***
[Mr.Kitty — ††]
Сонхун, как и планировал, не бежит, едва только дом появляется перед его глазами вместо темноты спальни. Он смотрит, чуть сузив глаза, на то, как чёрная субстанция затягивает деревянные панели, окна. Как сереет вдали небо, кривятся сухие ветви деревьев, будто накрывая их корявым куполом. Но не бежит к Чонвону, не спасает его. Остаётся на месте, дожидаясь, пока чернота плотно обволакивает дом, не оставляя свободного места. Только тогда, когда перед ним оказываются лишь очертания и угольно-чёрный живой кокон, Сонхун делает шаг вперёд на пробу. И ещё, ощущая рыхлость земли под ногами. Раньше такого не было, он бежал будто по мёрзлой и крепкой земле, а теперь его ботинки словно проваливались во вскопанной грязи. Словно кто-то разворошил могилы, поднял грунт и теперь, это было новым для Сонхуна препятствием. Кокон и впрямь, как живой. Движется, дышит, не позволяет разглядеть ничего за собой. Сонхун протягивает ладонь, замечая, что она снова подсвечивается белым, и сильнее, чем ближе он подносит её к субстанции. Она не расступается сразу, но будто втягивается глубже в обшивку ветхого дома, дрожит, сопротивляется. Сонхун глубоко вдыхает, прежде чем всё же наугад хватается за выпуклость, бывшую ручкой. Чернота холодная, но не склизкая, как он предполагал на вид. Она похожа на тянущуюся резину, наполненную чем-то. Не тонкая, не однослойная. И в самом деле живая, потому что от его хватки она рвётся в стороны от его руки, как от огня, позволяя открыть дверь. Впускает его внутрь, в густую тьму, в себя. В дом, который изнутри ничуть не изменился, просто покрывшийся снаружи чернотой, как защитным слоем. Но Сонхуну не нужен свет, он прекрасно знает, что перед ним — рассохшаяся лестница, на втором этаже левая дверь — ведёт к Чонвону. К которому Сонхун не идёт. Вместо этого, он вспоминает о диване, что на первом, по правую руку. Нашаривает его ногой, опускается на скрипучую пыльную поверхность. И закрывает глаза, оставаясь в неизменной темноте, прислушиваясь к дому. Он слышит тихое шуршание субстанции на поверхности, он слышит жалобное кряхтение деревянных стен. Своё размеренное, но чрезмерно гулкое сердцебиение. И ждёт. Ждёт, пока наступит окончательно утро и он проснётся. Только вот вместо этого, он слышит новые звуки. Тяжёлое дыхание и скрипучую лестницу. Тихий стук ботинок по сухим половицам. Свой сбитый вдох, и вздрагивает всем телом, когда глаз вдруг касаются ледяные ладони. — Какого… Чонвон во сне впервые находит его. И утром Сонхуну до дрожи плохо. Утром Сонхуну до глубины души плевать, когда он, завидев в воротах Чонвона, несётся к нему со ступенек, чтобы затем, схватив за шкирку, словно котёнка, утащить к пожарной лестнице за школой. Заставить молча, одним только взглядом, подняться по ней на крышу. И уставиться, учащённо дыша, ошалело, когда оба они оказываются друг напротив друга и вдали от лишних ушей и глаз. — Предполагал, что ты тоже не в себе, но не настолько, — мрачно и недовольно бубнит Чонвон, убирая руки в карманы кожанки. — Мне нужны ответы, — Сонхун переводит дух и сбрасывает с плеча рюкзак на грязную кровлю. — И ты обещал. — У нас уроки вообще-то. — Подождут. Они буравят друг друга недовольными взглядами ещё несколько секунд, прежде чем Чонвон не сдаётся. Закатывая тёмные глаза и запрокидывая голову к серому небу, он оголяет для Сонхуна слишком крепкую для его худощавого тела шею, на которой дёргается кадык от сглатываемой слюны. Затем вздыхает устало и, скидывая