Считается, что демоны всегда выходят по ночам — их привлекают тишина и мрак. Вся жизнь слепца окутана тьмой, а потому мои демоны всегда со мной. И я точно помню момент, когда они впервые пробудились.
Оминис
Я целовал Лиру далеко не впервые, но что-то в этот раз пошло иначе, и в ответ на какое-то незначительное движение она вдруг издала чуть слышный, но чётко различимый для моего обострённого слуха звук. Стон. Сердце, казалось, пропустило такт. Где-то в глубине той тьмы, о существовании которой я и не знал, поднял голову первый демон. Удержать. Связать. Сдавить. Присвоить. Взять. Этот стон и все другие должны быть только моими. И она будет стонать снова и снова. Беспомощная. Бессильная. Беззащитная. Со связанными руками и широко разведëнными ногами. Полностью в моей власти. Полностью подчинена моей воле. Она будет молить, пока стон не перейдёт в крик. Я не успеваю сделать судорожный вдох, как просыпается второй демон. И от насланных им мыслей меня бросает в дрожь. Блэк слишком ярка, слишком горяча для меня. Слишком жива. Разве она не будет прекраснее, когда горячая кожа станет приятно-прохладной? Когда громкие звуки её голоса обратятся волнующей тишиной? Её крик застынет на губах, таких нежных, таких роскошных, таких возбуждающе приоткрытых. И тогда я смогу убрать руки от её шеи и ласкать её всю. Она уже не будет сопротивляться. Она будет вся подчинена моей воле. Я наконец вырываюсь из цепких лап моих внутренних чудовищ, разрываю поцелуй, отшатываюсь, запинаясь о свои собственные ноги, врезаюсь спиной в каменную стену. Ошеломление. Ужас. Паника. Руки дрожат, сердце бешено стучит, кровь шумит в ушах. Моя поганая «чистая» кровь. Да она грязнее любой магловской! Это на ней вскормлены жуткие демоны. Наследие Слизерина? К чертям такое наследие! Мне хочется выхватить палочку и резким Диффиндо пустить свою кровь течь рекой. Всю. До капли. И вместе с ней изгнать из себя мерзких тварей, что поселились в этой многовековой тьме. Я тянусь трясущейся рукой к карману со спрятанной в нëм волшебной палочкой, как вдруг сквозь бьющийся в висках пульс различаю лёгкое прикосновение. Едва заметное — к ткани рукава на предплечье. Затем чуть более настойчивое, полное беспокойства, к плечу. И наконец ласковое, осторожное, тонкими нежными пальцами — к щеке. Лира. Мой прекрасный ангел. Мой свет во тьме. Я так и не понял, люблю ли её (не уверен, в прочем, что я вообще когда-то кого-то любил в своей жизни), но я бескрайне ею дорожил. Лира была уникальной, удивительно не испорченной своей высокомерной, чистокровной семейкой, такой гордой и холодной внешне, но нежно-хрупкой и трогательно-искренней внутри. Она одна из всех девушек в прошлом году откликнулась на моё приглашение на танец. Без страха. Без смущения. Без раболепия. С вызовом и уверенностью, что я не справлюсь. Я знал это. С любопытством и затаëнной надеждой, что танец получится прекрасным. Я это чувствовал. Лира не мечтала о «карьере» пустоголовой красавицы рядом с богатым чистокровным мужем, как другие девушки нашего факультета. Она жаждала таких вещей, о которых не принято думать леди из высшего волшебного общества: приключений, дальних путешествий, новых открытий. Когда Лира делилась своими мечтами, её голос преображался. Я был уверен, что в этот момент у неё светились глаза, как, говорят, бывает у увлечëнных людей. Лира искрилась и заражала своим энтузиазмом. Я, быть может, и не любил её, но в такие моменты я готов был идти за ней на край света. — Оминис, что с тобой? — мягкий голос возвращает меня к реальности. Вытаскивает с глубокого дна, куда утащили меня мрачные демоны. Я ловлю её ладонь, касающуюся моей щеки, и нежно целую. Губами чувствую чёткие линии жизни и судьбы. Милая моя, зачем ты рядом со мной? Какая нелепая судьба свела тебя с Мраксом? Какую жизнь я могу тебе дать? Почувствовав внутри