Ненаглядная наша aka Жизнь моей несуществующей подруги

Зима приближалась стремительными шагами, но никто её не замечал. Хоть погода и шалила что надо, снег всё равно лежал, атмосфера была по-настоящему зимняя. А вот уже и декабрь в самом расцвете. Яна тогда уже переехала со старого места и живёт теперь с Юлей в одном доме, но в соседней к ней комнате. Вместе им легче живётся. Поодиночке тяжело и тоскливо, а вместе хорошо, намного лучше. Юля так ждала своего возвращения к себе домой. Домой.. Подумать только. Казалось бы. Всего ничего прошло. Всего каких-то три месяца. А уже домом своим это место считает. С рождения жила в одном дворе, в одной квартире. Даже с одним и тем же недоделанным ремонтом. Обычно люди когда переезжают ещё долго прежнее своё место жительство домом обзывают. Привычка, как ни крути. Даже если живут в тундре. В каком-нибудь захудалом посёлке городского типа. Бедном таком, безрадостном. А ведь это всё равно дом. Детство ещё обычно. Из-за него именно люди чаще всего и поминают добрым словом даже самые неприглядные дебри, в которых родились и жили, пока были мелкими. А Юля вот нет. Не называет. Да, припоминает она временами то местечко. Ёкнет у ней тогда под левым ребром, в носу защекочет. Но сморщила лоб, тряхнула головой, отмахнулась, и всё. Как не бывало. Ни щекотки в носу, ни колкости под левым ребром. Только ленивый, смачный зевок и громкий чих. Очистила голову. Не стоит этого. Не надо так... Не стоит так. Теперь это - её дом. И мало того, навсегда дом. Не съедешь отсюда никуда. Может оно и к лучшему.. Она вернулась сюда. Чтобы снова могла пошариться в нескончаемых тумбочках, поцарапать обивку на стенах, набухаться литрами сладких газировок... Поговорить с друзьями... Увидеть их лица. Увидеть их лица.... Увидеть их тела, танцующие в громких вязких звуках. Увидеть их улыбки и услышать их оглушительный топот и смех. Прижаться к ним всем телом и почувствовать, как пайетки царапают кожу. Почувствовать себе вместе с ними. Слиться вместе с ними. Понять, что она своя. И что её всегда, когда угодно, любой из них поймёт, прижмёт и утешит. Яна тоже не промах, она с ней тоже хорошенько сжилась. Но тех людей она знает вдвое больше. Даже больше, чем вдвое. Они ей вдвое роднее. Яне ещё предстоит такой стать. Вот и бежит Юля не к ней, а к друзьям своим. Она ведь пришла уже к ним в первый же вечер после своего возвращения. Она уже давно к ним сама не приходила. В основном они её навещали, или если им надо было, чтобы именно она сама к ним пришла, то они её так и звали, а потом ждали у себя. И вот пришла она сама. Но никто её радушно не встретил, как это обычно происходило. Её, можно сказать, вообще толком никто не встретил. Она отворила тогда ту тяжёлую массивную дверь. И показалась ей залитая светом комната. Всё в густой пыли, и пыль танцует в лучах света. Все вещи на местах, везде удивительный порядок. Только на столе стоит целая гора пустых цветных стеклянных бутылок. С них стекала когда-то вода, она засохла тонкой плёночкой на полу. Слышен был звук капели, колокольный звон, тихая песня без слов, рябящий, неоднородный звук, схожий с флейтой откуда-то издалека. Из-за него отходит кровь от желудка. Чувство такое. На границе между отчаяньем и надеждой. В равных пропорциях. Такое часто бывает перед штормом... Собачье дыхание прерывистое и тяжёлое. И тут сама собака показалась. Стояла себе спокойно в углу комнаты. Лохматая такая, большущая. От её дыхания исходил пар. Глаза её сияли жёлтым и зелёным. Она глухо гавкнула. Эхо разлетелось как брызги. Это та собака прыгнула в окно. Послышался специфический хруст и шум воды. Собака прыгнула в белое море и поплыла. Тут Юлю обдал поток холодного воздуха, и крошечные льдинки царапнули ей щёки. За спиной у собаки было открыто настежь окно. Из него и задувало. Юля подошла к нему и поняла, что окно вовсе не открыто, а выбито совсем. И закрыть его уже никак нельзя. Юля поспешно вернулась к себе в комнату, оделась потеплее и снова зашла в квартиру к друзьям. С порога она начала разгоняться и выпрыгнула в окно. Она не умерла. Снега было так много, что он почти доставал до окна. Пролететь-то надо было всего пару метров, а потом нырнуть по уши в сугроб. Что Юля и сделала. И ползла потом через это белое море, захлёбываясь и теряя силы. Но вот виден берег, то бишь кусочек протоптанной дороги. Снег на ней спрессовался и стал монолитным островом. Юля падает на него, переворачивается на спину и громко, глубоко дышит. Из её рта вылетает густой пар, тяжёлый, сразу опускается вниз, превращаясь в малюсенькие снежинки. Сверху над ней чистейшее небо цвета свежего сливочного масла. Одно единственное облако проплыло на нём. Перистое, почти прозрачное. Ударилось об солнце и разлетелось на мелкие кусочки всех цветов. А те потом упали россыпью на лицо несчастной. Она зажмурилась, начала тереть глаза. А из них потекла разноцветная вода - след от облака. Юля присела. И заплакала. Как же так? Что случилось? Как её любимые, единственные друзья, всё, что у неё было в этой инородной глуши, всё, что вызывало у неё желание жить, что давало ей опору и кровлю, радости и печали, развлечения и раздумья, как они могли её покинуть?. И куда могли уйти? Здесь уходить-то некуда. Пусто кругом. Долина держит. Сколько не пытайся уехать, убежать, уплыть, улететь, всё равно ничего не получится. Никуда не сдвинешься. Вот такая вот Долина суровая. Суровая и жадная. Избирает самых лучших, самых особенных, самых нужных. Она как маленький чудаковатый ребёнок, у которого есть своя шкатулочка. В эту шкатулочку он складывает всякий привлекательный для него мусор, который находит на улице. Пуговки, бисеринки, мёртвые сушёные жучки, пёрышки, монетки, всякие такие мелочи. Эта шкатулочка не имеет никакой ценности, по большому счету. Но только попробуйте отобрать у него её. Нет, лучше не пробуйте. Очень потом пожалеете. Вы испытаете страшнейший гнев, на который способен человек в возрасте семи лет. Вы будете навсегда осрамлены им, и неблагосклонность его на протяжении всей вашей дальнейшей жизни будет преследовать вас по пятам. Вот так же и с Долиной. Можете прикинуть, насколько сильно она цепляется за своих избранников. Юля не стала кричать. Она ещё немного поплакала, потом присела. Чувствует, как медленно холод пронизывает суставы. Уже прилипший на тёплые коленки снег отлипает от них, новый не пристаёт. Слишком холодные они стали. Наигралась. Встала на ноги, огляделась. Так тихо вокруг. Гудит тишина. Так громко гудит, что