нейтралке на людей наезжаем, а? Туркин сплюнул кровавые слюни, пока эти двое, отряхиваясь и переводя дыхание, глядели на поравнявшегося с ними парня. Он явно был старше их троих вместе взятых, ближе годам к двадцати.       – А когда у нас Универсам чушпанов щадить начал? Не ваш ж.       – А ты спрашивал? – парень шагнул на него, взирая снизу вверх. – Или шелуха у нас не знает понятий? Научили плохо?       – Так отвечает тоже плохо, – Цапля утер расквашенный нос и смачно харкнул в сторону.       – Какой спрос – такой ответ. Да, Волчонок? Валера быстро метнул на него взгляд, соображая. Этот космач его что, волчарой назвал? Не успел он отреагировать – парень вдруг ударил Цаплю коленом в пах, боднул его головой в подбородок и бросил к ближайшей чугунной скамейке. Второй успел сделать всего один шаг, прежде чем длинная, как стрела автокрана, ручища ухватила его за воротник куртки и мощным рывком швырнула на снег. Туркин посторонился, давая ему упасть. Тот приземлился на бок, подставляя руку, чтобы миновать падение полностью, второй пятерней юрко нырнул во внутренний карман своей куртки. Универсамовский рывком поднял шкета и заставил стоять прямо, второй ладонью взял его за глотку и слегка сдавил.       – Что же ты, паскуда? – ласково спросил он, свободной рукой выворачивая «бабочку» из его безвольно повисшей руки. – Что ж ты делаешь-то, шваль? Ножик улетел в сугроб. Парень смачно пробил пацану в жбан.       – Прыгай, чушпан. Валера шмыгал разбитым носом, приглядывался к собирающему себя со снега Цапле, пока его дружбан, просверлив Универсамовского взглядом, пытался дальше корчить из себя нормального пацана, умываясь собственной кровью.       – Ты лучше по-хорошему, шкет. Иначе ему отдам, – парень указал глазами на Валеру. – А он у нас немного бешеный. Я просто ваш балет красивый вовремя прервал. Пацан кучевряжился еще несколько мгновений, пока Цапля, получив в жбан для ускорения принятия решения и валяясь в снегу, не прохрипел:       – Рама, отдай.       – Охуел?       – Отдай!       – Волчонок, ускорь мальца. Не стесняйся. Универсамовский швырнул пацана прямо в хватку Туркина, закурил новую сигарету и безучастно отошел в сторону. Он докурил до самого фильтра, равнодушно разглядывая небрежно оштукатуренные стены гаражей неподалеку и прислушиваясь к звукам, доносившихся за спиной. Швырнув окурок под ноги и придавив его подошвой, обернулся и негромко хлопнул в ладоши.       – Ну что?..       – Мамой клянусь, больше нет, – прохрипел разъездовский.       – Мамой клянется, – с некоторым сомнением повторил Туркин, оборачиваясь к Универсамовскому.       – У таких, как они, мамы не бывает, – уверенно ответил тот. – Они, как бациллы, размножаются делением. Ищи, должны быть. Одышливо пыхтя, Цапля отдал последнюю мелочь, озабоченно вращая распухшей кистью и прислушиваясь к своим ощущениям: ему показалось, что схлопотал перелом. Рама все это время издавал множество звуков – стонал, хлюпал, скреб подошвами по снегу, всхлипывал и что-то неразборчиво бормотал. Он напоминал огромного раздавленного червя – титанического опарыша, такого же бледного, грязного и отвратительного до тошноты.       – А теперь домой, смотреть «Спокойной ночи, малыши», – Универсамовский сплюнул около них, хлопнул Валеру по плечу, утягивая за собой. – Потолкуем пойдем. Прочь из парка они еще шли молча. Туркин поглядывал на косматого парня, хлюпая разбитым носом, пока не решил первым нарушить тишину:       – А с чего вдруг своим признал? Универсамовский снова закурил, пожал плечами:       – Видно, что пацан нормальный.       – А че за кликуху мне присвоил?       – Что первое в голову пришло. Ситуацию спасал. Ты хоть и прыткий и дури в тебе, видимо, полно, но двоих таких шакалов с бабочками мог и не вывезти. Мелкий еще, а дерешься как на убой, по-взрослому. Но отвечать-то рано или поздно тоже по взрослому придется. Он затормозил, снова прикуривая, затормозил и Валера. Молчал, анализировал, пока тот осматривал его с ног до головы.       – Ну что, знакомиться будем? – протянул наконец руку. – Вова меня зовут. Адидас. Туркин крепко пожал протянутую ладонь.       – Валера.       – Идем... Вова ускорил шаг, направляясь к одному из близ расположенных домов.       – Куда мы? – нагнал его Туркин, когда Адидас резко затормозил, отшвырнул недокуренную сигарету и метнулся к скамейке около подъезда. Там, в снежном сугробе, распластался местный алкаш.       – Помоги соседа довести, – обратился к новому знакомому Вова, подхватывая мужика под правую лопатку. – Их бросать нельзя. Помогать надо, понял?       – Ты че, Робин Гуд на районе?       – Нормальный пацан на районе, – стальным тоном парировал Адидас. – На своём, при условии. Вот те черти, – он кивнул куда-то в пространство, но явно имел ввиду шнырей с разъезда, – помочились и дальше б пошли. А нормальный пацан он кто? Тот, кто за справедливость. Стойкое отвращение к алкашам Туркин еле подавлял. Однако спорить не стал, подхватил его под левую руку и помог Адидасу затащить его в подъезд.       – Это дядь Толя. Хороший мужик, в прошлом директор комбината. С должности сняли, жена ушла, вот и запил... – объяснял парень, втаскивая соседа вверх по лестнице. – Давай сюда его. Вот так. Дядь Толь? Отвесил ему легких пощечин, приводя в сознание. Тот замычал, почувствовав перепад температуры, веки не открылись, но задергались.       – Жить будет. Отойдет, домой доползет, – констатировал Вова и зазвенел связкой ключей. Толкнул вперед дверь и кивнул Валере: – Заходи. Давай, давай, че как девка на дискаче мнешься? Туркин перешагнул порог и даже замер на пару мгновений. Простор и убранство квартиры поражали.       – Не стесняйся, – распорядился Адидас, наспех скинул ботинки, – раздевайся, проходи в зал, – бросил на вешалку куртку и ретировался куда-то вглубь квартиры. Валера медленно стянул кроссовки, аккуратно подвинул их к стене рядом с остальной обувью – начищенными до блеска ботинками, наверняка, отца, смекнул он, и австрийскими, ярко-красными и кипельно-белыми туфлями, и еще парой кроссовок, явно по мере ухоженности принадлежавших такому же подростку, как и он. Туркин вошел в просторную гостиную. Присвистнул, ощущая такой стойкий контраст со своим подземельем, где даже воздух был мрачным и тяжелым. Здесь же и дышалось, и ощущалось все по-другому. Адидас уже вернулся из ванной и протянул пареньку чистые, почти новые штаны.       – Тебе, шпале, как раз будут.       – Зачем? – удивился Валера.        – А ты и дальше хочешь дырками сверкать? – Вова подбородком кивнул на огромную дырень на штанах Туркина. Тот и не заметил и даже не почувствовал, пока шел.       – Спасибо.       – А то, что с этих чушпанов стряс, потратишь на новые. По размеру. Быстро переодевшись, Валера шагнул в небольшую, но уютную комнату Адидаса. Здесь стояли две одноместные кровати, письменный стол, уставленный учебниками и магнитофоном. Висел турник, стены были оклеены заграничными кумирами. Внутри Туркина что-то заныло. У него такой комнаты никогда не было.       – Универсам... Это ты о чем говорил? Вова шлепнулся на свою кровать и вкратце поведал о существующих и набирающих обороты группировках родного города.       – В школе наверняка слышал, – подытожил он. – Парочку так точно.       – Поверхностно.       – Чем занимаешься вообще?       – Самобичеванием, – мрачно фыркнул Валера, усаживаясь на соседнюю кровать. Адидас усмехнулся, поднялся, стянул с гвоздика на двери боксерские перчатки и кинул ему в грудь.       – Вставай. Покажи пару приёмчиков. Туркин поднялся, нацепил перчатки, но тут же откровенно признался:       – Приёмов я не знаю. Дерусь просто потому что дерусь. Как получится и чем получится. Адидас задумчиво потер подбородок, что-то прикидывая в уме.       – А нормально подтянуть навыки хочешь? Завтра. В шесть вечера. Есть одна тема.

***

      Лана, злясь и настраивая себя на серьезный разговор, пихала в сумку учебники и свои тетрадки с расписанными задачками по математике. Мало того, что пришлось просидеть на этом чертовом шкафу полчаса, не рискуя спуститься, потому что при любой попытке слезть шкаф накренялся и грозился уронить и себя, и ее. Так еще и снимать ее пришлось физруку, которого, испугавшись такой картины, позвала Марина Сергеевна. Так учительница еще и отчитала ее! Дамаева была настроена решительно и собиралась заявиться к Валере прямо домой. Пристыдить его при родителях, чтобы он точно не отвертелся. Адрес пришлось выяснять в учительской, аргументируя тем, что классному руководителю срочно понадобилось это уточнение. Оказалось, что Туркин живет буквально в соседнем дворе от ее дома. Оставалось придумать, как правильно преподнести свой визит. Пока думала, за окном совсем стемнело, и Лана покосилась на часы. Начало восьмого вечера. Нужно успеть до прихода сестры, чтобы не выслушивать об опасности разгуливать в темное время суток даже по своему району. Дина Дамаева, старшая сестра Ландыш, об опасностях знала не понаслышке – в приемное отделение больницы, в которой девушка трудилась медсестрой, каждый день партиями привозили избитых и изувеченных мальчишек, совсем молодых девчонок с разбитыми лицами – результат выяснения отношений с такими же сверстницами или даже дамами постарше. Буквально на днях своими ногами вошла молодая девчонка, которой даже восемнадцати не было, а вывезли ее этими ногами вперед. Зверье, которое густо сейчас населяло большую часть города, поиздевались над бедняжкой настолько изощренно, что при вскрытии внутри погибшей обнаружили не только следы насилия, но и две отвертки. Пока отец Дамаевых – Шамиль Дамирович – постоянно мотался в командировки, чтобы его дочери были полностью всем обеспечены (и справлялся с этим прекрасно), Дина оставалась за старшую. Ей приходилось крайне тяжело – с самого рождения Ланы она стала хозяйкой в их семье. Роды у их матери были тяжелые, сейчас бы можно было сказать, что началась послеродовая депрессия, но тогда о таких терминах не знали, и Альфия находила другие объяснения для своего состояния. Бросила кормить Ландыш грудью и поила ее обычным кипяченым молоком и свежевыжатыми овощными соками. Потом и вовсе начала чудить. Гоняла по квартире несуществующую кошку, чем сильно пугала Дину, прижимавшую к себе еще ничего не понимающую Ланку. Подозревала отца в изменах, слыша в трубке домашнего телефона женские голоса, каждый вечер досконально проверяла его верхнюю одежду на наличие чужих волос и нюхала рубашки на предмет женских духов. Дважды забывала коляску с Ландыш около магазина. Отстояв многочисленные очереди, мать просто уходила домой и только на полпути вспоминала, что помимо авосек в руках должна была быть еще и младшая дочь. Шамиль сначала ругался с женой безбожно, а маленькая Дина продолжала прятать у себя в комнате почти годовалую