шевеление самого страшного из демонов, я сильнее натянул поводок. Я держу его. Пока что держу, не зная его истинной силы и мощи. И если он вырвется, Лиру рядом со мной ждёт только смерть… — Мне, кажется, немного… нездоровится, — дрожь почти унялась, и я осторожно касаюсь пальцами скулы девушки, провожу по шее. Демоны внутри урчат, словно подталкивая мою руку, заставляя меня обхватить эту тонкую шею, сжать её и давить со всей силы. Резко выдыхая, я отдергиваю ладонь от нежной кожи, пока мрак внутри меня не поднялся из глубин и не затопил сознание. Больше всего на свете я сейчас боюсь причинить Лире боль. Только не ей. Пожалуйста, только не ей. — Мне, пожалуй, стоит какое-то время побыть одному. Если ты не против. — Конечно, сколько потребуется, — звенит ласковый голос Лиры. А я будто наяву слышу её сиплый хрип, с трудом вырывающийся из горла, крепко сжатого моими пальцами. Мои демоны радостно ухмыляются. Пусть сегодня я одержал над ними верх, они заявили о себе. И теперь я никогда не смогу забыть о том, какая тьма живёт во мне. Напоследок я благодарно целую пальцы своей невесты, самой сильной и самой хрупкой девушки, что я знаю, и, зажигая алый огонëк на палочке, выхожу за дверь. Мне стоит держаться подальше от Лиры. По крайней мере пока я не найду способ уничтожить своих демонов. На мою удачу приближались каникулы. Несмотря на отсутствие экзаменов, многие преподаватели устраивали всевозможные тесты, контрольные работы и срезы знаний, чтобы убедиться, что студентам будет что растерять за лето. Стараясь отвлечься от мыслей о Лире, я углубился в учебу и закончил год почти блестяще. Сама Блэк похоже также спасалась учебниками и конспектами: чаще всего я замечал её выходящей из библиотеки, уткнувшись в очередной бесконечный свиток. В этой школьной суете слишком просто было найти причины не пересекаться лишний раз. И я пользовался этим. Лира смиренно ждала, когда мне перестанет «нездоровиться», а я видел, как тоскует она без наших обычных посиделок, но не мог позволить себе большее, чем теплую улыбку и лёгкий поцелуй руки. Я боялся провоцировать своих демонов. Мне нужно было время, чтобы разобраться с ними. Ночь накануне отъезда я провел без сна. Желание, страх и долг раздирали меня на части. Я не хотел возвращаться «домой» — в тот мрачный особняк, где обитали люди, что по какой-то неведомой причине достались мне в родственники. Я их ненавидел, боялся, презирал. Каждый год я ступал на порог этого дома, как на плаху. Каждый год я ждал, когда закончатся мои мучения, и я смогу навсегда покинуть жилище Мраксов. Этим летом, на правах жениха Лиры, я мог гостить в доме Блэков хоть все каникулы. По сравнению с моей роднёй родители Лиры хотя бы пытались быть вежливыми. С самого Рождества я надеялся воспользоваться их приглашением и не возвращаться на лето в Грейт Хэнглтон. Лето вдали от затхлой низины, где даже самые жаркие лучи солнца успевали остыть, запутавшись в тумане, казалось невероятной удачей. Лето, наполненное звонким голосом Лиры, шелестом её смеха и теплом её рук, казалось раем. Но я не знал, на что способны мои демоны вне каменных школьных стен. И не желал знать. И если в тех книгах, что остались на покрытых пылью и плесенью полках особняка Мраксов, найдётся хоть что-то, что поможет мне в сражении с моей тьмой, я готов провести это лето в поисках. Ещё одно лето среди ненавистных родственников. Заткнув подальше свои желания, я принял решение, руководствуясь логикой и здравым смыслом. И ошибся. Первый месяц в «родном доме» я не выходил из комнаты, изучая все древние фолианты, что удалось найти в заброшенной библиотеке. Очень многие оказались разного рода пособиями, почти все — по тёмной магии. Очень многие оказались испорчены так, что их невозможно было прочесть, некоторые — прокляты. Очень многие я хотел бы никогда не видеть и не