слышно биение собственного сердца. И нет никого. Ни одного человека. Снег всё съел. Съел все звуки, все цвета. Оставил только небо бледно-жёлтым с голубым. И ослепительно белое солнце посреди него. Не дотянулся. Схоронил в себе всех людей. Осталась только Юля и Яна. Но Юля тут стоит, низко, на земле. А Яна в доме. Как там сейчас она? Сидит, наверное, скучает. Качает ногой, подперев голову ладонью. Она выше всех - на четвёртом этаже. Дом, в котором она. Он как гора. С него легко спуститься, но трудно подняться обратно. У подножия дома дверь. Вся в снегу, заледенела, не открывается. Юле пришлось плыть обратно. Там у разбитого окна была пожарная лестница. Она по ней и забралась. Залезла через окно, не обращая внимания на осколки, которые рвали на ней одежду и кололи руки. Она старалась идти как можно быстрее сквозь то знаковое помещение, смотря в пол, чтобы ничего не видеть вокруг себя. Та квартира, что раньше была для неё укромным, шумным, любимым местечком, теперь вселяла в неё тревогу и вызывала безостановочный плач. Она прибежала к Яне. К своей Яне, так скоропостижно ставшей для неё родной. Только недавно, вот буквально несколько часов назад и не думала о том, чтобы пойти к ней за поддержкой первой. А тут вот как вышло. Исчезают одни, появляется другая. Всё закономерно. Юля немного застала свою соседку врасплох, однако. Яна в то время возилась на кухне. Вот она моет себе какую-то очередную тарелку, и тут чувствует, как её обхватили невесомые руки с острыми ноготочками, и как на майке проступили два горячих, влажных следа от слёз. Юля вообще редко могла себе позволить такую роскошь как слёзы, а тут она уже рыдает до тошноты. Это Яну ну очень встревожило. И она совершенно не знала, как на это реагировать. Юля всегда такая спокойная для неё была. Она не смогла застать её в минуты сильных переживаний, болей, радостей, когда любые чувства из неё просто фантанировали, она билась в конвульсиях, истерике или эйфории. И тело её в такие моменты бесновалось, в то время как голос был относительно тихим. Сейчас с ней было что-то похожее... Ну Яна смыла пену, выключила воду, собралась со всеми силами и развернулась к Юле лицом. Немного присела, окинула её мордашку самым понимающим взглядом, который смогла выдать. Затем она почувствовала, что ещё чуть-чуть, и у неё самой потекут слёзы. Уж больно обезоруживающе трогательно она выглядела. Поэтому она крепко прижала к себе родимую в ответ и понесла её, как младенца, к себе в спальню. Ей не тяжело было. Юля как пёрышко. Приземление на рыхлый ватный матрас ничуть не отрезвляет, Юля продолжает сидеть как во сне, с головой параллельно кровати, с пустым лицом и бледными глазами, из которых продолжали капать слёзы. Яна аккуратно подняла юлину голову и протёрла её мокрые щёки. И сидела с вопросительным взглядом. Юля начала говорить. Почти шептать. Свистящим, поверхностным голосом, всхлипывая и шмыгая носом. - их нет. где они. мне нужны они. так неожиданно они пропали. и резко. меня ведь не так уж долго не было. они умерли? или убежали? они всю свою квартирку разгромили. или это кто-то за них разгромил. и выселил их оттуда. и они что теперь больше никогда сюда не вернуться? я ведь без них жить не могу....... Яночка... ты не думай.. ты хорошая. и ты дорога мне. но... ну понимаешь, я. я же с ними в два раза дольше.. нуу.. дороги они мне в дв.. аааа.. нет. не то, неет. я тебе не.. не обижайся, пожалуйста... просто.. нет, не просто совсем. всё очень. очень сложно.. пойми, пожалуйста.... без них я не могу. вот просто не могу. не знаю почему. они мне тоже как родные стали. но не как ты. по-другому родные. как будто у меня орган какой-то выдернули... внутри меня как будто жизнь остановилась. снаружи я жива, дышу, хожу, ем. но эта наружная жизнь она когда внутрь попадает, она реально проваливается. будто падает с большой высоты и разбивается о мои полости. и вот что с ней делать когда она такая вся разбитая и больная потом?.... Ты мне помоги, Яночка... Без тебя я тоже не могу.. А Яночка и не знала, как помочь. Впервые в своей недолгой жизни она столкнулась с чужим горем. Только вот не такое уж оно и чужое теперь. Оставить просто так нельзя. Надо помочь всё-таки. Как можешь, но надо. Хоть Яна и не так долго была с Юлей знакома, уже осознать смогла, что такая ситуация назрела. Юля в такой даже погибнуть может. Такая она. Твёрдая, как камень и сильная сама по себе, от природы, но живёт в её душе какая-то сверхъестественная самоуничтожающая сила. Она её и губит. И была бы Юля самой счастливой на свете, если бы не жила в ней эта сила. Но ничего не поделаешь. Такая уж она есть и никогда она не менялась. Сама она ничего с ней сделать не может. Разве что другие помогут. Хотя искоренить эту силу полностью в любом случае не получится. Когда Юля в городе жила, её родители всё замечали, все юлины истязания. Она ведь их не прятала. И они старательно всегда пытались справиться с этим. Убрали все, по возможности, острые и тяжёлые предметы из поля досягаемости, каждый день ласково и чутко с ней беседовали, недопускали, чтобы она перенапрягалась, тревожилась, страдала. Мать за неё молилась усердно. Каждый день почти. За то, чтобы её единственная и самая дорогая дочь не нанесла себе сама вреда. Мать понимала, что Юля достаточно слабая телом и здоровьем, поэтому многое, даже не очень серьёзное внешнее обстоятельство может принести ей вред. За то она не боялась никогда. Ну упала, ну ногу подвернула, ну простудилась, ну ещё чего. Вылечим, никуда не денемся. Но когда Юля сама себе вредила как-либо, это мать очень тревожило. Ведь то, что сам для себя сделал, сложнее забыть, сложнее победить, сложнее принять, чем то, что сделал тебе кто угодно другой. Люди разные в жизни есть, и все эти люди забудутся, и всё, что они натворили, сгинет в небытие, только пожелай, а иногда и желать не надо, само забывается. А сам себя никогда не забудешь. Ты сам у себе только один. Другого себя нет. Самого себя обманывать нельзя. Предавать нельзя. Вредить себе тоже нельзя. А Юля-то хоть и тихая, но счастливая. И когда её аккуратно спрашиваешь, зачем, почему она так делает, та либо ответить совсем не может, либо говорит, что не она это делает, а сила. Сила. Вот эта Сила она вроде и не юля, она со стороны откуда-то взялась вместе с её рождением, а вроде она и не человек никакой, она в Юле всю жизнь жила. Значит кто она? Непонятно.. Поразит возможно. Который жил когда-то в другом хозяине, потом хозяин умер, а Сила взяла, и в мгновение