Лунный кот

      — Давай попробуем?              Марат, безусловно, ослышался, полагая, что звуки её голоса оказались отпечатками бредового сна, которым он так и не смог упиться. Её тёплая ладонь порождала ещё больший жар, пока так бережно лежала на его щеке. Взгляд отрывал с мясом весь настрой спокойно уснуть, лёжа рядом с ней в обнимку.              Он держался.              Удерживал себя на цепи, кропотливо обдумывая подтекст её заманчивого предложения, в то время как девичьи губы оставляли парящие поцелуи на его взмокшей от духоты коже.              Худшая версия его согласилась бы сейчас, набросилась на такую раскованную, податливую Айгуль, лежащую в одной спальной сорочке, без нижнего белья и вообще без какой-либо защиты от него.              — Нам нельзя, — вкрадчиво процедил Суворов, пальцами впиваясь в нежную плоть на её плечах.              — Назови хоть одну причину почему нам нельзя это делать, — потребовала Айгуль, внезапно нахмурив светлые бровки от его неуверенного отказа.              Причину?              О, их дохуя, моя хорошая!              — Во-первых, мы находимся в доме твоих бабушки и дедушки, — начал Марат шёпотом, — а во-вторых, ты не должна это делать только потому, что думаешь, что от этого тебе станет легче. Я уже пробовал, пока скорбил по тебе, и ничего не вышло.              — Т…ты делал это уже с кем-то? — небрежно подчёркивая «это», насилу слышно выпалила Айгуль.              Голос горчил от сгущения ропота, вспенивающегося прямо под ложечкой. Ну конечно! Маратик красивый, обаятельный, как же не ожидать того, что к нему никто клеится не будет? Айгуль устала за последние несколько месяцев размышлять об этом, пока находилась здесь, и считать сколько же полупрозрачных горько-солёных слёз выплакала, что палили саднящие искусанные губы, словно к ним подносили кончик огонька. Она скучала по своему мальчику, она ревновала его и даже сама не знала к кому, позволяя паранойе уцепить здравый разум и накормить её мыслями о том, как Марату может быть хорошо и без неё.              Именно в момент её ирритированных рассуждений, Суворов приподнялся и резко перевернул девчонку на спину, нависнув над ней. Кровать угрожающе скрипнула, и он грязно выругался себе под нос, опасаясь того, что сейчас кто-нибудь проснётся от этих звуков и поймает их на непристойном занятии.              Пальцы нежно мазнули её по контуру челюсти, помчавшись вниз — к шее. Марат почувствовал, с каким заоблачным трудом Айгуль удалось сглотнуть. Наверняка она сдерживала слёзы, понимая, что ей фрагментарно изменили. И не один, сука, раз.              Это новость оказалась болезненной.              Точно полоснули лезвием, что было пропитано ядом Тайпана Маккоя. В ней исподволь умирала выдержка и бдительность. Она подчинялась Марату, ненавидя себя и его. Он поднялся с её скрипучей кровати и медленно повёл девчонку — такую безвольную и такую шёлковую к дивану, удобно усевшись, и поднял на неё свои карие глаза, словно чего-то ожидая.              Айгуль в гипнотическом состоянии опустилась на его колени и даже не уделила внимание тому сведению, что тонкая бретелька её ночнушки спала с острого плечика, раскрывая наготу выпирающих ключиц и левой полушарии аккуратной груди. Её соски налились кровью, создавая эффект твёрдости. Марат едва сдержался, чтобы не прикусить маленькую манящую горошинку, вместе с тем оголив и правое полушарие для ещё большего импакта.              — Сделай это, — из её уст срывалось тихое мурчание, когда она потёрлась кончиком носом об его щёку.              Средним пальцем Маратик плавно, будто бы ленясь, скинул другую бретельку и собрал гармошку из хлопковой ткани ночнушки на её тонкой талии, ладонями подчеркнув каждую шеренгу рёбер.              Его руки удивительно холодные… Словно жар совсем не касался его кожи, как её.              Айгуль тёплая — Марат ледяной.              Полные противоположности…              Айгуль пай-девочка — Марат чересчур кичливый грубиян и гопник.              Айгуль кроткая — Марат импульсивный.              