свой рюкзак тоже, падает на него, упираясь пятками в кровлю и вешая на колени локти. Сонхун не медлит и садится напротив тоже, обращаясь в слух и стараясь игнорировать отголоски школьников внизу. — Сону сказал, ты расскажешь сам, — Сонхун не сводит глаз с серого лица. Чонвон не впечатлённо склоняет голову к плечу, возвращая взгляд. — Уже познакомились? — Довелось. — Насколько близко? — Я знаю, что он видит будущее, — Сонхун бросает это просто, как «добрый вечер», хотя внутри всё ещё вздрагивает от этих слов. До конца поверить не может. — Занятно, — тянет Чонвон, закатывая вдруг рукава кожанки. — Ну, задавай свои вопросы.[Mr.Kitty — Unstable]
И Сонхун бы и рад. Только вот вопросы эти внезапно смешиваются в кашу в его голове. Потому, что их много. Потому, что на некоторые из них вряд ли есть ответы у Чонвона, а если и есть, Сонхун сомневается, что Чонвон отвечать будет правду. И вот они сидят на крыше школы. Чонвон — вроде как открытый к ответам, и Сонхун — кажется, совсем не готовый к ним. — Что это было во сне? — решает он начать с малого. — Что именно? — щурится Чонвон. — Что ты хотел сказать перед тем, как мы проснулись? Ты начал говорить «какого», а потом всё исчезло. — Какого хрена? — Мне тоже интересно. — Я хотел сказать во сне «какого хрена», — поясняет Чонвон, выделяя каждое слово. И Сонхун тушуется, поджимая губы. — Почему? Потому, что в этот раз не я пошёл тебя искать? Или потому, что позволил субстанции поглотить дом? — Ты так её называешь? — усмехается вдруг Чонвон. Колко, остро, леденяще душу. Неприятно. — А у неё есть иное название? — недовольно щурится Сонхун. — Ага. Скверна. Эта субстанция называется Скверна. — Откуда ты знаешь? Чонвон вдруг вздыхает совсем тяжко и глубоко. Отводит взгляд и позволяет Сонхуну рассмотреть темнеющие под глазами синяки, усугубляющую их чёрную чёлку, падающую на лоб и брови. Чонвон будто раздумывает над тем, стоит ли сказать Сонхуну правду или солгать? Стоит ли ему говорить это вообще? И тогда Сонхун напоминает: — Ты обещал. — Да помню я, — отмахивается Чонвон. — Но это не так просто, как тебе кажется. Я не признаюсь в том, что не люблю лук в еде, знаешь? — А ты не любишь? — Не задумывался как-то. Я образно говорю, — тёмные глаза Чонвона вновь возвращаются к озадаченному лицу Сонхуна. — Я не тороплю. У нас весь день. И не один, — поводит плечами Сонхун. — Я смотрю ты за нас двоих всё решил. — Ты знаешь куда больше обо мне, кажется, чем я сам. Что ещё мне остаётся делать? — Не знаю я о тебе больше, — цыкает языком Чонвон. — Кроме пары фактов, о которых не знаешь ты. Сонхун на это ничего не говорит. Лишь вздёргивает брови, побуждая продолжить. — Раз уж… — Чонвон зажёвывает нижнюю губу. — Раз уж ты в курсе способности Сону, и того, что я частично управляю снами, пожалуй, начну со снов. Хотя всё это вместе связано, но…я хожу к людям во сны. Не только к тебе, раньше такое случалось и с другими. — Зачем? — несдержанно перебивает Сонхун. — Потому, что я не могу общаться с людьми напрямую. Точнее, общаться могу, но…есть у людей дурная привычка — трогать. Без спроса, без задней мысли. Опереться на тебя, когда надо поправить обувь, завалиться, когда смеются, пожать руку при встрече. Банально хлопнуть по плечу. А я ненавижу кого-то касаться или когда кто-то касается меня. Хоть по спросу хоть без него. — Социофобия? — Умных слов набрался, а значения их не знаешь? — фырчит Чонвон. — Нет. Это мой личный выбор. Мне неприятен телесный контакт. Ни с кем. — Но