***
[Depeche Mode — newborn]
— Получается, твоя бабушка оформила над тобой опеку в обход закона? — Можно сказать и так. Сонхун бредёт в ногу с Чонвоном, когда они покидают школьный двор, направляясь куда глаза глядят. — А как ты сейчас? В плане…живёшь без денег? — Сонхун косится на потёртую кожанку на плечах Чонвона и ёжится под своей тонкой курткой. Декабрь был не таким уж холодным, но он бы в такой одежде точно уже давно слёг с насморком. — На той же лжи, — криво усмехается Чонвон. — Оформляя опекунство, бабуля по каким-то своим связям оформила меня и как ребёнка, потерёвшего родителей. Так, находясь под опекой, но без кровных родителей, я буду получать средства на существование, пособие по потере кормильца. Плюс, счета бабушки всё ещё активны, и туда поступают её пенсионные. Сам же я иногда подрабатываю после школы или в выходные, где придётся. Не думай, что я сижу без дела и кайфую от смертей семьи. — Я так не думал, — хмурится тут же Сонхун. Задумывается на деле о матери своей. Ему уже есть восемнадцать, и при смерти матери, ему выплачивать ничего, конечно же, не будут. Но для него главной платой станет — свобода. Выбора, действий. Отсутствие страха и дыхание в спину. Он сможет, наконец, жить, ничего не скрывая. Ни своих увлечений, ни симпатий. Ничего. Он просто будет жить. Осталось только придумать: как от неё избавиться так, чтобы его в этом не обвинили? — Без обид, но лучше жизнь почти бездомной кошки, чем такая, как твоя, — кривится Чонвон. — Не понимаю до сих пор, как ты вырос-то таким относительно нормальным. — Сам не понимаю, — хмыкает Сонхун, убирая руки в карманы и глядя на дорогу впереди. — Просто всегда хотел быть нормальным? Смотрел за другими детьми, понимал, что в моей «семье» всё явно не так, как должно быть. С детства понял, что лучше делать так, как говорит мать, а за её спиной что-то своё, чем огребать каждый раз. Всё равно, конечно, она находила причины, за которые поносила меня на чём свет стоит. Но со временем я научился абстрагироваться от этого. — У тебя даже есть друг. — У меня даже есть друг, — губы Сонхуна, наконец, трогает улыбка. — Юджин прекрасный человек. До сих пор удивляюсь, как он смог прижиться во всём том хаосе, в котором я существовал. И его родители…знаешь, они любят меня, как родного. Это так удивительно. — Тебе правда повезло. — А ты? Почему ты не дружишь с Сону и Николасом? — Потому, что мы слишком похожи и от того не сходимся? — поводит плечами Чонвон. — Сону старается избегать общения, потому что устал видеть будущее людей в рандомный момент. Николас просто старается не общаться ни с кем, чтобы не выдать тайну Сону и не навлечь на них проблем. — Но Сону ведь может не касаться тебя, чтобы общаться. Как и ты, — непонимающе хмурится Сонхун. — Я просто не очень хочу пускать кого-то в свою жизнь, Сонхун. Это слишком…безответственно с моей стороны. — Но ты пускаешь меня. Только потому, что твоя бабуля так сказала? — И поэтому тоже, — кивает Чонвон, заворачивая на парковую дорожку. — А ещё потому, что у Сону есть Николас. Сонхун всё ещё не понимает, к чему клонит Чонвон. В его голове крутятся шестерёнки, почти слышимо скрипят, но эта фраза заседает, застревает. Не даёт мыслям полноценно разрастись. Спросить правда о смысле этих слов Сонхун не решается. Он достаточно наслушался и так хочется поговорить о чём-то другом. — Тебе ведь ещё год учиться, — напоминает он. — Останешься в нашей школе? — А есть другие варианты? — фырчит Чонвон, отпинывая с пути камешки и сломанные ветки. — Конечно, останусь. — А потом? — А потом жизнь покажет. А, если ты намекаешь на университет, то я ещё об этом не думал. Сперва хочу понять, какой будет жизнь дальше. И как ты её изменишь. — Почему я должен её изменить? — Хотя бы потому, что ты единственный, кто может касаться меня? Чонвон вдруг резко останавливается и укладывает ледяную ладонь на шею Сонхуна, отчего тот вздрагивает и