Как две разные цифры, которые складываются, и получается одно и тоже число. Как два разных цвета, которые смешивают, и получается один цвет. Как два разных характера человека. Как борьба до последнего и потеря духа. Как самый тёплый день апреля и самый холодный день января.              Маратик смещает правую ладонь на её затылок и приближает набухавшее жаром личико к своему, влопавшись в её раскрытые от выпущенного выдоха губы.              Он глотает её тихие стоны, слизывая их с губ как изголодавшиеся кот, что решил полакомиться молочком. Даже улыбнулся в умилении, прежде чем прикусить её нижнюю губёшку под росписью эмоций. Светлые волосы холили внутреннюю сторону его ладоней, когда крепко удерживал её голову двумя руками, чтобы даже мыслей не появлялось, что теперь, после того как раззадорила его, может улизнуть и лечь спать.              Просила?              Умоляла?              Пусть получает.              — В первый и последний раз спрашиваю, — разорвав поцелуй ради этого, прошептал Маратик, шлифанув горячим дыханием её губы, — ты уверена, что нам нужно…              — Да, — выстрелила Ахмерова, внаглую перебив его.              Выдержка стала такой несерьёзной вещью по сравнению с тем, как сильно ему бы хотелось сейчас уложить её и воспользоваться как той девчонкой. Другой Айгуль, с другой фамилией, с другими ценностями и мировоззрением. Его Айгуль всегда была невинной, несмотря на частые обиды, резкость и уверенность. Она ведь даже не постеснялась войти к нему в парную и сбросить с себя этот тонкий кусок ткани долбанного полотенца.              Айгуль вынула кончик языка и смочила нижнюю губу слюной, дыша глубоко и без колебаний, как будто наконец обрела какое-то спокойствие для себя. Она дотронулась пальцами до его шеи, чиркнув по ней совсем неожиданно, поползла вверх и тоже самое сделала с щекой, пока не почувствовала как её локоны стягивают предупреждением и тянут к себе новым дублем, чтобы их губы сплелись, а зубы затрещали от силы удара друг о друга.              Мысли об их предстоящей близости успокаивали лучше всякого чая с ромашкой и других трав, что её бабушка собирала в лесу.              Маратик касался её подбородка губами, медленно скатывая свои поцелуи по коже вниз, пока не достиг шеи. Ладони в данную секунду находились на её выпирающих лопатках, кружа пальцами на одних и тех же участках лакомой кожи, по которой хотелось провести языком, а нос упирался в впадинку на шее, словно ища на ней место, чтобы вгрызться зубами и зайти глубже.              Ему просто хотелось почувствовать, как она пахла внутри — не только снаружи.              И это было так противоестественно, на самом деле. Как будто ему залили это желание противным воском от свечи, что пахла хозяйственным мылом и другими веществами.              Ещё ниже…              Поцелуй на ключицах.              Взглядом смазал по груди всё своё желание, обвивая руки вокруг её тела увереннее и требовательнее. Его глаза покрылись тёмным бельмом. Суворов не распознавал ничего, что делал. Язык скользнул ужом, что только что вылез на берег, вдоволь поплавав на поверхности озера по ложбинке между грудями, и зачуял некую вибрацию, исходящую от Айгуль.              Она ведь была совсем податливая и невменяемая от этого ненасытного потока афродизии.              Вся принадлежащая ему…              Хотя бы на одно мгновение.              Хотя бы на пять ёбаных минут.              Её затрясло от подозрительных конвульсий, а дыхание свернуло как у астматика. Марат не останавливался. Не собирался даже. Он сжал ладонью одно полушарие нежной груди и языком коснулся затвердевшего чувствительного соска.              Очередной стон был поглощён его ладонью, когда Марат стремглав закрыл ей губы.              — Тише, — шёпотом предупредил парень, напомнив, что если их поймают на непристойном, то «прощай» их отношения на веки вечные.              Как нарочно, он занялся другим соском, слегка прикусив его.              Маратик недовольно зыркнул на неё, когда его ладонь снова стала липкой от той консистенции сладости в её стонах.              Лучше помолчи, девочка. Иначе ещё больше замучает!              