ока наугад прыгнула прямо в Юлю... Так а Яне что оставалось делать... Она только утешить Юлю могла. Ничего другого не умела. И не знала. Ни психологии тебе тут никакой, ни таблеток. Только старые добрые утешения. И стала говорить Яна. У неё голос мягче, громче и глубже, чем у Юли. Он не хриплый совсем, а вот такой, знаете. Как кошка мурлыкает. Вибрирующий такой. Приятно его слушать. Особенно учитывая то, что говорила она не слишком часто... - Что ты, Юленька. Мне на тебя смотреть тяжело, от того, как ты несчастно выглядишь. Мне тебя утешить хотелось, сказать, что никуда не девались твои друзья, что то была пурга страшная, она их дом разрушила, а они отошли куда-нибудь недалеко, может дом пошли новый искать, а может этот собрались чинить. Но вернутся они, это точно. Они не забыли тебя, не покинули. Они все следят за тобой заботливо, в оба глаза и в оба уха, просто их невидно. Они обязательно тебе помогут, если нужно будет. Они может в лес ушли. Разбили там лагерёк, бродят очень далеко, песни поют, делами своими занимаются. Ну. Они люди взрослые, сама понимаешь. Делают что хотят. Вот прогуляться им захотелось, ну что ж с ними сделаешь. Ах вот оно что, да. Слышала, кажется, что у них там праздник намечался в ту пору. Я всех тонкостей не знаю, но жила когда ещё в другом доме, там у меня соседи про то говорили. Говорили ещё, упоминали как-то, что знают они каким-то боком твоих друзей. И что те тоже это всё празднуют. Аэхх..... А тебя что не позвали, не знаю. Они испугались, что ты болеешь. Думали, что разболеешься ещё сильнее. Вот и трогать поди не стали. А может думали, что ты не празднуешь.... Хотя.... Знали же они, что не так это.... А может они в город поглубже пошли. Там людей побольше, чем тут. Кого в компанию себе нового искали.. Я не знаю и знать не могу, что они сейчас делают и где они находятся, понимаешь, Юля. Я не со зла, просто не бывает такого, что я всё знать могу. Что точно знаю, я тебе сказала, остальное же - лишь мои догадки. Но догадки, бывает, сбываются. Правда же? Ты ж со мной, да и не только со мной в Долине давно уже живёшь. Знаешь наверняка, что тут и впрямь случается всякое. Но просто так Ненаглядная наша не станет их губить, ты что, Кто Угодно упаси. Она ж не дура. Я только прошу тебе очень, родная моя, не ходи за ними никуда, пусть даже тебе кажется, что они недалеко. Там Долина так взбунтовалась, что плыть приходиться. Ты вон уже поплавала, как вижу, вся теперь зябкая и мокрая, пойди потом переоденься. Я нашла тут, раздобыла кое-где тёплое барахлишко. А то, как я заметила, своей тёплой одежды у тебя мало совсем... И не царапай себе рук, не бей себя по ногам, не дери на себе волос, не мори себя голодом, не мотай лески вокруг своей шеи, не плач, накрыв лицо подушкой. Вредить себе плохо. Ты у себя одна. У меня, у друзей твоих ты одна такая. Другой такой неповторимой не будет. Так что береги себя, попусту не трать себя. Если плачешь, то плач мне в плечи, или в спину, или в живот, или в грудь, куда хочешь. Я готова буду сидеть до тех пор, когда мою одежду можно будет выжимать, лишь бы тебе это помогло.... Я видела, у тебя краски заканчиваются, а ты рисовала что-то увлечённо. Я достану тебе новых, самых ярких красок, достану самый толстый и самый чистый журнал, жалко тут блокнотов нет, буду позировать тебе если хочешь, буду или не буду смотреть на твои рисунки, если хочешь. Я буду совершенно всем и абсолютно ничем, стоит тебе только захотеть. Ты только говори, Юля. Говори. Пожалуйста. Я ведь мысли читать не умею... С этими словами Яна легонько разомкнула юлины объятья. Взяла её за плечи, отодвинула её пушистую смоляную чёлку. За ней скрывались огромные глазоньки. Над ними и под ними были холмы и ущелья. Отбрасывали жидкую, как пудра шелковистую, фиолетоватую тень. На холмах были чёрные, непролазные, непослушные дебри. Но два могучих дерева под корень размыло недавно начавшимся сезоном дождей. Сухая, белая, девственная и рафинированная, сыпучая и сахарная земля не выдержала такого натиска. Ей такое почти впервой. Два дерева рухнули на два круглых, розоватых, горячих утёса. Яна одним пальцем смахнула те два дерева, и увидела на самом краю ущельев два ледяных озера. Вода в них была почти прозрачная, в неё кто-то рассыпал горсть пепла и лазури. Те озёра не таяли даже в лето, иногда их затягивало пеленой тумана, иногда они трескались, иногда луч жёлтого света рассыпался по их шероховатому дну тонкими трубочками. На дне озёр были водоросли, несомненно. Они были зелёные. И расстилали свои тонкие языки, словно молнии, по всему дну. Да, не таяли те озёра в лето. Но ущелья-то высокие, очень высокие. Такие высокие, что чешут свои затылки о шероховатые тучи. Они сказано красивы. От их величественности захватывает дух. Они - причина, по которой солнце каждое утро робко вылезает из-за горизонта. Обычно оно не осмеливается к ним приблизится. Но сегодня любопытство победило. Солнце изменило бескрайним степям. Теперь его сердце отдано ущельям. Оно зыркнуло своим красным, испепеляющим, похотливым взглядом на них. Те разрыдалась от стыда. Потом почувствовали боль от ожога. Разревелись от неё ещё шибче. Озёра не выдержали. Таять начали. Испарилась с их поверхностей вода, поднялась в небо, и вот уже облако в небе. И вот из облака льётся дождь проливной, сели образуются, деревья валятся, всё сносит этот жестокий поток без принципа. Ещё бы чуть-чуть и Яна бы тоже упокоилась под этим потоком в обнимку с деревцем. Но она продолжала стоять посреди этой дневной мечты. Она лёгким движением опустила юлины веки. И как свежий летний ветер накрыла её губы своими. Всколыхнулся ветер в ивах, задрожали камни на краю ущельев. Гладкие утёсы и пустынные степи вскипели, и на них расцвели стаи розовых и красных цветов. У Юли губы синюшные, бледные и искусанные. Ирисовое поле. Подёрнутое летним предрассветный инеем. А посреди него уставший мальчишка зарезал телёнка. Кровью обольётся земля, и тогда небо будет спокойно. И мальчишка с ними будет спокоен. И вода в озёрах будет спокойна. У Яны губы пухлые, яркие. Маковое поле. Дикое поле. Обочина трассы, на которой пробудилась когда-то давно жизнь. И теперь это поле колышется, танцует и кипит незатейливыми очаровательными цветами, залитыми тёплым жёлтым светом. Два поля встретились. И пред ними закат был ал. И над ними заморосил тёплый, почти горячий дождь. И в небе показалась радуга.. Но прогремел гром. Мальчишка так испугался, бросил свою жертву и убежал. Он тихонько плакал пока