читать, пару — спрятал в свой чемодан, чтобы перечитывать в Хогвартсе. Ни одна из книг не содержала и капли нужной мне информации. Я злился. Я ненавидел эти чертовы книги и этот дом. Я несколько раз ловил себя в последнюю секунду, уже практически произнеся Инсендио над кипой бесполезных документов, монографий и дневников каких-то моих чистокровных предков. Хотя бумаги отсырели так, что вряд ли бы занялись огнем, скорее изошли бы смрадным чадом, удушающим черным дымом. Но и задохнуться в собственной комнате далеко не было пределом моих мечтаний. Этот дом и так душил меня. Подвальной сыростью, запахом гниющей древесины, подгоревшим мясом от редких попыток Марволо приготовить ужин. Глотком свежего воздуха казались письма от Лиры. Они приходили каждый понедельник и четверг, и уже на вторую неделю я заметил, что с нетерпением жду сову, стоя у приоткрытого окна. Я чувствовал, что Лира обижена на меня. За то, что отдалился, не попрощался как следует и не приехал погостить. Она обижалась, но всё равно писала длинные письма. Догадываясь, каково мне в отчем доме, Лира наполняла свои письма светом: описывала, как красиво цветут в саду розы и как сладко они пахнут после дождя; рассказывала, как тайком от отца заказывает по почте книги о культуре других стран, готовясь к нашему путешествию; делилась своими впечатлениями от новой выставки в Лондоне, куда они выезжали всей семьёй для встречи с каким-то важным послом. Я отвечал не длинными, но нежными письмами. Зная, что Лира ждёт от меня ласки, я щедро дарил её. Пусть на расстоянии и пусть лишь словами, но только так я мог уверить мою чуткую невесту, что она по-прежнему мне дорога. Не желая встречаться с другими обитателями дома, я старался выбираться в столовую в такое время, когда никому не могло прийти в голову завтракать или обедать. Обычно я долго вслушивался, прежде чем выйти в коридор, или даже запускал Гоменум Ревелио, но в тот раз, зачитавшись очередным письмом от Лиры, я наощупь толкнул дверь и, только услышав странный звук, инстинктивно вскинул палочку с алым огоньком. Лучше бы я этого не делал. Лучше бы я никогда не мог «видеть» волшебным зрением. Лучше бы я навеки оставался в беспросветной тьме. Лучше бы я спалил этот дом дотла. На длинном деревянном столе посреди столовой лежала девушка. Она казалась совсем юной, не старше Лиры. Её платье было изорвано и заляпано чем-то тёмным. Руки раскинуты так, что тонкие запястья лежат на самом краю. А чуть выше запястья руку крест-накрест пересекает грубая верёвка, намотанная на вбитые в столешницу гвозди. Такая же веревка перехватывает грудь. Обнаженную, сверкающую белизной из-под разорванной ткани грудь. И даже с «волшебным зрением» видно, как натерлась нежная кожа от соприкосновения с пенькой. Голова девушки свешивается с края стола так, что длинные светлые волосы касаются пола. А в её открытый рот раз за разом врывается отвратительный толстый член Марволо. Исписанный аккуратным почерком пергамент выпал из руки. А вторая, застыв, так и продолжала держать палочку с сияющим огоньком. Распластанная на столе девушка громко стонала, всхлипывая, и этот звук врезался в уши. И пробуждал демонов. «Тристис» — вспомнил я, наконец, имя молодой жены Марволо. Их свадьба была весной и я, разумеется, не приехал, сославшись на большую загруженность в учебном плане. Всё думал как-нибудь познакомиться с юной француженкой, но не так! Мерлин, совсем не так! Не то не замечая вторжения постороннего, не то просто не обращая внимания, Марволо, не переставая двигаться, поднял палочку и хлёстко взмахнул ею над лежащей девушкой. Та вскрикнула, вскинувшись. Разорванные клочки ткани сползли, обнажая бедро и тонкий длинный разрез, сочащийся свежей кровью. Внутренности словно связались в узел. Всё стало на свои места: темная жидкость, заляпавшая обрывки платья светловолосой