Айгуль заскользила губами по внутренней стороне его ладони, оставляя поцелуй за собой, а после почувствовала как её нежный сосок втянули в рот, обводя языком его кончик. Она понятия не имела, что такие ласки могут сотворить с ней такое. Это пугало и одновременно нравилось до неизвестной для неё смазки, стекающей по внутренней стороне бедра.              Ахмерова изнывала от требующей пульсации между ног. Чужая рука была отнята от её рта и девушка могла свободно приблизиться к его лицу, положив свою взопревшую ладонь на его затылок и сжать короткие тёмные волосы. Пальцами другой ладони она дёрнула ткань его белой майки, требуя, чтобы он освободился от неё как можно скорее, и отстранилась, чтобы помочь, по итогу сделав это за него.              Следующий поцелуй был пылким. Марат углубил его сразу же как только Айгуль соприкоснулась с его губами. Она уловила, как тяжело он выдохнул, сильнее сжав её грудь, и пододвинулась ещё ближе, чтобы их обнажённые туловища соприкасались также, как и губы — только не пожирали друг друга с крайним голодом.              Это стало будоражащим, когда Ахмерова слишком увлеклась, потираясь промежностью о его выпуклость, чтобы создать разрядку для обоих.              Марат сгрёб её волосы в охапку и слегка запрокинул её голову вбок. От внезапности Айгуль тихо пискнула, стараясь поддавать вид «мышки». Парнишка быстрым движением провёл пальцами по плоскому, почти впалому животу, словно отдавая ей часть своего возбуждения через касания, и остановился у лобка, подняв глаза на девичье лицо, что горело огнём.              Смущается, но хочет этого.              Так… дико? Будто бы Айгуленька уже успела передумать, стоило ему едва проявить секундную грубость.              — Не останавливайся, — прошелестела, снедая звуки голоса, что собирались становится на несколько единиц выше.              Разве собирался?              Марат самопроизвольно задал себе этот вопрос, вспоминая, что вообще не собирался этого делать. Он не собирался трогать её вот так, он не собирался думать о ней в таком ключе, он не собирался трахать её.              Потому что им нельзя.              НЕ-ЛЬ-ЗЯ.              Начал вырезать себе татуировкой на каждой кости, на каждой извилине, но…              Ведь запретный плод сладок? Верно? Поэтому так хотелось вкусить его? Поэтому хотелось полакомиться ею, вгрызаясь в этот самый «плод» так, чтобы разъебало по полной?              Пальцы медленно погрузились во влагу её смазки, развозя её по всей вульве.              Влажная… влажная… влажная…              Прогнулась сама, практически насаживаясь на пальцы, а по лбу её прокатилась крупинка пота. Ещё больше поддалась вперёд до едва ощутимого хруста хребта. Айгуль совсем не мыслила резонно даже тогда, когда её перевернули и уложили на подушку, продолжая ласки в зоне клитора.              Марат лелеял её пульсирующий сгусток нервов на капюшоне клитора, раздумывая, почему в его голову приходили мысли о том, чтобы раздолбить её влажную дырку пальцами.              — Сделай это… — в беспамятстве нашёптывала девчонка снова и снова, стискивая кожу на его плечах ногтями, — сделай…              Густая поволока затемняла собой здравость, натягивая на её место развращённость, словно ловушку для глупого зверька. Айгуль не помнила, как с неё стянули ночнушку, отбросив ненужную ткань на пол. Не помнила, как ей обцеловывали каждый участок кожи и стимулировали клитор. Не помнила лицо Марата, приблизившееся к её, и то, как он спускал с себя спальные шорты.              Вогнав член в тесное влагалище, Суворов не смог вышвырнуть её из этого состояния — разве что, на грош. Её глаза округлились, изо рта вылетел громкий стон, что был начисто выпит его губами, а ноги задрожали будучи скрещёнными на его пояснице. Марат старался быть нежнее, плавно двигаясь в ней и затыкая её рот уже не губами, сплавляясь, как металл в яром поцелуе, а ладонью, смотря в голубые глаза, что на секунду вспыхнули в кромешной темноте болью.              Ну ты и дебил, Маратик… Не видишь, что ей неприятно?!              Он приподнял её за волосы, заставив немного изменить угол и сделал ещё один толчок, внимательно следя за её реакцией. В такой значимый для неё момент нужно быть скрупулёзным и мягким.              