бежал... Тут Яна поняла, что уходит далеко-далеко её дневная мечта. Горячий дождь и всхлипы были юлиными слезами. Она отодвинулась от родимой. И лицо той было странным. Но нём были слёзы печали, но улыбка явно источала то ли любовь, то ли благодарность, то ли блаженство, то ли всё это одновременно. Юля взглянула на Яну с чем-то между преданностью и мольбой. Потом сказала, дрожа. Заикаясь. - Янушка, ты послушай. Ты не сердись на меня. Это прекрасно было. Мне представить сложно, что ещё прекраснее я в жизни испытывала, а вспомнить не могу... Спасибо тебе. Правда спасибо. Огромное. Ты же говорила, что помочь хотела, утешить. Ты утешила и помогла. Знай это. Будь спокойна, Яна. Это мне неспокойно, но это пройдёт, а ты должна быть спокойна. Но мне надо уйти, Яна. Уйти к себе и посидеть там чуток. Мне будет лучше. Ты только подожди немного. Ты увидишь, правда лучше станет... Доверься мне, как я тебе доверилась. Что-то, что происходит между нами, творит со мной необъяснимо сильные вещи. Я и сейчас уже совсем не та, что была раньше. Теперь стану ещё более другой. Ты подожди только, как мне велела ждать... Юля прижалась в последний раз к Яне. Накрепко обхватила её своими руками, как плётками. Неудобно уткнулась носом ей в солнышко. Жадно вдохнула запах её груди. Потом привстала и тут же так быстро скрылась, что её и заметно не было. Только слышно было, как щёлкает дверной засов. И Яна одна осталась. В своей собственной комнате, на кровати. Хотела было тоже пустить слезинку, да не пустила. Осознала, что незачем. Уговаривать себя пыталась. Юля сама сказала, что ей время нужно. Бывает такое у людей, у всех бывает. Что сложности в жизни, что переждать их надо. Вот у Юли сейчас так. А чем она хуже других людей? Ничем. Вот пусть и ждёт себе. Мешать ей не буду. Если надо, она позовёт меня, я знаю. Я не брошу её. А сейчас бы спать надо лечь, уже вечер поздний. Так увлеклись, что закат даже пропустили... Это так Яна про себя думала. А потом умылась и спать пошла. Но было у неё предчувствие нехорошее всё равно, как бы она себя не успокаивала... *** А Юля сидела у себя в комнате. В полу у неё был люк. Не понятно, на кой он там был. Но вёл он прямо вниз, прямо в ванную в заброшенной квартире. В ней было много разбитых зеркал и стёкол, ржавые выпирающие трубы, потрескавшаяся раковина. Юля любила частенько спускаться в это место и разглядывать, как осколки уродуют её отражение. Она складывала их в причудливые мозаики и приклеивала на стены. Там до сих пор некоторые из них остались. Теперь эта затрапезная ванная ненадолго стала для неё единственной возможностью привести себя в порядок. Хотя это она не спешила делать регулярно. Эй было дурно. Сил ни на что не хватало. Моральных особенно. И Юля старалась как можно сильнее дистанцироваться от всех, в надежде их восстановить. Она лишь частично могла осознавать этот выбор. Ей двигало то же, что двигает ей, когда она медленно уничтожает себя. И она, дурочка, поддаётся этому, думая, что оно не несёт зла, что всего лишь её интуиция. И правда. Интуиция, которая всеми силами хочет избавится от своей хозяйки. Какая-то неверная эта интуиция... И вот так проходили юлины дни, юлины ночи, юлины закаты и рассветы. Большую часть времени она сидела на кровати и о всяком думала. Или вообще ни о чём не думала. Ещё она бормотала, шипела, плакала. Заполняла звуками беспросветную тишину. Заполняла видами, заполняла образами беспросветную пустоту. Рисовала на стенах, рисовала на потолке, рисовала на полу. Заполняла сухость во рту и мыслях. Продолжала писать свой грандиозный труд - что-то типа графической новеллы про её любимую Яну и какого-то загадочного зелёного человека. Яна была в своём привычном образе медсестры, том, который она когда-то изобразила на своём рисунке, а зелёный человек ходил в длинном шарфе и с ножом. Он всё время вытирал нож об шарф. Наверное, он был отрицательным персонажем. Что с ними там происходило - одной Юле известно. Хотя и она на самом деле мало имеет представления о его личности. Но она очень гордилась этим произведением. Очень хотела в будущем показать его Яне. У неё уже было нарисовано несколько десятков увесистых томов. Она рисовала их на разносортной бумаге, которую стащила из больницы. Там были и чистые альбомные листы, и страницы журналов и тетрадей, и вообще черновики, справки и рецепты на лекарства, в общем любая бумага, которая имелась в больнице. Она хранила их в одёженном шкафу. Сначала там действительно лежала одежда, но когда места стало не хватать, комиксы стали вытеснять её. Теперь всё юлино барахлишко умещалась в паре тумбочек, а этих самых тумбочек было под потолок. Как-то Юля сидела на полу, туда-сюда открывала и закрывала ящики одной из тумбочек, покачивалась из стороны в сторону как заспанный медведь и думала: - Вот интересное дело. Откуда у меня тут столько тумбочек? И почему они так смешно навалены друг на друга, как прялки в "спящей красавице". У кого-то, наверное, коллекция была раньше. А теперь оно всё тут, оставленное. Жалко того человека. Он вероятно очень любил эти тумбочки. Не спроста он их целую кучу насобирал. Не станешь ведь насильно такую неординарную вещь коллекционировать. И потому не хранил ничего там. Нечего священное место засорять бытовухой, правильно... А хорошо наверное вот так вот взять один раз и сделаться крохотной, размером со стакан, и пройтись по этим тумбочкам, как по проспекту. Или нет. Как по узким улочкам какого-то нищего и красивого города. Лазать там всяко разно по ящичкам, ногой вздымать клубы пыли, цепляться руками за позолоченные вензеля, видеть своё отражение в начищенной шляпке гвоздя... А потом выбиться совсем из сил, напиться воды из лужи на прикроватном столике и залезть в самый дальний-дальний, маленький-маленький ящик и уснуть там. Уснуть без снов. И уснуть так надолго, насколько можешь. Там уже пыль покроет тебя ласково, глаза станут красными, волосы серыми, а нос чёрным. И силы совсем иссякнут. Под натиском пыли истратятся, и наступит смерть бархатная, как пыль. А ты даже и не заметишь. А может не только ты, да и другие твоей пропажи толком не заметят... То есть самая блаженная смерть, мне кажется... Или одна из них... Юлины раздумья прервались резким дуновением ветра. Погода ведь, ах паскуда, не прекращала бузить. Защёлка на трухлявом мелком оконце под потолком поломалась. Ветром Юле за шиворот задуло горстку снега. Она поднялась и посмотрела наверх. А из окна всё задувало и задувало. Уже весь пол под окном был запорошен. Юля