ты коснулся меня во сне. И позволил оттащить тебя сейчас к лестнице, — непонимающе хмурится Сонхун. — Ты коснулся одежды, во-первых. Проще было тебе сейчас поддаться, во-вторых, — разгибает Чонвон мизинец и безымянный пальцы. — Во сне я проверял, не спятил ли окончательно, в-третьих, — разгибает он средний палец. А после снова сжимает их в кулак. — Но я не спятил. А у тебя есть способности тоже. — И какие это? — хмыкает неверяще Сонхун. — Понятия пока не имею, но явно те, которые аннулируют или блокируют мои. — И как ты это понял во сне? Я не загорелся от твоего прикосновения? Усмешка Сонхуна даже не успевает расплыться до конца, трескающаяся на середине, как только он видит серьёзность в глазах Чонвона. — Моё хождение по снам — это побочная способность от основной. Видимо это мироустройство так извинилось за то, чем наделило меня, и позволило хоть таким образом сосуществовать с людьми. Но я всё равно никогда и никого не трогал раньше. Как и меня. Обходилось как-то без этого. Но ты… — Чонвон качает головой. — Тебе вздумалось сразу вцепиться мне в лицо. — Ничего не вцепиться, — шипит обиженно Сонхун, дёргая ногой. — Так…в фильмах, которые я порой смотрел, так делали. И… — Драматичности захотелось? А то ж тебе её мало по жизни. — Не осуждай. И не съезжай с темы. — Я не знаю, работает ли это только во сне или нет. Но, если не только, то у тебя тоже есть способности. Поздравляю. — Ага. А с твоими-то что? Кроме снов. Чонвон снова кусает нервно губы, пробегаясь глазами по крыше. Замечая где-то у края почти высохший лист, занесённый с одного из окружающих школу деревьев. Он поднимается на ноги, чтобы затем, присев на корточки, взять лист двумя пальцами, развернув к Сонхуну. Что едва не раскрыв рот, смотрел за тем, как когда-то почти отживший листок, постепенно покрывается тонкими нитями той самой чёрной субстанции, какая затягивала дом в его снах. — Чт… — Этот лист ещё был жив. Любое живое растение, организм. Я не могу касаться долго ничего, в чём есть жизнь, — Чонвон откидывает от себя полностью покрывшийся чёрным листок. — И меня не могут касаться тоже. Понятное дело, если меня касаются через одежду — эффект нулевой. Но, если я, например, лягу в поле цветов — погибнет всё живое вокруг. Я не могу ходить босиком по траве, не могу плавать в озере, посадить цветок или растение. Чаще всего я хожу в перчатках, но сегодня даже не успел их надеть, как ты утащил меня сюда. Меня никто не касается, но это лишняя мера предосторожности. — Но я… — шелестит Сонхун. — Но ты, — кивает Чонвон, поднимая голову. — Явно имеешь какие-то способности. А иначе, я не могу объяснить тот факт, что могу касаться тебя. И не убивать. — Но ты общаешься с Сону и Николасом. — Переписки, звонки. Общение вживую без прикосновений. В теории, я могу касаться их руками в перчатках, но лучше не делать этого вовсе, если есть возможность. Они, если заметил, тоже не сильно тактильны с другими людьми, — усмехается криво Чонвон. — Из-за способности Сону, — соглашается Сонхун. — Или нет? — И да, и не только. Сонхуну будто тормоза срывает. Он подрывается с места и садится на корточки перед Чонвоном. Закатывает рукав рубашки и куртки, протягивая белоснежную кожу. — Коснись. — Не горю желанием, — фырчит Чонвон, но Сонхун наперекор ему мгновенно хватает его за голую кожу запястья. И оба они замирают на вдохе. Потому, что пальцы Сонхуна, как и во сне, начинают светиться белым. Потому, что вены на руках Чонвона выступают сильнее, набухают. Окрашиваются