распахивает глаза шокированно. Чонвон смотрит на него прямо, нечитаемо. Будто темнота его из самих глаз впитывается в радужку Сонхуна, проникая внутрь…и оседая там. Не вредя, а просто гнездясь где-то в груди, где становится тяжело. Холодная кожа постепенно нагревается о горячую шею, а Сонхун так и не находит в себе сил оттолкнуть, лишь молча наблюдая за тем, как на сероватом лице Чонвона не сменяется выражение. Если бы он мог, наверное, читал бы мысли. По крайней мере, он выглядит так, будто делает это, не отрывая взгляда от глаз Сонхуна и продолжая касаться его. — Удивительно, — тихо выдыхает Чонвон. — Что? — Человеческая кожа наощупь — удивительная. — Звучишь крипово, — морщится Сонхун. — А ты ощущаешься приятно, — усмехается Чонвон. — К тому же, один-один. Ты во сне вообще меня за лицо схватил, — и убирает руку также просто, как и уложил её. — Не хватал я! — протестует Сонхун, топая ногой, прежде чем продолжить путь по парковой дорожке. — Я ведь просто…коснулся. Весьма осторожно и… — Ты слишком забавно отрицаешь это и смущаешься, — прыскает смешком Чонвон. — Не могу удержаться. — Так ты… — щёки Сонхуна вмиг краснеют. — Ты просто издеваешься. — Отчасти. Сонхун замолкает, обиженно надуваясь, но краем глаза следит за тем, как непривычно на болезном лице Чонвона смотрится полуулыбка. Слегка хищным оскалом, устало приподнятыми уголками губ и немного виднеющимися зубами. Неглубокими ямочками на худых щеках. Он мог бы даже сойти под описание «милый», если бы выглядел более здоровым. И человеком, а не ходячей тенью. — Куда ты ведёшь меня? — Мы просто гуляем, — поводит плечами Чонвон. — Ты устал или замёрз? — Ни то, ни то. Просто хочу знать цель нашего похода. — Цели нет. Мы просто гуляем, — разделяет он каждое слово. — Не привык к такому? Разве вы с другом не гуляете? — Гуляем, но… — Сонхун кусает щёки изнутри, замолкая. — Но он твой друг, да? — Да. И я привык к прогулкам с ним. К тому же, они зачастую всё равно имеют какую-то конечную цель. — Считай, что конечная цель нашей прогулки — привыкнуть друг к другу. — Почему ты даже не задумываешься о том, что я не хотел бы привыкать к тебе? Может, я боюсь тебя. Может, мне не нужен никто, кроме Юджина? — Будь это так, ты бы не стремился так найти меня во снах. — Может, мне просто было интересно, чем этот сон, наконец, кончится, если я найду тебя? Только и всего. Чонвон резко тормозит и Сонхун едва не запинается о собственные ноги, останавливаясь тоже. Чонвон впивается в него чернющими глазами, поджимая губы. — М, — тянет он, вскидывая подбородок. — Вот как. — Я просто… — Ты прав. Я действительно об этом не думал. Потому, что я пытался проникнуться тобой, зная твою историю. Пытался понять, каково тебе живётся под гнётом матери. И как, наверное, тебе одиноко, когда друга нет рядом. Когда ты понимаешь, что друга рядом всегда не будет. И как тебе, возможно, нужен рядом свой человек. Но, — Чонвон болезненно ухмыляется, — я, видимо, по себе судил. Моя ошибка. — Чонвон, ты… — У тебя ещё есть время, чтобы вернуться на последние три урока, с учётом дороги до школы. Возвращайся. Юджин, наверняка, тебя потерял. Сонхун не может проронить ни слова, скованный чувством стыда, когда Чонвон проходит мимо него, намеренно задевая плечом. Он не хотел его никак обидеть, ему лишь просто хотелось знать, почему Чонвон так был уверен в том, что им с Сонхуном необходимо общаться, сближаться. Сонхун, если честно, и сам не очень это понимал, но это было что-то внутри него. Что-то, что тянулось к Чонвону не только из-за его неизведанной тёмной ауры или все эти полгода повторяющихся снов. Возможно, Чонвон прав, и Сонхуну правда нужен кто-то ещё. Кто-то, кто будет ближе Юджина, чаще рядом, чуть больше его понимать. Но получалось всё так, что у Сонхуна попросту не было выбора, как и никогда в его жизни. Даже Юджин выбрал его сам, а Сонхун просто ухватился за прекрасную возможность дружить с