заволновалась. То ли окно надо сначала починить, то ли пол протереть. А то снег растает, пол намокнет, набухнет. Пол починить сложнее, чем окно. И Юля спустилась через люк в ванную, притащила оттуда ведро. В него снег стала руками складывать. Поднимет и держит. А он что-то не особо-то с охотой тает. Холодная пушистая масса в холодных гладких руках. Как будто это не снег, а стеклянный песок. Только не такой режущий. И Юля оставила это дело. Просто снег стала руками перебирать. Поднимет и бросит. Поднимет и бросит. А из окошка всё дует и дует ледяной ветер. Тормашит крупицы снега, тормашит юлины волосы и одежду. Он назойливый. Ему нужно внимание. Юлино внимание. И он её отвлекает. И он им завладевает. Меняет ход её мыслей. Копается в её воспоминаниях, и находит там нужную точку, и давит на неё. - снег, прости хоспади. снег. вот оно... как же я сразу не догадалась, спасибо. снег ведь всё съел. всё под ним погребено. так много его, что всё в него влезло. ах наглец. и друзья мои тоже в нём. он их съел. не прожевал. они там. целые и здоровые. в его наглой утробе. как они меня спасали, так и я их спасу. они поди уже заждались меня там.. потерпите чуть-чуть. простите меня. снег-наглец и пророк, и спаситель только сейчас мне дал подсказку. мне глупой. вы подождите меня малость, милые. я иду уже, собираюсь... И Юля стала собираться. Если бы кто знал, то страшно было бы им в тот момент на неё смотреть. Ведь шла она на верную смерть. Дурочка. Натянула она на себя тёплую кофту, сверху ещё одну, потом шарф, тёплые штаны, на них ещё одни, потом носки, ещё носки, ботинки, шапку, куртку, капюшон, две пары варежек и замоталась наконец в одеяло. И вот в такой виде она полезла наверх по тумбочкам. Но поняла, что эта затея не самая удачная, тумбочки у неё из-под ног вываливаются. А если вываливаются, то и поломаться могут. Жалко было бы такое добро портить. И она пробралась опять в ванную. Там окно было доступное, низкое и широкое. Вот его она открыла и вылезла на улицу. Упала опять по уши в сугроб, как в тогдашнем её плавании. В воспоминания её тогда озарили. Набросились на неё как на мёд. И влипли ей в голову, вязнут в ней, не выбираются. А Юля тем временем их преодолеть пытается, плывёт старательно сквозь белое море. Не хочет она тонуть в этом море. Она знает, что друзья её в воде искать не станут. Не там они погребены. А в земле. Снег-то не дурак, он знает, что людей не в море, а в земле хоронят. То бишь в затверделом снегу. Вот к нему она и направилась. Далеко ей идти не пришлось - прямо возле соседнего дома был отличный пригорок с намертво задубевшим снегом. Но чем его копать? Не руками же. Это, может быть, и была бы отличная идея, но руки у Юли слабоваты для такой работы. И обошла Юля чуть ли не всю Долину в поисках подходящего инструмента. У какого-то одинокого дворника она одолжила огромную снеговою лопату и пилу на всякий случай. И направилась обратно... Тяжело ей тогда было на душе. Когда только придумала она ту идею, она ей казалась такой замечательной и безобидной. А всё не так оказывается. И Юля это понимала. Что идёт она на отчаянный шаг, в опасный путь, возможно в последний путь. Но у неё ведь есть важнейшая вещь в выживании - надежда. Она ж под боком у самой могущественной, справедливой и благодетельной твари на Земле. У Долины. Вот она пускай и хранит её, когда надо будет. В любом случае, одна потерянная жизнь лучше целой мёртвой стаи. Ей друзья дороже неё самой. По пути зашла к милейшей женщине, которая была приставлена к ней, когда та ещё только заехала в Долину. Та женщина тогда ей тогда всячески помогала освоиться на новом месте. Юля ей за это была очень благодарна. И вот теперь она снова к ней зашла. И, конечно, немножко опешила её своим приходом. Рассказала о своих планах, сказала, что идёт искать своих друзей, и что если задержится она и будет её кто-то искать, то пусть ищут начиная от соседнего с больницей дома. Женщина закудахтала, неуклюже запричитала, напоила Юлю горячим чаем с плюшками, пожелала ей удачи и отправила в добрый путь. Был ровно полдень. Солнце стояло в самом что ни на есть зените. Редкое, однако, зимой явление. Каждый день хоть оно и бывает, а длится совсем недолго, даже разглядеть его как следует не успеваешь, а оно уже всё. Прошло. И Юля не отказала себе в удовольствии всласть насмотреться на полуденное солнце. А про себя молилась Кому Угодно, всем хтонические силам, каким знала, чтобы те уберегли её от неведомой херни. И начала копать. Ну как копать. Это скорее было прокалывание толстенного, заледенелого пласта. Сначала она откалывала по маленькому кусочку, потом поднатужилась и стала большими кусками пласт ломать. Так и доломалась до идеальной дырки коробочной формы. Дырка была достаточно глубокая. Больше юлиного роста где-то раза в полтора. Юля туда залезла, просидела там малость. И поняла, что так дело не пойдёт. Надо сверху закрыться чем-нибудь. Да так, чтобы воздух остался, а то как иначе поиски продолжать, если ничего не видно и дышать нечем. И вылезла Юля оттуда. Снова взялась за лопату и лом и принялась за ювелирную процедуру. Ей нужно было отколоть кусок льда так, чтобы он как крышка от бутылки ровень в ровень подходил к её дырке и закрывал её. Так она и сделала. Не с первой попытки, но всё же. Теперь рядом с юлиной дырой было ещё штук пять почти таких же. Но вот встал вопрос, а как же эту крышку надеть на дыру? Ведь она тяжёлая. Но Юля кое как, собрав всю мощь в кулак, захватила кусок обеими руками и надвинула его прямо на дыру. Дыра закрылась и превратилась в достаточно просторное тёмное помещение. Юля почти ничего не видела. Только редкий тусклый свет проникал сквозь крышку, толщины которой хватало, чтобы пропускать его. Юля затаила дыхание, прислушалась. Звуков не было. Тогда она попробовала прислушаться к собственным ощущениям. У неё, кажется, получилось. Она оказалась там, где должна была быть. Она была уверенна в этом. Аж вздохнула от радости. Потом огляделась, стала крутить головой, ёрзать на месте, смеяться. Господи, как же давно она по-настоящему не смеялась. Она вообще не склонна была к смеху. И даже если и смеялась, то скорее прыскала. Но как же она была прекрасна, когда заливалась раскатистым, звонким смехом, точно младенец. Прямо как сейчас. Думала она. Неужели осталось совсем чуть-чуть. Неужели ей осталась только раскопать немного подальше снег, и она встретить наконец своих друзей. Она была вне себя от восторга. Она натянула потуже варежки и начала