француженки, была кровью. Кровью из ран, что мой старший брат наносил своей молодой жене. Ради собственного удовольствия. Меня затошнило. Развернувшись, я бросился к ближайшей уборной но, споткнувшись о порог, упал в коридоре. Задыхаясь от рвотных позывов, я попытался приманить стакан воды с кухни, но отвращение накатывало волнами, не давая мне сосредоточится, и, услышав звон разбившегося стекла, я сдался. Содрогаясь, я стоял на коленях в грязном, затхлом углу особняка и просто пытался дышать. Вдох, выдох. Это их личное дело, я не должен ввязываться. Вдох, выдох. Какая же он мразь, я всегда знал, что Марволо конченная мразь. Вдох, выдох. Тристис же волшебница, зачем она позволяет делать это с собой? Почему не сопротивляется? Вдох, выдох. Вдох, выдох. Она лежала там, такая исковерканная, вся в крови… Где-то за спиной хлопнула дверь, раздались шаги, шорох, разговоры, мужской хохот, женский стон. Стон. От этого звука меня пробила дрожь. Уши вновь заложило невероятно ускорившимся пульсом. Раззадоренные демоны нашли новое развлечение: во всплывшем в голове образе вместо светловолосой француженки на обеденном столе, связанная и в разорванном платье, лежала Лира. На ней не было ран и крови: в разрезах ткани сверкала гладкая белая кожа, а веревки держали крепко, но не оставляли следов. Я потянулся к ней, мечтая коснуться упругой груди, что так дерзко выглядывала из растерзанного выреза, как вдруг грубый хлопок по спине вырвал меня из пелены морока. Я нащупал на полу выпавшую палочку и спешно зажег алую искру. Надо мной склонился Честенер, он был так близко, что я «разглядел» ехидную ухмылку на его лице. Убедившись, что я заметил его, отец выпрямился и кивнул в сторону двери в столовую. — Ну что, оценил невестку-то, а? Хороша, верно? — Мракс старший сально усмехнулся. — Не зря говорят, что у француженок горячая кровь. Ты бы знал, как она… — Вы отвратительны! — выплюнул я в лицо отцу. Меня ещё шатало, но держась за стену, я всё же смог встать во весь рост. Я оставался на голову ниже и, возможно, со стороны выглядел как саламандра, вздумавшая потягаться с драконом, но я не мог больше молча сносить все мерзости, что говорили и вытворяли Честенер и Марволо. — Как вы можете так обращаться с девушкой? Вопреки моим ожиданиям в ответ на мои слова не последовала пощечина. Отец долго вглядывался в меня, а затем достал из кармана сложенный лист пергамента, медленно, задумчиво вертя его в пальцах. — Мы? Не обольщайся, Оминис, в тебе течёт та же кровь. Кровь жаждущих покорности и поклонения, кровь наслаждающихся своей властью и чужой слабостью. Очень давно я не слышал от Честенера столько слов подряд в мой адрес. Спокойных слов, без издевки и ругани. Но эти слова приводили меня в ужас. — Сколько тебе там? Почти семнадцать? Кровь явно уже дала о себе знать. Ты можешь присоединиться в любой момент, — отец приглашающе повёл рукой в сторону приоткрытой двери. — И не забудь после свадьбы пригласить в гости свою жëнушку. Мне нравятся брюнетки. Сунув пергамент мне в руку, Честенер неторопливо направился обратно в столовую, а я остался стоять посреди коридора, охваченный одновременно ледяным ужасом и пламенным гневом. Они не посмеют! Никто из них не посмеет и пальцем коснуться Лиры! Её нога никогда не ступит в этот проклятый дом. Я развернул пергамент, проводя палочкой по тексту, убеждаясь, что отец отдал мне обронëнное письмо. Слова Лиры, словно пропитанные затаëнной нежностью, успокаивающим бальзамом проливались на мою исковерканную душу. Я обязан сохранить этот свет, не дать ему соприкоснуться с мраком моей семьи. Лира должна уехать, как мы и планировали: на материк, а затем и за океан. Так далеко от этого мерзкого, насквозь прогнившего особняка, как только возможно. И подальше от меня, уже отравленного той же заразой, что и мои предки. Подальше от моих демонов.