под серым пергаментом кожи в графитовый. Жутко и болезно. Сонхун смотрит на это, не моргая. Не веря своим глазам. — Скверне некуда выходить, — шепчет Чонвон. — Ты будто блокируешь её и она беснуется внутри. Сонхун слушает, но не слышит. Он поднимает робко испуганный взгляд и почти отшатывается, когда видит, что вены на шее Чонвона чернеют постепенно тоже, подбираясь к челюсти. Но Чонвон спокоен, а значит, ему не больно. — Во сне такого не было. — Во сне я разбудил нас быстрее, чем ты бы заметил. — Но у тебя шла кровь носом, — вспоминает Сонхун. — С утра тоже. Поэтому я не пришёл, — вздыхает Чонвон, мягко обхватывая пальцами руку Сонхуна и отрывая её наконец от своей. Вены постепенно успокаиваются, возвращая голубоватый цвет, а после и вовсе пропадая под кожей. — Я слишком многое пытался контролировать той ночью. Но ты оказался неуправляемым на сто процентов, — хмыкает он. — Каково это? — уголки губ Сонхуна опускаются. На душе пакостно так. — Никогда и никого не касаться? — Паршиво, но привыкаешь. Тяжелее в детстве, когда ещё не понимаешь ничего. Потом, когда понимаешь, но бесконечно злишься на мироздание, сотворившее тебя таким. Потом, когда осознаёшь всё и даже почти смиряешься, но остаёшься до конца дней жить с тем, что убил своих родителей. У Сонхуна кровь стынет. Он примерзает взглядом к отстранённому лицу Чонвона, что смотрит куда-то за его спину. На серое небо, расплывающееся над их головами.[Depeche Mode — newborn]
— Так ты… — Когда я родился, никто же не знал, что я такой, — поводит он плечами. — Отец принял роды, передал меня матери. И радостный ушёл за чистым полотенцем, чтобы обтереть меня и её. Хватило нескольких секунд, чтобы я убил её. К моменту, когда в дом вернулась бабушка, они оба были мертвы. Она догадалась закутать меня в несколько полотенец и унесла в свой домик на окраине глубокой ночью. А после, подожгла дом. — Но почему никто не знал о твоём рождении? Неужели твою маму не видели беременной? — Не видели, — губы Чонвона кривятся. — И вот тут-то и кроется тайна рождения твоего. — При чём тут…я вообще? — Бабуля всегда говорила, что ты такой же несчастный, если не хуже, мальчишка. Что, когда я найду тебя, я не должен тебя ненавидеть или осуждать. Что я должен помочь тебе, потому, что, вероятно, мы оба одиноки и нужны друг другу. Я знал лишь твою историю и имя. Но я не знал, как ты выглядишь. До этого лета. Сперва, я услышал, как тебя окликают. Начал искать в толпе тоже. А, найдя, я понял сразу, что это ты. Без обид, но ты крайне похож на мать. Сонхун мрачнеет моментально, отводя взгляд. Он знает, многие говорили ему об этом, он и сам замечал. Но надеялся, что с возрастом изменится. Однако, с возрастом её полные губы, глубокий прищур и мертвенно-бледная кожа, только больше проявлялись в нём. Даже, возможно, паршивый характер, который Сонхун вечно пытался в себе подавить рядом с ней. — Я хотел убедиться, и пришёл к тебе в первый раз в сон, — продолжает Чонвон. Он поднимается с корточек, вероятно, ноги затекли, и возвращается на рюкзак, плюхаясь на него и вздыхая. — А оказался в доме, в котором родился. И сомнений не осталось совсем. — Почему? — Сонхун сперва оборачивается. А после тоже нехотя возвращается и садится напротив. — Потому, что вряд ли обычный парнишка привёл бы меня во сне к дому, где я родился и убил своих родителей. Если бы только мы не были как-то связаны. А мы были. И всё ещё. — Но я даже никогда не был там. И знал о доме лишь из новостей. — Ты — нет. А проклятие прекрасно показало, кто есть кто. И что я не ошибся. От Скверны сперва всё тело покрывается чёрной плёнкой. А после иссыхает, как многолетний труп. Поэтому, бабуля устроила поджог. Эффект Скверны чем-то похож на испепеление. Я знаю это так досканально, потому что, когда ей совсем поплохело, она сказала, что будет благодарна умереть от моей руки, — всё тише говорит Чонвон. — Ей не было больно. Это меня успокаивает. — Сколько…когда это произошло? — также тихо произносит Сонхун. — Мне было четырнадцать. Три года назад. — Но почему ты не в приюте? — Потому, что на тех, кто живёт в том районе, всем плевать. К счастью. И никто до сих пор не знает, что бабушки не стало. По всем слухам и моим рассказам, она уехала к сестре в провинцию год назад, чтобы помочь ей с хозяйством. А я самостоятельный и вполне живу один. Якобы с шестнадцати. Школу не пропускаю, учусь неплохо. Вопросов не было, тем более в той школе, где всем вообще класть на детей. — А здесь? — А здесь, все знают только ту историю, которую рассказал я. И этого достаточно, потому что мы вообще должны быть благодарны за то, что нам выпал шанс учиться в вашей школе. Учись, молчи и не отсвечивай. Я считаю, что нам с Сону здесь отчасти повезло. — Не с учениками только, к сожалению, — вздыхает Сонхун, припоминая вчерашний день. Чонвон ухмыляется и подмигивает. — Не со всеми. — Зачем твоя бабушка сказала найти меня? И откуда ей было знать, что я одинок? — возвращается к их разговору Сонхун. — Потому, что мы оба — прокляты. И каждый твоей матерью, — почти выплёвывает Чонвон. — Как она кстати? Жива ещё? — Пока что, — с таким же пренебрежением отвечает Сонхун. — Что она умудрилась натворить с тобой, если я о тебе в жизни не слышал? — Что странно, — тычет в него пальцем Чонвон. — Я думал, она будет всю жизнь тебя потыкать моим отцом и мной. Но, видать, обошлось как-то. — Твоим отцом? Она потыкала меня только моим. Насколько похож, как мерзок и…прочее по бесконечному списку. При чём тут ты? — При том, что когда она забеременела, её мужем — был мой отец, — припечатывает Чонвон. А Сонхун чувствует, как молниеносно подкатывает тошнота. Он вспоминает фотографии в газете о гибели пары в доме на холме. Смотрит на Чонвона вновь и не понимает. В них сходства на сто процентов, когда как у Сонхуна от того мужчины — ничего. Разве что кроме карего цвета глаз, тёмных волос и, очевидно, национальности. — Не понимаю, — вторит он своим мыслям. — Твоя мать была известной ненормальной в этом городе, разве нет? В те годы особенно. Все эти странные секты, больная вера и непонятные религии, в которые она уходила с головой. Когда она познакомилась с моим отцом, он думал, что она просто слишком сильно уверует, но не обращал особого внимания. Она занималась чем-то своим и ему на мозг не капала. Но потом, они никак не могли завести ребёнка, а её это сжирало. И она не нашла ничего лучше, как изменить очередную религию. Потому, что нашла какого-то больного Мессию, вбившего ей в голову, что только его методами ей даруется чадо. Она пыталась поить отца каким-то дерьмом, но тот вовремя это осознал и только делал вид, что что-то пьёт, максимально стараясь избегать её стряпни и рассказывая обо всём бабушке. Она уже тогда хотела его забрать, но вдруг чудо свершилось. И твоя мать, проведя неделю исцеления в религиозном лагере, забеременела. По срокам, конечно же, всё сходилось с моим отцом. Не сходилось только в одном. Тот мужик, глава этой дурной секты, слишком