Это тебе не та девчонка, которую можно было ебать, как только заблагорассудится твоей травмированной душонке.              — Не останавливайся, — голос её совсем осип, и складывалось ощущение словно ей в глотку запихнули стекловату, потому что комок скрёб маленькими частицами стекла перегородку между пищеводом и трахеей.              — Тебе больно… Я… Блять… — Марат вновь выругался, почувствовав, как её ладони легли на его лопатки и двинули на себя, принуждая к последующим толчкам.              Его бёдра инстинктивно толкнулись вперёд, заполняя девчонку всей длиной и доходя практически до шейки матки. Ахмерова старалась не шуметь, самостоятельно заткнув себе рот ладонью, пока парень скользил пальцами по её телу, оставляя за собой дрожь и мурашки.              — Всё будет нормально, — тихо проговаривал он по несколько раз за минуту, массируя её клитор круговыми движениями. — Так легче?              Марат оказался удовлетворенным её еле заметным кивком головы.              — Хорошо… хорошо… — тяжело дыша, произнёс он шёпотом и лизнул ямочку на гибкой шейке, — я не причиню тебе вреда, — дополнил уже на ушко, лямзая кончиком носа её скулу.              Ты не он…              Ты не он…              Ты не он…              Ты не он, сука!              Их тела скользили друг об друга, сотворяя дополнительные хлюпающие звуки. Фрикции были на странность ритмичными и девчонка почти что сама насаживалась на его твёрдый член, что растягивал её внутренние стенки влагалища. Он вкусил вкус крови на кончике языка, когда по нечаянности прикусил клыком правый уголок нижней губы и юркнул носом в ту же выемку на её шее, чтобы ощутить сердцебиение, сохраняемое в пульсирующей жилке.              Марат бы разодрал ей сухожилия, достал эту вену и сжал бы в кулаке, оставив себе как нечто ценное.              Потому что должно быть его. Так безопасней.              Она не должна больше умирать.              Никогда.              Ни в его сознании, ни в реалии, что пугала вплоть до самоубийств и тюремных заключений.              Сильнее толкнулся, до сих пор не издавая ни одного звука удовольствия. Было только тяжёлое, прерывистое дыхание с долькой прожорливого чувства патологии. Маратик поцеловал Айгуль, забывшись в этой плёнке похоти. В нём не было ни капли рассудка — только туман, напоминаемый жуткую картину из ночных гулянок в конце августа, когда идёшь домой в нетрезвом состоянии, а в глаза забивается мгла.              Толчки по её желанию стали почти непрерывными, их бёдра сталкивались друг с другом, стоны так и хотелось заглушить чем-нибудь. Похоть приводила пример его член, но Суворов изгонял эти мысли, ощущая, как глаза и без того наполняются тьмой и всё той же пеленой.              — Не в меня… — заскулила она тихим голосом, напоминая, что мера контрацепции у них отсутствовала, потому что парень о ней благополучно забыл, как и о своих принципах не трогать её так скоро после всего, что им пришлось пережить.              Та знаю я!              Марат громко огрызнулся внутри своего разума, продолжая вдалбливаться в податливое тело. Его пальцы достаточно сильно сжали мягкую плоть её груди, большим пальцем надавливая на чувствительную бусинку соска.              — Маратик… Пожалуйста…              — Тише ты! — тихим шипением одёрнул её Суворов и болезненно цапнул зубами ситцевую кожу на девичьей шее.              С трудом выведя себя из водопада эйфории, Марат осознал, что её мышцы начали сильнее сжимать его член, и он, благодаря вернувшемуся на время рассудку вытащил его из влагалища, не прекращая пальцами натирать её нежные половые губы, сочащиеся смазкой.              — Давай же, мышка, ты сама умоляла меня, — очередной шёпот обжёг ей губы, — так кончи для меня.              Пальцы сильнее надавили на катыш скреплённых нервов, и девичьи ноги задрыгались на его пояснице.              — Айгуленька, — ласково прохрипел он её имя. — Ты же хорошая девочка… Кончи, пожалуйста…              Ему так нравилась мысль, что ей хорошо, что он заставляет её чувствовать это.              