сестренку. Потом отец решил проверить Альфию у врачей. Выяснилось, что у молодой женщины вовсю прогрессировала шизофрения. Лечение было долгим. Как итог – отец тянул жилы, разрывался между работой, домом и больницами, а все заботы по уходу за младшей сестрой легли на хрупкие плечи Дины. Ландыш мать не помнила совсем, поэтому не понимала того страха, в отличии от старшей дочери, слышать слова отца о том, что едва мама выписалась и все готовы были зажить нормальной жизнью, она просто в один не прекрасный день ушла из дома и не вернулась. Нашли ее только спустя неделю в лесополосе на выезде из города – раздетую, окровавленную и мертвую. Дина помнила, как около их подъезда стоял закрытый гроб, как двухлетняя Лана пыталась понять, откуда столько народа и почему все такие грустные. Только спустя время, когда уже девочка пошла в садик, и там детей забирали в основном исключительно матери, она стала спрашивать у старшей сестры, а где их мама и была ли она когда-то? Дина всех ужасов говорить не стала. Сказала лишь, что Альфия очень сильно болела и умерла, но очень их любила. Соврала, конечно... Мороз защипал Лану за щёки, застыл хрустальным инеем в волосах. В белых куртке и шапочке, в белых пуховых рукавичках, в голубых джинсах и в унтах из светлого меха она выглядела как настоящая Снегурочка. Хоть одета она была тепло, и идти было очень близко, она стала всё-таки замерзать. Да, погода в эту зиму выдалась на редкость холодной. При виде барака у Дамаевой сжалось все внутри. До чего же здесь все убого... Она нередко ходила мимо этих построек в школу, но никогда не думала, что здесь мог жить кто-то из ее знакомых. Она открыла скрипучую дверь, и в нос тут же ударила подъездная вонь, в которой легко угадывались кошачий запашок и годами оседавшие по углам ароматы кислых щей и жареной на подсолнечном масле картошки. Быстро вбежала в коридор, стены которого были исписаны матерными словами и похабными рисунками. В воздухе смешались всевозможные запахи: дешевого табака и пойла, туалета и тушеной капусты. Из-за какой-то двери слышалась матерная брань. Визгливый женский голос изредка, но смачно перебивался мужским хриплым басом. Лана в нерешительности остановилась посередине мрачного коридора и огляделась. Сверилась с листочком с адресом. Комната №15. Снова огляделась. На дверях уже не было видно номеров, все заляпанные и тысячу лет немытые, их различить могли, видимо, только обитатели этого клоповника. У кого бы спросить? Она постучала в самую ближнюю к себе. Послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и на пороге возникла пьяненькая физиономия тридцатилетнего мужчины. Они молча уставились друг на друга. Он сально улыбнулся.       – Ты ко мне, киска? Заходи.       – Нет. Простите. Я... – она замялась, а в глазах промелькнул испуг. – Туркиных ищу. Где их комната? Мужик явно заскучал, указал серым пальцем в дверь напротив.       – Там Туркины. А ты чья, Валерика, что ли? – он снова облапал взглядом ее укутанную в куртку фигуру. – Орел, какую кралю отхватил...       – Он мой одноклассник, – сама не зная зачем начала объясняться Дамаева, но тут же осеклась и сдержанно выдала: – Спасибо. Пока она шагала от его комнаты, мужик продолжал гулять глазами по ней и не оставлял попыток заманить в свою обитель:       – А может, зайдешь? Я тебе за это кое-что подарю. Колечко золотое хочешь? Лана сжалась испуганно, даже не успела постучать в дверь и буквально ввалилась в нужную ей комнату. Валера, удерживающий в дупель пьяную мать на кровати, подставлял под ее лицо тазик, отшвыривая мыском ноги битые бутылки и осколки. Вся комната была почти что разгромлена. Услышав, как к ним ворвались, парень поднял голову, и глаза его сузились от злости. Какого черта?!       – Держи! Держи, я сказал! – заорал он на мать, балансирующую на тонкой перине и утирающую руками сгустки блевотины с подбородка, и протянул литровую банку с чистой водой. Лана от уведенного хотела провалиться на месте со стыда и отвращения одновременно. Она почти что испуганно задохнулась, когда Туркин больно схватил ее за локоть и выволок из комнаты, захлопнув за собой дверь. Его глаза налились кровью, широкие ноздри стали еще шире. От злости в груди можно было ощутить физическое шевеление, колющее, зудящее словно миллион раскаленных игл.­ Лицо девчонки застыло каменной маской, на виске выделилась вена.       – Ты чё приперлась сюда, а?! – обрушился он на нее так страшно, что Лана готова была провалиться под землю еще раз. – Охренела совсем?!       – Я... – смятение, стыд, голос задрожал. – Прости, я не знала... Ему было стыдно втройне, как будто именно он был виноват в падении матери.       – А чё ты вообще знаешь, Дамаева? – его голос сорвался на отчаянный крик. Он сам не ожидал такого. ­– Кроме математики своей сраной? Убирайся к себе в теплую квартирку и зубри до посинения хоть физику, хоть хуизику! Проваливай! Голос еще эхом отдавался в коридоре, когда его руки, сжимающие ее худые плечи, оттолкнули ее к ближайшей стене с такой силой, что на какой-то момент у Ланы в глазах замигали белоснежные мушки. Лицо его расплывалось. ­ ­      – Вали! Дамаева опрометью бросилась бежать вон из барака, чуть не снеся своего случайного алкаша-знакомого. Тот еще раз мазнул по ней взглядом и покосился на Валеру:       – Что ж ты так с такой красавицей, а, Валерик?       – Пасть закрой! – рявнул Туркин. – Хочешь – иди догони, успокой. И шагнул обратно к себе в комнату, смачно хлопнув дверью. Мать свисала с кровати уже в отключке. Валера склонился над ней, по привычке нащупал пульс. С детства так делал, всегда было страшно. Лидия спала убитым медведем. Парень брезгливо поморщился, утирая ладонями раскрасневшееся и влажное лицо, взъерошил непослушные кудри и принялся убираться. Вылил извержение материнского желудка, подмел истертый деревянный пол, одним махом смахнул в мусорное ведерко остатки еды и костей со стола. Деваться было ему некуда, пришлось после встречи с Адидасом вернуться к себе в нору. Сейчас он снова посмотрел на дрыхшую мать. Опухшая от водки, растерявшая остатки молодости и красоты, Лидия сейчас напоминала побитую грязную псину. И все ее несовершенство только подчеркивал тусклый свет голой лампочки, покачивающейся на потолке от порывов декабрьского ветра, влетавшего в распахнутую форточку. Валера вглядывался в ее лицо и не понимал, неужели эта женщина – его мама? Господи! Как мог он раньше мириться с образом её жизни? Почему-то ему тогда казалось, что так и должно быть, что всё равно его мать самая лучшая на свете, что их убогая комната – уютный дом, что очередной мужчина, расхаживающий в кальсонах по комнате, – его папа. Но теперь ему будто было с чем сравнить. Перед глазами всплыла квартира Вовы Адидаса. И его мачеха, которая к нему относилась тепло, учитывая, что он вообще не ее ребенок... А здесь... Что здесь? Замутило. То ли от въедливого душка комнаты, то ли от волнения, то ли от всей сложившейся ситуации в целом. И тут же вдруг Валера вспомнил об однокласснице и о том, что ляпнул сгоряча пьянице-соседу. Не дай бог погнался за ней, этот идиот мог. Спохватившись, Туркин натянул куртку и стрелой вылетел из барака. Замер, облегченно выдохнув. Лана сидела на детской площадке (от которой, в прочем, осталось одно название, «паутинка» и старые качели), учебник математики валялся около ее ног в снегу. Валера медленно двинулся к ней, прикуривая. Поднял книгу, небрежно отряхнул от снежных мокрых крупиц и положил Дамаевой на колени.       – Чё святыней разбрасываешься? Она будто вышла из транса только после этого касания, подняла на парня влажные глаза и тут же опустила их к себе под ноги. Молчала. Туркин кротко и тяжело вздохнул, затянулся и шлепнулся прямо в сугроб рядом с Ланой.       – Я дура, конечно, – вдруг заговорила она. – Взбрело в голову к тебе домой заявиться, врасплох застать, с мамой поговорить...       – У тебя получилось.       – Извини, я ведь правда не знала.       – А тебе и знать не обязательно.       – Как сказать... Ладно, двор у нас, как оказалось, почти общий. Но мы ведь в одном классе уже три месяца учимся, ты вроде и заводила, и поговорить с каждым можешь, а ничего о тебе никто так и не знает... Я не любопытная, не подумай... Ей было бы легче, если бы Валера что-то говорил. Но он молчал, только курил одну за другой. В любом случае, его ярость испарялась, Дамаева ощущала это всем своим существом.­       – Чё домой-то не пошла? Сидишь задницу морозишь, – наконец на выдохе произнес он, и от этого голоса, от неясной пародии на извращенную заботу, которую различила в нём Лана, её глаза сощурились.       – А ты зачем вышел? Учебник из снега подобрать? Снова тишина в ответ. Снегопад набирал обороты, и перестало быть так холодно, как часом ранее. Туркин докурил и снова подал голос:       – Домой иди. И лучше одна в такое время не шляйся. А почему – мама с папой на ночь вместо сказки расскажут.       – Нет у меня мамы, умерла она, когда я маленькой была... – вдруг просто и откровенно выдала Лана. Вот так сразу. Валера покосился на нее. – А папа постоянно в длительных командировках...       – Одна, что ль, живешь? Вообще спросил сам не зная зачем. Просто так.       – Нет, со старшей сестрой. Она медсестра у меня...       – Понятно. А что еще сказать? Спровадить бы ее уже домой с этим учебником и откровениями. Хотя, блин, сам про родителей заговорил...       – Ладно, действительно пора мне, – Лана поднялась с качелей, отряхнула от снега куртку и пожала плечами, глядя на Туркина: – Ты еще раз извини, что тебя там с мамой...       – Ты за свою мать тоже. Не хотел.       – Ты же не знал. И он увидел, как губы девушки растянулись в сдержанной улыбке. Для него. Ему давно никто не улыбался. Даже так. Он вглядывался в ее лицо с такой дотошной внимательностью, будто заметил в нем что-то удивительное. Буквально поражающее до глубины души.­ И вдруг предложил совершенно искренне:       – Может, проводить тебя?       – Не маленькая, сама дойду. Вон как? Душевный порыв не оценен. Ну и иди ты к черту, Дамаева. А, может, не надо было спрашивать? Просто сказать, что проводит, и всё?.. Вот ещё!       – В следующий раз в этих мехах своих по району не шастай. Враз по башке настучат.       – Я учту. Спокойной ночи. Он снова промолчал. Хватит для нее любезностей на сегодня. Но Валера все же выждал, пока ее шаги на снегу станут менее слышными, и медленно поплелся следом за Ланой. Она слышала, что он шел сзади. Но не оборачивалась. Было в этом что-то... милое? Неожиданно и... приятно. Валера замер за углом ее дома, из-за которого было хорошо виден ее подъезд. Только когда двери за Ланой захлопнулись, он спокойно выдохнул и поплелся обратно к баракам. Девушка же прислонилась спиной к стене на свое лестничной клетке и только тогда улыбнулась.