часто приходил к ним в дом, слишком уж справлялся о самочувствии матери и ребёнка. А твоя мать становилась всё более неуправляемой, уверовавшей и скандальной. Она искала поводы для ссор на пустом месте, не разрешала отцу подходить к ней, и к животу пускала только того мужика. И мой отец потерял терпение, заподозрив неладное. Он буквально прижал твою мать к стенке и заставил всё рассказать. Она рыдала и клялась, что любит только его, но ей необходим был ребёнок. А беременность — это дар нового бога, того мужика точнее. И станет он — новым богом, когда родится. Не бред ли, а? Сонхун слушает Чонвона с замершим сердцем. С тяжестью в груди, что сдавливала с каждым словом всё сильнее. И почти неверием. Казалось, что Чонвон будто бы говорит о его матери и не о ней одновременно. — Что мой отец должен смириться с тем, что это не его ребёнок, полюбить его и воспитать, как своего. Потому, что ты, — вновь тычет пальцем Чонвон, — буквально божье провидение, чудо и дар свыше. Благословлённый и божественный. Тот мужик наплёл ей с три короба, что она родит нового бога, нового спасителя. И просто трахнул её, оставив своё очередное бездарное потомство. Коего у него…представить страшно, сколько у тебя братьев и сестёр. Но мой отец послал её к чертям и ушёл. Довольно быстро сошёлся с моей мамой, потому что они тогда работали вместе. Бабушка говорила, что отец светился практически. Правда любил маму и говорил, что наконец встретил свою судьбу. Только вот мать твоя до последнего не собиралась мириться с этой самой судьбой, брошенная одна с ребёнком. Потому, что «бог» её, сказал, что ребёнок должен расти как обычный человек, пока не наступит время. И слинял из города, — разводит он руками. — Твоя мать и без того с приветом, а тут сам понимаешь, чердак потёк основательно. Она пыталась вернуть отца, но куда там? Счастливая жизнь, любовь, свадьба. Она ударилась в очередную секту, где ей подсказали, что можно и не возвращать никого, пока моя мама жива. Можно просто проклясть всю семью наглухо. И мужик, потерянный и обречённый, вернётся потом сам. Или умрёт. Ей этого, кажется, оказалось достаточно. И, однажды, заявившись к ним домой, она заметила, что мама на раннем сроке беременности. Кто же знал, что проклятие её действительно имеет силу, а наш мир устроен по-сказочному ебануто? Чонвон замолкает, давая Сонхуну время переварить сказанное. Переводя дух тоже, потому, что по блеску в его чёрных глазах, Сонхуну очевидно, что ему тяжело не меньше. Тяжелее, возможно, чем ему самому, потому что Чонвон с этой правдой — живёт семнадцать лет. Сонхун же узнал её только сейчас. Они не смотрят друг на друга — трудно, больно. Но Сонхун к удивлению замечает в себе желание — сесть ближе. Стать ближе. Поддержать. Извиниться. Он сглатывает это странное ощущение, позволяя Чонвону продолжить. — Отец после её проклятий махнул рукой. Что с больной головы взять? Но бабушке всё же это рассказал. И, боясь, за жизнь мамы и мою, бабушка запретила ей ходить в больницы, освещать беременность и вообще выходить из дома. Кто мог знать, вдруг твоя мать окончательно бы спятила, и убила бы её? Или покалечила. Вот почему, никто не знал о её беременности и о том, что в ночь пожара, я родился. Это сейчас, чуть что, все бегут в клиники, делать анализы, узи и счастливо треплют всем налево направо. Тогда мама всё никак не могла собраться с мыслями и пойти в больницу. Теперь думаю, что её что-то предостерегало, останавливало. Жаль, не до