судорожно разрывать руками ледяную массу. Наверное, это очевидно, что у неё плохо получалось. Но она считала совсем по-другому. Ей казалось что она быстрая, как стрела, как трактор, как снегоуборочная машина и уже вот вот докопает до цели. В порыве страсти она даже сорвала с себя одеяло и куртку. Но по факту она просто царапала стены своего убежища и никуда не продвигалась. Она так тяжело и горячо дышала, что стены поплавились, и ей на голову начала капать вода, а руки стали примерзать. В тот момент она всё таки решила остановиться ненадолго. Мороз-то до сих пор стоял трескучий, уже прошёл закат, ночь сгущались. А вместе с ночью и погода разуздалась, ветер завывал, как будто его резали. Юля слышала это. Ей немного не по себе стало. Почему-то ей показалось, что голос ветра похож был на голос невиновного человека, приговорённого к смертной казни. Слышалось, как топор резко отсекает одну конечность за другой, как пульсируют сосуды, как струится река крови, как истошно орёт обречённый. Он вопит, умаляя её остановиться и вылезть обратно наружу. Но откуда он может знать, почему она здесь. Его жаль, безумно жаль, но он, вероятно, просто остатками души пытается охватить реальность, принимая Юлю за своего знакомого. Вот и кричит ей, остерегает от подобной участи. Но вот губы его белеют, краски жизни покидают его тело, глаза полнятся отрешённостью, навеки застывая в обмякшем ужасе. Он мёртв. Он больше не говорит ей ничего. Покойся с миром, несчастная жертва жесточайшего правосудия. А мне пора. Друзей искать. Не могла она тогда понять, отчего же. Что за ведение странное было. Воображения в очередной раз далековато загуляло. Ну его в баню. Достало уже. Отпрянула от стены, присела, опершись всей спиной, попыталась собрать мысли в кучу. Но они что-то не хотели собираться. Всё разлетались и разлетались какими-то розовыми мыльными пузырями, словно оплеухи врезались ей в голову и отскакивали обратно. Ржали как кони и лились из её щелей как цветное драже. Она быстро потеряла над ними контроль и, собрав в комок все остатки разума, решила продолжить копать, но в этот раз по-усерднее. Долго она ещё так копала, достаточно долго, чтобы первая пара перчаток на ней порвалась ото льда и осталась вмерзать. Её рукам стало дико холодно, поэтому она решила закутать их в одеяло,которое валялось неподалёку. И продолжила копать. Головой. Недолго, однако, продлились её старания. Она несколько раз ударилась головой об стену, как баран, и благополучно отключилась. И от удара, и от бреда, и от бессилия, и от холода, и от того, что просто так Долине захотелось. Тут всё условия были хороши. Сами знаем, не впервой. И страшно теперь было подумать, что же будет теперь с бедной Юлей. Она же зарыла себя снегом так, что щелей почти что нет, и её почти не видно, да и достать эту глыбу очень тяжело.. А как же воздух? Она же просто задохнётся, если её кто-нибудь побыстрее не вытащит. А ответ был прост. Как Долина её мучает и губит, так она ей и жизнь сохранить сумеет. Таинственный дух, что не раз вовлекал Юлю в разные передряги и, бывало, абсолютно нелепые опасные ситуации, с таким же успехов её оттуда извлекал, а потом ещё лелеял и хранил. Это такое развлечение у Долины, или даже скорее образ жизни. Рушить людские жизни, но не убивать никого. В Долине мрут либо от убийства, причём не важно, суицид то, или по классике, либо от естественной человеческой недолговечности. Другого не дано. Люди здесь не болеют смертельными болезнями, не погибают в автокатастрофах и подобных несчастьях, не случается просто случайных смертей. Всё тут закономерно в этом плане. Вот и Юля, сама того не подозревая, подстроилась под эти законы. Скучно, наверное, за чем-либо следить, когда уже знаешь исход. Нет, Юля не умрёт. Так уже давно предопределено. Будет она на самом волоске, на тоненькой серебристой струнке колыхаться над бездонной пропастью, в которой то и дело мелькают какие-то причудливые мозаики. Из больших ли кусков, из маленьких. Изо всяких. Круглых, треугольных, других. Палочки и столбики разные летают там. Врезаться вот вот готовы, да не врезаются. На расстоянии листка, какого потоньше, от лица пролетают, лишь успевают чуть задеть встрепенувшийся от морозца пушок на коже и улетают дальше, в безграничный, глубочайший на свете сон. И в том сне, прямо в нём, видит Юля, как сама она спать укладывается, парить прямо в воздухе начинает. В своём же бреду видит себя со стороны. И во сне та Юля видит океан. А в океане цветок растёт. Не цветок даже, а букет целый. Розы, фикусы, ландыши, гиацинты... А позади цветов стоит юноша. Улыбчивый такой, красивый, спокойный, даже поздоровался с ней. Та покраснела малость, ответила тоже. А юноша как возьми, да и начни плакать. Лицо то же, что и было. А слёзы не то, что капают, а текут ручьём. Двумя мерцающими потоками. И спрашивает у юноши Юля, а зачем это он плачет, дык ещё и с таким лицом. А он ей отвечает, что он цветы поливает. Юля удивляется, а зачем это он цветы в океане поливает, и насколько ж солёный этот океан, что ему его слёзы как пресная вода сгодятся. А юноша отвечает, что слёзы у него пресные. От того, что не ел он отродясь ничего, кроме материнского молока и этих цветов. А мать его давно уже погибла. Он её под теми цветами и похоронил. И лежит там его мать, обвитая тонкими лозами чудных океанских цветов, и радуется её душа каждый раз, когда её сын оплакивает её пресными слезами своими. На том и попрощалась Юля с тем юношей и продолжила свои похождения по бездне. Она всё осознаёт, но только на половину. Ровёхонько на половину. Зато как осознаёт, оооо.... Целиком и полностью. Эта половина ей - что целый мир отдельный. Оттого и не может она оттуда вернуться сама. Ведь нету там, в том мире, той её части внешней, настоящей, которая ещё в состоянии сказать ей, что неполадки у ней, умирает она. Не умрёт, однако, но пострадает. Та её часть уберечь её хотела, да не смогла бы ни за что. Оттого и не знает на самом деле Юля, хорошо ли ей там или плохо, привольно или сковано. И мотается там, и не чувствует ни желания, ни тоски, ни восторга. Есть у неё внутри где-то какая-то козявка, которая всё же подсказывает ей, что на самом деле она просто ждёт момента, когда её освободят, лучше всего друзья, но и другой кто-нибудь тоже сгодится... Юля вся мокрая по грудь в океане была, вылезла потом, ветром её обдуло, холодно стало. Осыпалась с её обсохшего тела соль и обратилась песком. Песок на берегу ногами перебирает. Потом камни, камушки. Между пальцев