хорошим человеком. Он не подходил первым, не заводил знакомство первым, не был и тем, кто развивал общение. Юджин вовремя взял его в оборот и показал, что люди вокруг могут быть и хорошими тоже. Но это был выбор кого угодно, кроме Сонхуна. Его выбором было только остаться рядом с Юджином и продолжить общение, коим он безусловно очень дорожит. Но, если оглянуться назад, все выборы Сонхуна кончались плохо. Их дружба с Рики, другими ребятами, которую инициировал сам Сонхун. Всё это пошло крахом. И вот теперь, в его жизни снова появляется тот, кто решил их общение за него. И Сонхун не против, правда. Он хочет узнавать Чонвона. Ему всего лишь было интересно, почему в этом был так уверен сам Чонвон. А в итоге — он, возможно, разорвал шанс не остаться одному. И оттолкнул от себя не только человека, с которым мог бы идти по жизни дальше, но и того, кому был нужен тоже. Сонхун не бежит за Чонвоном лишь потому, что хочет дать тому время подумать. Как и себе. Он не хочет оставаться с Чонвоном только лишь из одной безнадёжности, это не искренне до ужаса. Он не хочет и, чтобы Чонвон оставался с ним только из жалости и страха одиночества. А ещё слов бабушки, которая просила Чонвона Сонхуна найти. Они оба потерянные и одинокие в своём роде, но это не должно быть основополагающими причинами для того, чтобы сблизиться. И вот почему, вместо того, чтобы пойти за Чонвоном, Сонхун возвращается в школу, понурив голову. На его телефона в самом деле с десяток пропущенных звонков и сообщений от Юджина. Друг волнуется, не может себе места найти. А, когда Сонхун встречает его в коридоре на перемене, не стесняясь бросается в объятия, которые Сонхун с готовностью раскрывает. — Где ты был?! — встревоженно восклицает Юджин, сжимая Сонхуна в своих руках. — Я чуть не поседел! — Чонвон забрал меня на разговор, — нехотя признаётся Сонхун, выдыхая в шею Юджина. Ощущая кожей косые на них двоих взгляды. — Точнее, технически, сперва я забрал его. А потом мы пошли гулять и…пытались поговорить снова. — Как ты? — Паршиво. — Хочешь обсудить? — Юджин отстраняется, заглядывая в глаза с искренним волнением. — Позже обязательно. На обеде, может, — кивает Сонхун. — Прости, что не написал. Стоило предупредить. — Было бы неплохо, конечно. Встретимся после урока в столовой? — Конечно. Юджин дарит Сонхуну ещё одно короткое и крепко объятие, прежде чем убегает из крыла, чтобы успеть до звонка в нужный кабинет. Сонхун же пытается вспомнить, где у него урок вовсе. Плетётся нога за ногу к нужному, вдали коридора. Встречаясь глазами с Рики, лишь кивает в приветствии и почти сразу отворачивается, не дожидаясь ответа. Он весь урок думает о том, как вернуть Чонвона? Как поговорить с ним вновь, объясниться. Но к звонку делает лишь один вывод: им нужно побыть врось какое-то время. Необходимо. Сонхун должен понять для себя: что будет означать их с Чонвоном общение? Что оно принесёт ему и нужно ли действительно? Или он правда просто запутался в бесконечно мрачном колесе собственной жизни? Хочет ли он быть для Чонвона кем-то важным только лишь потому, что у того никого больше в жизни не осталось? Или он тоже хочет быть осознанным выбором? А не побегом от неизбежности.***
[Sidewalks and skeletons, Ferngazer — into the dark]
К его удивлению, Юджин не выталкивает его из школы на примирение с Чонвоном, а соглашается в том, что стоит всё обдумать. Он даже зовёт его вечером в гости, но Сонхун хочет побыть, к тому же, ему как вишенку на торт, кладут известие о том, что через пару дней он сможет забрать мать домой. Это пораждает в нём новый ряд вопросов о том, как он сможет избавиться от неё в таком случае? Поджечь дом и скинуть на неё непредусмотрительное возгарание каких-то вещей не выйдет. Мать теперь лежачая и бессознательная, кроме открытых глаз и шевелящихся губ. Отравить её он не сможет тоже, всё пища поступает к ней по капельнице, а каких-то особых растворов