конца. Так, — хмыкает Чонвон, растопыривая пальцы, — я обрёл свои прекрасные способности, благодаря твоей матери. И лишился родителей в день рождения. Ну, а ты…поздравляю, наверное? Кажется, тот мужик не соврал. И ты правда божественный ребёнок. Сонхуну думается: «лучше бы соврал». Он пусто смотрит в одну точку, слыша ветер в ушах, гул собственного сердца и какой-то ещё неясный шум. Кончики его пальцев дрожат, самого его будто трусит. Он только что услышал «тайну своего рождения». Он только что, впервые за восемнадцать лет, узнал всю правду. И не знает теперь, что с ней делать, и нужна ли она ему? Такая грязная, такая жестокая и жуткая. И как жить дальше, зная это всё? Чувствуя теперь груз ответственности и вину сердцем. Хоть головой и понимая, что его вины тут вовсе нет. И он такая же жертва больной матери, каким оказался Чонвон. — Хотел бы я сказать «не грузи себя», но по твоему лицу видно, что ты уже, — прыскает Чонвон. Он шмыгает носом, явно смаргивает слёзы и дёргает рукава кожанки вниз, поднимаясь с рюкзака. — Настроения на учёбу сегодня уже как-то и нет. Хочешь прогуляться? У Сонхуна в голове слышится треск. Или тихий взрыв. Он шало смотрит на протянутую ладонь, после поднимает взгляд на Чонвона, что, как ни в чём не бывало, смотрит на него в ответ. Будто не он только что поведал сущий кошмар Сонхуну. Будто ему уже давно не больно и не в его глазах стояли горькие слёзы. Будто не Сонхуна вовсе не ненавидит за один только факт его рождения. Сонхун вот себя, кажется, немного начинает. — Что? — рассеянно спрашивает он. — Говорю, гулять пошли. Двор свободен, все на уроке. — Зачем? — глупо хлопает Сонхун влажными ресницами. Он не заметил, как по щекам скатилась пара слезинок. — А что ещё делать? — пожимает плечами Чонвон. — Или после всего ты вдруг решил от меня откреститься? Пойму, не осужу. Но мне показалось, что я тебе нужен. Сонхун снова смотрит на его руку. Осторожно протягивает к ней свою дрожащую и цепляется за пальцы. Замечает снова слабое свечение и то, как темнеют вены, но поднимается, когда Чонвон дёргает его на себя, почти сразу разрывая их руки. Действительно одинокие, проклятые и обречённые. У Сонхуна никого, кроме Юджина. У Чонвона никого, кроме снов с Сонхуном. Он не думает, что общение с Сону и Николасом хоть как-то ему помогает или облегчает жизнь. Он даже друзьями их не назвал. Потерянные и чуждые. Сонхун смотрит в черноту глаз Чонвона, как в предыдущем сне. Не видит в них уже пустоты или безнадёги. Только отсвет серого неба, очертания своего отражения, и бесконечную боль. — Что ты сделал с ней? — тихо спрашивает он. — На ней не было твоих следов. — Слишком много информации на сегодня, — отмахивается Чонвон, подхватывая свой рюкзак с крыши и вешая его на плечо. — Или вдруг жалеешь её? — Нисколько. Просто было интересно. — Радуйся свободе, Сонхун, — приподнимая подбородок, Чонвон позволяет ему разглядеть получше своё лицо вблизи. Пробуждая в Сонхуне желание вновь его коснуться, как во сне. — И не забивай себе больше голову. Больше было и некуда. Мысли Сонхуна итак теперь под завязку всем тем, что Чонвон на него вывалил. Всем тем, что там и без того копилось все эти годы. Но в одном Чонвон был прав. Сонхуну стоило радоваться своей свободе. И он бы с удовольствием, только вот тайна его рождения, хоть и была раскрыта, но скрывала в себе тайну ещё одну, на которую разгадок не было ни у кого из них. Какие способности были у него? И кто он такой вообще? Благословлённый или проклятый?