он сочится, как время. И не понимает Юля, песок то, или нет. Голову прямо держишь, или поднимаешь, или вбок смотришь, куда-нибудь вобщем смотришь, лишь бы не под ноги. И тогда кажется, что вроде песок под ногами, самый настоящий. А как голову опустишь, да глаза разинешь, и уже кажется, что вовсе не песок под ногами, а черепа колотые, ракушки живые, крошечные человечки и гусенички бегают, чаинки подкидывают. Юля наклонилась, чтобы их разглядеть. А они как завопят, заохают. И принесли они яблоко. Маленькое такое, но не червивое, хоть и на земле оно лежало. И сказали они "Ешь! Ешь, дитя разрухи, ты заслужила!" Юля подняла то яблоко, отблагодарила мелкий народец и пошла дальше. Идёт она, ест своё яблоко и прямо таки чувствует как сытнеет. Как тяжелеет её тело, наполняется теплом и энергией. И вот уже совсем тяжёлое стало, настолько тяжёлое, что почва начала уходить у неё из-под ног, и земля вся осыпалась крупой, и осталась Юля посреди чёрной пропасти парить. В изумлении улыбается, по сторонам смотрит. Впереди неё лодка вдруг появилась. Красного дерева, точёная, остроносая. В ней сидит кто-то, женщина поди. Шаль на ней накинута, из-под неё ничего не видно. Юля пытается продвинуться к таинственной фигуре, руками гребёт, ногами толкается, а ничего не выходит, на месте она стоит. А женщина тем временем сама к ней незаметно, плавно так подплыла. Юля заволновалась, со стрессу стала яблоко своё кусать и кусать быстро-быстро. А женщина взглянула на неё как-то странно. С сожалением наверное. И говорит ей так раскатисто и спокойно - Аххх.... Ты... Ааа... Да что ж ты делаешь та а... Там мечта в кустах притаилась. А ты всё яблоко жуёшь своё. Еда твоя тухлая, гнилая, как гниёт в земле кожа и волосы. Она смерть одну несёт. Только смерть и ничего боле. Ты ж и так почти мертва, глупая. Съешь лучше живого ягнёнка. От него жизнью пахнет, он ею дышит. С него кровь прольётся животворящим потоком. И всякий, кто вкусит его умирающего, тот вкусит не только его плоть, но и душу впридачу. И будет он живее всех живых. Может и ты оживёшь. Ты только попробуй один разок, не бойся.. И стала доставать та женщина медленно руки свои из-под мантии. А на руках сидел ягнёнок, весь в крови. И кричит он пронзительно. У него был вспорот живот, кучерявая шерсть его смешалась с внутренностями в густую кровавую кашу. Юля очень испугалась, хотела заплакать и убежать вместе с тем ягнёнком. Но думает, что зря будет невинная душа погибать. Он же ведь и так умрёт, тогда раз уж на то пошло, может и совершить то, что ей эта женщина говорит. Что на неё нашло тогда, непонятно. Это не она делала, нет. Она бы даже в самом страшном сне такого не позволила себе. Потому что это не сон. Это самая что ни на есть реальность, непоколебимая и необъяснимая. Это реальность, которая открывается людям в тяжёлой лихорадке. Тебя будто вздымает в воздух и толкает в грудь. У тебя темнеет в глазах и из горла вылетает омерзительный комок какой-то слизи. Как же неприятно осознавать это... Что это всё по правде. Что это Она... Неужели Она такая беспринципная, бессердечная. За что Она так с ней? За что Она так терзает её неустойчивую душонку? Нам если и дано это понять, то нескоро ещё. Потерпи пока. Всё придёт своим чередом. Она безмолвна. Но весьма изобретательна. А сейчас видимо да, придётся. Придётся подчиниться Ей и ей. Ведь та женщина говорит ничем иным, как Её устами. Уже давно пора бы забыть обо всём, что теплилось в тебе всю твою жизнь и что преследовало тебя все месяцы, что ты здесь находишься. Об одном и том же, одна это история. Не интересно так. Циклично. Но так надо. Если ты не хочешь продлить этот несусветный кошмар до вселенских масштабов, то делай уже поскорей, что велено, не затягивай... И Юля закричала громко-громко, как могла, и впилась в шею ягнёнку, как хищница, и откусила от него. Не жуя, не глядя, проглотила. А женщина та захлопала, радостно завздыхала. Та женщина стала отплывать назад, испаряясь в чёрном облаке. Юля прерывисто тяжело дышала, ужас и смятение сжали её грудь. Не было зеркала, она не могла себя видеть. Но она видела. Видела своё лицо, запачканное кровью, свои округлившиеся глаза, растрёпанные волосы. Видела, во что она была одета. В длинную футболку мятного цвета и чёрные джинсы. Особенная футболка... На руках у ней всё ещё был мёртвый ягнёнок. Он уже не брыкался, а безжизненно висел на ней, как бельё на верёвке. Ей стало так противно и страшно. Она хотела отбросить труп далеко-далеко в бездну, но никак не могла это сделать. Он как будто был приклеен к ней. Тогда она решила наоборот прижать его к груди покрепче и закрыть глаза. Кровь потекла новой, обильной, тёплой струёй вдоль по её трепещущему телу. Юля присела и зависла в таком положении в воздухе, продолжая держать ягнёнка. А кровь всё текла и текла, уже превратилась в горный ручей, а потом и в реку, а потом и водопад, и вот она уже смыла всё вокруг, заполнила необъятное пространство за минуты, точно аквариум. И Юля вместе с ягнёнком утонула в ней тоже. Она расслабилась и дрейфовала там, ни о чём не думая. И тут кровь отступает, и она снова видит себя спящую, спящую во сне. Как сон во сне. Как матрёшка - одно в одном. Она встаёт живая невредимая с кровати, идёт по тому же пляжу, что и в самом начале "сна". Как такое может быть - непонятно, но "сон" тут связался с "реальностью". Одна её половина связалась другой. И на пляже том уже ничего необычного. Она ложится прямо на горячий, белоснежный песок, поднимает голову, запрокидывает за неё руки и нежится в лучах солнца. Её уши ласкает прибой... Ветер бегает меж прибрежных скал и деревьев, завывая - ууУу ууУу ууУУу ууУУУУууууу..... Чайки кричат - эАа́йЙ эАа́йЙ... Но в какой-то момент песок слишком сильно стал жечь ей спину, крики чаек стали звучать как простое, раскатистое и басистое "Эй!", а звуки ветра стремительно превращались в "ююю... Ююл.. Юлляяяя...!" Она очнулась в ванной, наполненной тёпленькой водой, которая тогда казалась ей кипятком, прямо в одежде, окружённая какими-то людьми, которые выкрикивали зачем-то её имя. Так. Среди этих людей есть Яна. Ах боже, Яна. Яночка. Ну хоть одно родное лицо. А все остальные кто... Прости хоспади. Неужели... Они. Юля была готова второй раз в обморок упасть. Это же её друзья! Живые и невидимые. Значит она всё-таки их нашла! Она что-то страшно-непонятное пережила, но зато каков результат. Она их спасла! А теперь они смотрят на неё и кричат ей спасибо. Точно! Какие же они всё-таки хорошие люди, благодарные... Как