Сонхун не знает, да и достать ему их не получится, даже через родителей Юджина. Слишком опасно и открыто. А на подпольный рынок у него банально не хватит денег. Все эти вопросы, включая их с Чонвоном, разрывают его сознание. И, вернувшись из школы, Сонхун ещё несколько часов просто сидит на полу, глядя в стену и пытаясь сосредоточиться. Даже, когда за окном темнеет, он не торопится включить свет. Падает на спину и вытягивает вверх ркуи, глядя на них и растопыривая пальцы. Они кажутся такими обычными, он видел их все свои восемнадцать лет, узнавая только теперь, что они могут излучать свет. Что в них, как и во всём его теле, содержится какая-то великая сила. Знала ли его мать о том, что Чонвон выжил? Счастлива ли она была от того, что отец Чонвона и его жена погибли? Сонхун уже не узнает, и это единственное, что печалит его в его нынешнем состоянии. И, когда осознание ударяет ему яркой вспышкой по глазам, он вскакивает на ноги и сломя голову несётся в комнату матери. Столько лет она была недоступным для него местом, столько лет он не ведал, что творится за закрытыми дверьми. И вот теперь, только теперь, он вдруг словно просыпается. Понимая, что может сделать там всё, что захочет. Устроить беспорядок, разбросав все вещи, сломать все иконы и кресты её больной, несуществующей веры. Найти что-то, что она, возможно, от него прятала. За распахнувшейся дверью его ожидал тошнотворный порядок. При всём своём безумии, Дахён была помешана ещё и на чистоте и порядке. Все немногие скромные вещи в её гардеробе лежали и висели так ровно, словно ненастоящие. Книги на полках, блокноты, даже ручки в тонкой хрустальной вазочке не казались поставленными хаотично. Постель заправлена так, словно кто-то выверял каждую складочку и уголок. Уголок её больной религии и тот выглядел пластиковым или нарисованным. Не живым. Сонхун сбрасывает с полки сразу все блокноты, падая коленями о деревянный пол и открывая каждый по очереди. Один — исписан известными ему с детства молитвами вдоль и поперёк. Второй — изрисован непонятными символами. Третий — провинностями Сонхуна, и этот блокнот Сонхун знает так хорошо, что отпечатки кожаной застёжки до сих пор красуются на его спине шрамами. А вот четвёртый Сонхун видит впервые. Небольшой, в неприметной коричневой обложке с ручкой, воткнутой в боковой отсек. Он открывает его, на первой же странице читая даты и года. Они означали последние два года, и Сонхун мгновенно понимает, что это может быть. Нигде, кроме как в дневнике, никто не ставит вот так даты. Его пальцы дрожат, когда он переворачивает страницу и натыкается на исписанный кривым почерком лист. И ещё десятки таких же впереди. В них Дахён описывает своё состояние до и после молитв, какая из них помогает ей в те дни больше, какие абсолютно бездейственны к ней и Сонхуну. Она пишет, что даже, если бы она могла отправиться в прошлое, всё равно родила бы Сонхуна, ведь это её дар, как и проклятие, но она точно воспитала бы его иначе. Ещё строже. Ещё с большими запретами и правилами. Она жалеет, что что-то упустила и теперь будет не в силах исправить, потому что сыну уже шестнадцать и Демоны всё больше завладевают им. Она боится их. Она боялась Сонхуна. Несмотря даже на то, что продолжала делать с ним. Она пыталась держать лицо и быть ещё более холодной и беспощадной, но всё это время, она боялась его, понимая, что он вырывается из-под контроля. И, если бы Сонхун только знал…он напугал бы её ещё раньше. Он сделал бы хоть что-нибудь, чтобы укрепить в матери этот страх и взять всё в свои руки. Не искал бы пути обхода её сумасшедшей системы, а подмял бы её под свою. Заставил бы её сдаться. Но время не вернуть, а эти два года дали ему полное осознание того, как нужно вести себя, чтобы не перегибать палку и быть свободным даже в оковах. Он научился притворяться, а, как ему кажется, для жизни лучшей способности и не придумать. Ведь не каждый умеет