Потому больше никто не может…              — Айгуленька… — повторил он тише, чувствуя насколько девчушка сейчас ранимая и слабая, — я же многого не прошу. Я просто хочу, чтоб тебе стало хорошо.              Стало хорошо…              Стало хорошо…              Эхо волнами оглушило её. Айгуль содрогнулась, тихо проскулив в начавший им поцелуй, и обмякла, с трудом дыша от тех искр, что испытала на себе казалось впервые. В ней что-то взорвалось. Прямо внутри. Внизу живота.              Взорвалась ракета с сотнями сладостями, растапливая каждую, чтобы та идеально ложилась там, где всё свело приятной истомой.              Отстранившись от неё, Маратик скатился на бок, не смея занимать много места на этом диване, и взглянул на неё, поражаясь, что его Айгуленька выглядела так, словно из неё выжали все соки. Обнажённая, со стекающей смазкой из влагалища, уставшая и… плачущая?              Почему?              Он сделал ей больно?              Какой хрена вообще?!              — Айгуль? — глухо обратился к ней Марат, аккуратными поцелуями лаская её кожу на щеках, на челюсти, на шее.              Вниз… вниз… вниз…              Всё катилось вниз.              Один, два, три — бедняжку полюби. Четыре, пять — по ней страдай. Шесть, семь, восемь — люби, но не еби. Девять, десять — в аду гори.       

***

      Айгуль лежала в своей постели, отвернувшись к стене. Между ног до сих пор тянулась дискомфортная липкость, а всё тело горело после секса. Её вкусили как спелый персик, вгрызлись в мягкую сладкую плоть и сожрали, оставив только несчастную косточку.              Потому что сама безбожно умоляла.              Потому что сама этого захотела.              Она не жалела, что занялась сексом с Маратом, но это… было так странно. Ею уже пользовались — только без её согласия. А теперь ею воспользовались, но обошлись как с самым хрупким существом.              Вот так она должна была лишиться девственности.              По любви, а не по прихоти какого-то извращенца, сделавший поспешные выводы, что ему всё можно.              Только Марату! Больше никому!              Айгуль бы очень хотелось отдать ему свою девственность, чтобы он обошёлся с ней крайне бережно, позабыв о собственных прихотях. Может быть, это случилось бы, когда обоим исполнилось бы семнадцать. Может быть, это случилось бы при других обстоятельствах. В конце концов, всё могло бы быть иначе.              Мурашки вереницей распространялись по рукам, ногам и пальцам. Они были везде. Маленькие волоски встали дыбом, как будто ночная духота внезапно изменилась на ледяную стужу, как в сказке о снежной королеве. Словно попала в её ледяной дворец, а в ранимое сердце девчонки поместили осколок льда.              Закрыв глаза, Айгуль оставалось только уснуть, свернувшись в позу эмбриона под слоем одеяла.              На следующее утро ничего не изменилось. Ахмерова проснулась с тем же ощущением. Только вот руку кто-то сжимал и смотрел с теплотой, топящей шоколадную радужку глаз. Марат наверняка уже успел привыкнуть просыпаться раньше неё и садиться рядом на край кровати, чтобы запечатлеть больше снимков с ней в своей памяти, как на фотоплёнку. В этот раз он сидел без улыбки, дотошно рассматривал её, стремясь найти хотя бы намёк на синяк или другого ущерба после их полового акта.              Ничего не было. Осталась целёхонькой и почти не тронутой.              За завтраком вёл себя подозрительнее обычного: чай ей сделал, на хлеб масло намазал, посуду её отнёс и помыл.              Бесспорно-испытывает-чувства-вины.              Маратик даже не подтягивался на турнике перед завтраком. Сидел рядом с ней, ходил по пятам, спрашивая всё ли с ней хорошо после прошедшей ночи. Айгуль не возражала, но так и хотелось бросить ему пару заправленных фразочек насчёт его странной гиперопеки. С ней всё было отлично, ничего не болело — только присутствовало необыкновенное ощущение в промежности, словно туда залили расплавленный парафин.              — У тебя точно ничего не болит? — пытался выяснить Марат, буквально ступая по её следам, точно ненормальный маньяк.              — А знаешь, болит, — задумчиво вытянула Айгуль и резко остановились около озера так, что парень ненароком врезался в неё и тут же крепко вцепился в плечи.              — Как болит?! Что?! — его хаотичный тон даже позабавил её немного.              Ахмерова облизала нижнюю губу, скрыв лёгкую ухмылку, и отвернула голову, уставившись на камыши.              — Сердце болит за тебя, Маратка, — произнесла она, вновь удостоив его своим прищуренным от сверкания солнца взглядом. — Ты ходишь за мной целое утро и истязаешь себя надеждами, что мне плохо после того… Ну… после того, что с нами было ночью…              Заметно смутившись, Айгуль отступила на пару шагов назад, а её бледные щёки усеялись густо-розовым оттенком.              — Это была самая лучшая ночь в моей памяти, — сказал Марат, изогнув губы в своей шаблонной очаровательной улыбке.              — В моей тоже… — тихо подтвердила девушка.              «Один, два, три — бедняжку полюби.»              Суворов опустил голову, когда улыбка растянулась шире по его лицу, а из груди вырвался мелодичный хохот неисчерпаемой малинки, что в последнее время подкидывала ему жизнь.              — Что? — словно заразившись от него, засмеялась она.              — Ничё, забей, — отмахнулся парень, давясь собственным хохотом.              «Четыре, пять — по ней страдай.»              Он стянул с себя футболку, предпочитая оставаться в шортах и зашёл по колено в нейтральную по температуре воду, оглядываясь назад к Айгуль, что сидела на берегу и убирала назойливые пряди со своего личика. Не хватит эпитетов на всём белом свете, чтобы описать эту девочку так красочно и одновременно натуралистично — не прикрашено, как любят описывать своих возлюбленных главные герои в этих сопливых литературных рассказах, что читала Айгуленька.              Ей скорее бы подошли самые сложные и самые интересные метафоры. Марат по сути понятия не имел реальное значение этого литературного термина, потому что на уроках русского языка и литературы предпочитал спать на последних партах, пока училка распиналась перед классом и даже не слышала, что её голос путается с тихими звуками его посапывания.              Но всё равно… Он пытался придумывать, пока нырял в тёмную, вязкую глубину дельфином и плыл под водой достаточно долго, чтобы оказаться практически посередине озера.              Вынырнув, Марат повернулся в сторону берега, протёр лицо ладонью, чувствуя как в глаза попала вода, и помахал Айгуль, что уже успела начать плести очередной венок.              — Айгуль! — окликнул её Суворов.              Девчушка тут же подняла голову, оторвавшись от своего занятия.              — Ты куда заплыл, чучело?! — с той же звучностью, как и он, воскликнула она и живо встала с песка, направляясь к воде. — Плыви назад!              — Лучше ты плыви! — лукаво поманил он её, вновь нырнув под воду.              Айгуль возмущённо фыркнула — и, честное слово, ей не хватало ещё топнуть ножкой для полной правдоподобности своего недовольства.              «Шесть, семь, восемь — люби, но не еби»              Вода стрекнулась по её коже на ногах странной прохладой, когда Ахмерова, всё ещё колеблясь, зашла в озеро почти по пояс. На ней был слитный купальник чёрного цвета, что прилипал к коже и усилил покалывание холодка.              Блин… Она ведь даже плавать не умела…              Как ей подойти к Маратику, если там огромная глубина?              — И чё ты застыла? Плыви! — переводя дыхание после очередного ныряния, отозвался Марат.              Даже издалека было заметно, как его брови съезжаются к переносице от смешной угрюмости.              — Я не умею, — ответила Айгуль, заглушая тон, чтобы не сгореть потом от этого странного чувства, словно неумение плавать было самым позорным, что могло бы случиться с пятнадцатилетней девушкой.              Она не услышала, как он вздохнул. Только увидела, что вновь нырнул привычным дельфином и исчез с её обозрения. Теперь ей стало более зябко от ощущения, что Суворов бросил её одну здесь, выбрав вариант вновь нырнуть под воду и плавать себе спокойно — ведь умеет, по сравнению с ней.              