ей с ними повезло! Так Юля думала. Она стала охотнее шевелиться, мелко задрожала, потому что ощутила тот холод, который всё это время с ней был, даже попыталась что-то сказать. Всё заликовали. Надежды оправданы. Юля выжила. Ей подлили воды погорячее, накрыли её ещё одним пледом, всунули в руки тёплый чай. Тут Яна выбралась из толпы поближе к любимой, прильнула к ней, обвила её своими руками и тихонько всплакнула. И на юлином теле остались таких же два горячих следа, какие она же сама и оставила несколько злосчастных дней назад на яниной спине... - Юля. Юленька. Как ты, дорогая... Кк.. как... Как же ты так. Как же тебя же так угораздило та а.... Яна не могла спокойно говорить. Отдельные слова пробивались у неё сквозь всхлипы. Она пыталась успокоится и потом продолжила говорить. - Как так то.. как такое случится могло, Юля. Зачем же ты так с собой а... Нет. Нееет. Быть такого не может. Не ты себя закопала. Нет. Не ты, и всё... Кто так жестоко с тобой поступил, кто закопал тебя? Скажи, Юленька, пожалуйста, скажи, не молчи, я же вижу - ты говорить можешь. - давай не при людях, Яна. Я не могу пока такого сказать. Не опознала ещё я. Дай мне время. Денёк хватит. А потом я тебе скажу как-нибудь, наедине когда будем. Не хочу я это с другими обсуждать... Простите меня только, друзья. Я не считаю вас чем-то хуже Яны. Просто не могу пока сказать, и всё. Потом когда-то вы правду обязательно узнаете, но сейчас мне бы больно было вам её говорить... В разговор включилась остальная компания - Да за что уж тебя, Юля, прощать. Ты ж и не сделала нам ничего плохого. Кто уж виноват в том, что ты в снег оказалась зарытая, мы не знаем, да не важно это в принципе. Ты ведь пострадала. Мы тебя вытащили оттуда, слава Кому Угодно, не мёртвую, успели. Главное, что ты живая и в сознании сидишь перед нами. А мы перед тобой. Что-то всё не везёт да не везёт в здоровье, всё ты в какие-то передряги попадаешь. Ну ничего. Скоро на поправку пойдёшь, надеемся. - ох даа... Уффф...Знаете, мне уже и вправду полегчало малость... Можете меня пока совсем-совсем одну оставить ненадолго? Прям на часок, может на два... В чувства, знаете, прийти надо. А то соображаю плохо... - Да что ты, конечно. Ты только, если что-то понадобится, зови сразу же, не стесняйся. - хорошо, буду. Дверь легко захлопнулась, и Юля опять осталась одна. Так пусто в мыслях, вот это да. Даже скромная её комнатушка и та была более наполненная, чем её голова тогда. Заслужила, видать, такой покой. Столько всего натерпелась, пора отдохнуть. Теперь она не в бреду, всё соображать должна. Но не отойдёт что-то она никак от того состояния. Потрясением то для неё было, что это они её спасли, оказывается, а не она их. Что же это получается, всё это зря было? Ты давай там, до истерики не доходи. Не дошла, не дошла. Помаленечку она осознавала, насколько сильно она в себя провалилась. Снежная яма и та не была такая глубокая. Эмоций, как таковых, практически не было. Всё, что можно и нельзя она уже пережила в том стрёмненьком мирке, который нарисовало её воображение. В реальности осталась одна только рассудительность и лёгкая растерянность. Уматалась она, бедная. Сил ни на что нет. За бортом ведь осталось всё то, как она отходила от этого её снежного самозаточения. Когда её только достали, она вся была белая, как бумага, с покрасневшими носом, щеками, пальцами. На лице у неё даже выступила тоненькая ледяная корочка. Сердце у неё билось, но медленно. Она еле дышала. Только самый чуткий мог почувствовать её дыхание. Её тело сжало судорогами. Поэтому её пришлось сразу положить отогреваться. Сначала с неё просто сняли тёплую одежду и положили её в самую тёплую комнату на кровать и укрыли одеялом. Затаив дыхание следили за ней, вдруг очнётся, вдруг судорогу снимет. И когда судорога отходила, проложили Юлю в тёплую ванну, прям так, одетую. И тоже стояли, боялись пошевелиться, ждали терпеливо. А потом вы уже знаете. Очнулась она. Как-то всё это неправильно. Не по порядку. Задом наперёд как-то. Неудобно следить за этим... Исправляться надо. Так как же её нашли всё-таки. Там всё очень было прозаично. Сидела себе значит Яна на кухне, никого не трогала, тосковала чуть, а тут вломился к ней один из юлиной компании, запыхавшийся и спрашивает "куда Юля подевалась?", а Яна ему отвечает, что в комнате она у себя сидит, не выходит уже третьи сутки, говорит, что время ей нужно, чтобы с собой побыть, вот Яна её и не трогает. И пошёл этот парень к юлиной комнате, постучался, попросился войти. Никто не открывает. Потом ещё пару раз громко постучался, и не получив ответа, просто выбил дверь. Юли там не оказалось. Только форточка открытая. Всё понял тот парень и сказал Яне, что девушку надо на улицу идти искать, ушла она из комнаты. Яна испугалась, сказала, что дома останется. Оделся тогда парень, вышел и стал по всем окрестностям мотаться. Не так уж и долго он мотался, домотался до несчастной полянки перед больницей. Всё там перекопано было, куча ям каких-то непонятных, одна яма заколочена. Следы лёгкие, почти незаметные вокруг. Страшная мысль пронеслась у него в голове, неужто там в той яме Юля зарыта. Было нетрудно найти лопату, которой Юля и копала эту самую яму. Стал аккуратно подцеплять кусочки снега, чтобы не дай бог не задеть кого. Докопал-таки до Юли. Обомлел, не то слово обомлел. Но достал бедную, всю её одежду подобрал и понёс скорее в дом. А дальше вы знаете, что было. Спаслась-то она спаслась. Но вопрос, который так мучил её, из-за которого она и решилась на такое абсурдное решение, так и остался для неё загадкой. Так а куда же всё-таки делись её друзья? И откуда потом взялись обратно? Ответ оказался очень прост, а потому весьма загадочен. Действительно из ниоткуда. Да, правда. Они правда в какой-то момент просто исчезли, Долина их съела. Но невкусные они оказались, и она их выплюнула. Прямо как в юлиных догадках получается. А ей никто не верил, говорили, что она просто одурела с мороза и в себя не пришла. Глупые и они были. Сами одно пережили, а утверждали обратное. Рисуются? Перед кем же в Долине-то рисоваться. Там же ведь нет почти никого, а если и есть кто, то точно не осудят. И цельные они и здоровые вернулись домой, не подозревая, что там за их отсутствие так волнуются. Не помнили они ни черта. Но не виноваты ни в чём они. Тут, бывает, такие жестокости случаются. Никто не удивлён, но все очень рады, что друзья вернулись и всё у них хорошо. Теперь бы хорошо было бы, если бы у Юли всё стало хорошо..