мимикрировать под нужную среду обитания и гнуть при этом до последнего свою линию, пусть и не так очевидно. Знать, что ты загнан в угол, но не ощущать его, как безвыходный. Он откидывает этот дневник подальше и отыскивает в ворохе другие, более потрёпанные, старые. С прорвавшимися корешками, выпадающими страницами. Те, что нужно. Датированные годом до и после его рождения. Он больше не боится, благодаря Чонвону, он знает, что найдёт и что ищет. А потому, первые страницы, на которых он читает о благодарности матери своему «богу» не даются ему с трудом. Она не пишет имени, всегда и везде называя его так, но она пишет о том, как он спас её. Увёл из тьмы веры общепризнанной, приютив под крылом своей, такой неземной и спасительной. О своём муже параллельно она писала, как о бесчувственном и неразумном существе, упёртом и не желающим сходить с пути греха другой религии. Она вполне открыто писала о том, что её ребёнок будет божеским проявлением, и что их с мужем неудачные зачатия — было следствием жизни во грехе. В неправилньной вере. Но её мужу ничего не останется, как обратиться к вере её, потому, что таковым будет её сын. Новым богом. И все обязаны будут преклониться и смириться. И однажды, люди увидят в нём правду и свет. Сонхун содрагается, бросая взгляд на свои руки, в которых держит блокнот. Она слишком часто упоминала в дневнике о том, что в её сыне люди увидят свет. Имела ли она в виду уже тогда его способность? Или попросту несла чушь о свете божьем, не ведая вовсе, что у Сонхуна обнаружатся способности? И эти вопросы побуждают Сонхуна читать дальше. Собственными глазами убеждаться в словах Чонвона, потому что мать, не стесняясь, описывала всю свою ненависть к бывшему мужу, после его ухода. Все проклятия уже тогда написанные, обращённые к нему. Спустя время и к его жене. Сонхун стискивает зубы, когда доходит наконец до тех дней, когда мать прознала о беременности матери Чонвона. Он едва сдерживает себя, чтобы не отшвырнуть дневник куда подальше или того подавно — сжечь его, насколько мерзкими были слова его матери в нём. Все страницы буквально источали собой ненависть и злобу. Зависть. И ни капли боли. Только чёрноту, что сочилась из каждой буквы. Такую же, какая затягивала дом Чонвона во снах. Такую же, какой теперь Чонвон убивает людей. Сонхун на секунду задумывается, впериваясь в прочитанные слова, а не был ли его дар приобретённым при рождении Чонвона или после смерти его матери? Что, если так, Вселенная попросту распределила её проклятие, наделив её сына противодействием? Создала идеальный баланс из чёрного и белого в двух детях, непременно однажды друг друга встретивших? Что, если их магия, и свела их, а вовсе не слова бабушки Чонвона? Тянула их друг к другу, выжидая время, когда оба они будут готовы, хоть при этом сам Сонхун к их встрече вовсе готов не был. Сонхун, скрипя зубами, решается читать дальше, и натыкается на то, чего ожидал. На безумные росчерки радости Дахён после вести о гибели родителей Чонвона. И нет, она не знала, что тот выжил, описывая в своих безумствах некую карму за то, что её вот так подло бросили. Считая гибель целой семьи и неродившегося ребёнка — наказнием её бывшему мужу. И благословением её бога, который, пусть и отказался от них с Сонхуном, но подарил ей облегчение в виде этих смертей. Она была счастлива. И Сонхуну было так тошно от того, что горе одних — являлось единственным счастьем в её никчёмной жизни, когда как на руках её рос маленький сын. В котором счастье она и должна была разглядеть. Но Сонхун рос, года сменялись, а мать его, судя по дневникам и словам, которыми она резала его, так и не отпускала. Ни бывшего мужа, ни того мужчину, что являлся отцом Сонхуна. Она то и дело вспоминала его после молитв, ожидая сперва, что тот придёт, когда сыну будет двенадцать, и тогда он будет «готов» осветить этот мир. После, когда Сонхуну было шестнадцать, и она считала это последним шансом, потому что Сонхун «ускользал» из её рук и власти, всё больше одержимый Демонами. Сонхун тянется всё же к дневнику, который отбросил первым и пролистывает до последнего года. И не ошибается. Мать ждёт того мужчину и в его восемнадцатилетие. Ждёт, что, наконец, её «бог» придёт за ними и подарит светлую жизнь, лучшую жизнь. Заберёт их с собой и покажет Сонхуна миру, как бога нового. А после сыплет проклятиями и ненавистью и в него. Потому, что больше не верит. Так, с восемнадцатилетия Сонхуна, религия её сменяется вновь, превращаясь в хаос из непонятного. Молитв на неизведанном языке, которыми она уже не трогала Сонхуна; ритуалов, к которым его как раз-таки притягивала слишком часто; и странных правил, которыми ещё пыталась удерживать сына, но тщетно. Она уходила всё больше в себя и шпыняла Сонхуна скорее по инерции, выписывая при этом, что не чувствует больше власти над ним, хоть и старается из последних сил. Сонхун мог сломать её и так, просто подождав ещё немного. Дахён уже была готова отречься от всего мирского и уйти на покой сама. Но что-то оказалось быстрее. Что-то свело её с ума раньше, чем даже она сама с этим справилась окончательно. Только вот что или кто это был? Сонхун не знал. И не понимал, узнает ли когда-нибудь? Захлопывая дневник, он вдруг не ощущает в себе и доли той нескончаемой многолетней к матери ненависти. И это пугает его, он даже прикладывает руку к груди, но сердце его по-прежнему заполошно бьётся. Кровь в венах бежит, он жив. И не спятил. Но, прочитав это всё, он вдруг осознаёт, что ненависти уступила место жалость. Склизкая, неприятная, мерзкая. Ему не жаль её, как нормальному человеку жаль другого, ему её именно жалко. Всю жизнь её единственным счастьем — была лишь смерть других людей. Всю жизнь она слепо верила в то, чего никогда не могло существовать. Она была обречённо и болезненно влюблена, после обманута и сломлена. Обманом изнасилована и брошена. Она никому никогда не была нужна, всю жизнь бродя во тьме своих жалких фантазий в одиночестве. Выратив даже сына с бесконечной ненавистью к себе. Её никогда и никто не любил. И, возможно, эти мысли неправильны. Возможно, Сонхун себя за них сотню раз похоронит. Но она не оставила и его. Не подбросила к дому малютки, не утопила, как котёнка, не задушила в детстве подушкой. При всей своей ненависти к мужчинам, потерянности в жизни и слепой вере в небылицы, она оставила ребёнка. И растила его, пусть и в неприемлемых условиях, но растила. Дала жизнь и хоть как-то, но помогала идти по ней. Пусть неправильно. Но у Сонхуна был дом, хоть и тысячи жутких воспоминаний в нём. У Сонхуна было какое никакое воспитание, пусть и тысячи травм в придачу. Своей ненавистью, она научила Сонхуна, как нужно любить. Только вот не её. Образ Юджина всплывает в голове. Сонхун, как минимум, умеет дружить. И ценить. После перед его глазами вспыхивает Чонвон, и его такая крохотная болезная улыбка. Сонхун умеет чувствовать. Хоть его этому никогда не учили, он это в себе вырастил сам в отторжении от того, как относились к нему самому. Сонхун умеет сочувствовать. К чему всегда была отрофирована его мать. К тому же, в чём-то, она всё же была и права, пока растила его. Он в итоге оказался каким-то из божественных провидений. Он имел в себе свет. Особый. И показывал его только тем, кто должен был его увидеть. Жаль, что его так и не увидела при жизни она. Сонхуну жаль. Сонхуну бесконечно и искренне жаль, что всё так вышло с ним. С ней. Его жалость преобразуется в сожаление, когда он обнаруживает слёзы на своих щеках, сидя посреди спальни матери в окружении листов, исписанных её грязной честностью.***
Придя в себя и приняв освежающий душ, Сонхун приходит к одному простому выводу, касаемо матери. Он всё ещё хочет лишить её жизни, но сделать это как-то гуманно, а не поступить с ней, как с бешеной бездомной собакой. В конце концов, пройдя такой отвратительный жизненный путь, который хоть и был её выбором, но был ужасен, он хочет для неё хотя бы спокойного и достойного конца. Она не заслужила почестей, пышных похорон или благодарственных слов напоследок, но вполне заслужила спокойную смерть без мучений. Хотя бы за то, что за все восемнадцать лет она не бросила Сонхуна, хоть и могла это сделать. Да, она отыгралась по-своему, перевалив всю ненависть на мужчин на него. Но она оставила его в живых. И хотя бы за это она может рассчитывать на человеческую смерть. — Хэй, Юджин, — с натянутой улыбкой окликает друга Сонхун в трубке. — Ты предлагал найти адрес Чонвона. Какие есть идеи? — Оу, — выдыхает Юджин, задумываясь. — Ты всерьёз хочешь наведаться к нему? — Да. Нужно бы извиниться за то, что я ляпнул утром. Да и в целом поговорить не помешало бы. Нам всё же нужно многое обсудить. — А, если он не захочет? — Он всегда может просто не открыть мне дверь, — хмыкает Сонхун, а после усмехается. — Но не то, чтобы меня это останавливало даже во сне. — Ты в порядке, хён? — взволнованно произносит Юджин. — Не хочешь поговорить сперва со мной? — Мы уже говорим, Юджин. — Нет, я имею в виду…о чём ты думал всё это время? Поделишься? — Поделюсь, — тут же кивает сам себе Сонхун, выуживая из шкафа чёрный свитер. — Но чуть позже. Хочу обсудить с тобой сразу всё, уже после разговора или не разговора с ним. Если ты не против, я бы даже заночевал у вас. Столько всего… — Конечно, я не против, хён! Когда я был против? Благодарная улыбка трогает губы Сонхуна. Ему всё же так повезло с другом. — Значит договорились. Так что с адресом? Как ты думаешь мы можем его найти? — Ну… — Юджин вдруг заметно мешкает. — Когда я предлагал это, я думал о том, чтобы проникнуть в школьные документы. Но сейчас…я знаю человека, который знает адрес Чонвона. — Вот как? У него есть соседи? Или за ним следят? — прыскает Сонхун, пытаясь стянуть джинсы и удержать плечом телефон. — Не то, чтобы прям соседи… — Юджин? — Сону знает его адрес, — выдыхает, сдаваясь друг. Сонхун же напрягается всем телом, так и оставаясь с одной надетой штаниной. — Допустим, это было очевидно. Но как Сону скажет нам его, если мы с ним не контактируем, а школа начнётся лишь завтра утром? — Возможно, он скажет мне, потому что я, возможно, с ним всё-таки общаюсь? — почти неслышно говорит Юджин. Телефон у Сонхуна всё же падает на пол, а сам он несколько секунд замерший смотрит перед собой, пока не слышит окрик в трубке: — Хён! Хён, ты тут?! Что случилось?! Сонхун-хён! — Здесь, — сипато проговаривает он, поднимая телефон с пола и прикладывая к уху. В висках стучит. — Что значит ты общаешься с Сону? — Ну…после того случая в туалете...я подкинул Сону в шкафчик записку со своим номером. И небольшим текстом. — Каким? — Сказал, что его способность не пугает меня. И, если ему иногда нужно с кем-то поговорить, с кем-то, кто не Николас, и кому он сможет доверять, то этим кем-то могу быть я. Чисто теоретически…хён, ты что против? — Я? — искренне изумляется Сонхун. — Нет же. Как я могу? Я просто…не ожидал. — А я просто подумал, что этот парень выглядит очень грустным и одиноким без друзей. Да, у него есть парень, но это парень. Разве не хочется кроме этого общаться и ещё с кем-то, кто не шарахается от тебя, как от чумы? Хён, веришь, даже если бы у меня появился парень, я бы никогда тебя не бросил. Ты ведь друг. А друзья они…на вес золота. Они должны быть. Так ведь? Сонхун хочет ответить «конечно», но слова застревают в горле. Потому, что так явно в голове всплывает их с Чонвоном разговор. И в их сутации всё с точностью до наборот. У Сонхуна уже есть друг, которому он доверяет, с которым он может поговорить обо всём. Но у него нет кого-то по-настоящему близкого. Кого-то, с кем он мог бы делиться чем-то ещё, чем-то особенным. Чувствами? Которые в нём, может быть, есть. Касаться кого-то так, как он не может коснуться друга. Обнимать не так. Смотреть иначе. Любить. — Хён? — вновь зовёт Юджин. — Да, ты прав. Ты прав. И…Сону написал тебе? А почему ты мне не говорил? — Я хотел сперва наладить общение. А потом рассказать тебе. Но утром ты пропал, а потом мы обсуждали ваш с Чонвоном разговор. И как-то вылетело из головы, если честно. Я переживал за тебя и забыл, что хотел об этом рассказать. — Извини, Юджин. — Всё хорошо. Ты ведь точно не против? — Если он не обижает тебя, то я только «за». У тебя ведь не может быть только один друг, — усмехается Сонхун, вздыхая. — Я рад, если у вас получится общение. Правда. — Сону не против и с тобой общаться, вообще-то, — тянет Юджин. — Только он говорит, что сперва вы должны разобраться между собой с Чонвоном. Чтобы мы могли все общаться без косых взглядов и неловкостей. Он что-то знает? — Он видит будущее, не забывай. Он точно что-то знает. Чего даже не знаем мы все. — Тогда…я попробую его спросить адрес. И скажу, что вы с Чонвоном как раз собираетесь разобраться между собой. — Спасибо, Юджин. — Жду подробностей, — хихикает тот. — Всё, отключаюсь. Как Сону ответит, сразу напишу тебе.[Johnny Goth — Faith]
Сонхун остаётся в неведении и нервном предвкушении на ещё добрых полчаса. Он уже одет, собран и просто меряет шагами гостиную, в полной тишине стараясь сложить в кучу все свои мысли. Представляет, как будет выглядеть из встреча, если Чонвон откроет дверь, что он сделает, скажет. Какие задаст вопросы и какие ответы даст Чонвону. Только вот, когда он оказывается возле побитого временем, обветшалого, одноэтажного домика, больше похожего на мини-трейлер, а Чонвон открывает дверь, скептично глядя на него, все слова выветриваются. Ураган в груди разрастается до невероятных размеров, шум в голове заполняет каждый уголок, вытесняя здравый смысл, а чувства, топящие сердце, переливают за край. Сонхун не понимает, что делает до конца, но в его сознании остаётся лишь прохладная под пальцами кожа и пульсирующая на шее жилка; сухие губы, хватающие его неумело, но отзывчиво в ответ; сбитое дыхание и ударившиеся друг о друга грудные клетки; цепкие пальцы, вдавленые в его лопатки и отпечатавшие узор свитера в бледную кожу вместе с полумесяцами ногтей. Это ничем не объяснимый порыв, это толчок его безграничного света навстречу необузданной тьме. Первый и такой чувственный поцелуй, ведомый чем-то изнутри и поглощающий даже внешний мир, оставляя их двоих в оглушённом коконе из объятий и горячего дыхания. Только, когда воздуха не остаётся совсем, а вспышка чувств ослабевает, Сонхун разрывает безумный поцелуй, вжимаясь лбом в лоб Чонвона и не открывая глаз. Дыша тяжело и сбивчиво, ловя на губы обжигающее, обрывистое дыхание тоже. Хватка рук Чонвона на его спине слабеет, прикосновение становится более лёгким, почти ласкающим. Светящиеся белым пальцы Сонхуна отпускают наконец согревшуюся от них шею, переползая на плечи, чтобы окутать их крепким объятием. Таким же первым, таким же чувственным. И необходимым. — Никогда, наверное, не привыкну, что могу тебя касаться, — шепчет задушенно Чонвон. — Как и я к тому, что мои руки светятся на тебе, — хмыкает Сонхун. — Звучит двояко, — прыскает смешком Чонвон. — Откуда у тебя мой адрес? — Не тот вопрос, на который я готовил ответы. — А ты готовил ответы? — И вопросы тоже. — Так ты хотел поговорить? — усмехается Чонвон, слегка отклоняя голову и заставляя Сонхуна приоткрыть глаза. Посмотреть на себя, и Сонхун смотрит. Впервые так близко в бесконечную черноту радужки. — Вообще, планировал. — У тебя хреново с планированием, знаешь? — Подозреваю, — фырчит на это Сонхун. — Но всё же, я правда хотел поговорить. — Полагаю, — Чонвон легонько хлопает его по лопаткам и выскальзывает из некрепких объятий, взъерошивая собственные волосы, — проходи, располагайся? Будем говорить. И, даже зная, о чём они будут говорить, захлопывая за собой дверь, Сонхун не может стереть с лица глупой улыбки.