Как только у неё начали возникать мысли о том, чтобы уйти на берег, что-то обвилось удавом вокруг её талии, и Айгуль завопила от такой внезапности, оттолкнувшись назад и тем самым задев ногой чей-то подбородок.              — Сука!              Марат закряхтел от боли в челюсти, двигая ею рукой, когда вынырнул из воды. Сама же «обидчица» в шокированном состоянии закрыла рот двумя ладонями, медленно приближаясь к нему.              — Прости… прости… — судорожно бормотала Айгуленька, прося прощения, — я не хотела… правда не хотела!              Она дотронулась до его челюсти осторожным касанием, как будто боялась, что она сейчас отвалится с черепа. Тяжело сглотнув, подошла ещё ближе, осматривая его лицо с медицинским взглядом — ей богу, не зря же хотела пойти учиться на врача.              — Марат…              — Сам виноват, — напрягся он, когда её ладонь обвела контур челюсти, — нефиг было пугать тебя.              — Я правда не хотела делать тебе больно, — виновато произнесла Айгуль, отняв ладонь от его лица, и буквально в ту же секунду ощутила, как его руки вновь опутались вокруг её талии, рывком приближая её ближе к чужому телу. — Что ты делаешь? Тебе же вроде как…              Слова были проглочены поцелуем. Обычным — ничего не значащим. Словно Маратик это сделал под дулом пистолета.              — Со мной всё нормально, не паникуй.              Двадцать секунд максимум.              Столько длился их «принуждённый» поцелуй — двадцать секунд.              Не может быть больше.              Марат закинул её внезапно обмякшие ноги себе на поясницу и потянул девчонку ещё ближе к себе, тесня так, чтобы она вцепилась в него силками и медленно пошёл обратно на глубине.              — Что…              — Ща, погоди.              Вот так просто — заткнуть её. Как будто сущий пустяк по сравнению с остальными проблемами.              «Девять, десять — в аду гори.»              Маратик уже сгорал…       

***

      — Я больше не пойду с тобой на озеро!              Айгуль стояла в гостиной, вытирая полотенцем влажные волосы, и причитала как бабка, которой за восемьдесят: ни детей, ни внуков, только злоба на всё существующее на земле.              — Ты меня чуть не утопил!              — Я пытался научить тебя плавать, это ты бултыхалась в воде как рыба, что поймали на удочку, — открытым текстом насмехался Маратик, развалившись на диване.              Странное сравнение, но он подумал, что оно более менее подходило к той ситуации, когда Айгуль плескалась, хаотично двигая руками на самой глубине озера.              Дело оказалось дрянью.              Легче научить плавать кота, чем её.              В парня полетело полотенце, которым Ахмерова вытирала кончики своих влажных волос, что стали значительно темнее после купания.              — Это не смешно, Суворов! Я чуть не умерла! — взбунтовалась Айгуль именно в ту же секунду, когда Марат взорвался от собственного хохота.              Она плюхнулась рядом с ним на диван и выпустила ртом воздух, откидывая голову назад. Маратик же, будто неумышленно, коснулся мизинцем её ладони, что покоилась на бедре, и поднял глаза, направляя взгляд прицелом прямо в её щёку.              — Но не умерла же… — он бесстрастно растянул звуки.              Спокоен?              Не зол?              Всё хорошо?              Как печально, что она неспокойна, зла, и вообще, у неё не всё хорошо!              — Я снова не могу к тебе прикоснуться, — голос всё такой же спокойный и мягкий — почти успокаивающий. — Ночью мог, но сейчас… Это не так просто…              Айгуль не спрашивала, почему. Просто слушала. В ней уже не горел этот маленький огонёк злости. Нет. В ней больше этого не было. Ей просто хотелось немного посидеть и послушать его, потому что иногда стоило бы прислушиваться к человеку, который тебя любит.              Его пальцы более уверенно начали кружить на тыльной стороне её ладони. Так ласково и тепло, что раскалило в ней ответную реакцию: пальцы коснулись друг друга и практически соединились, если бы не внезапный крик, доносящейся из радио.              Заиграла новая песня.              Айгуль слегка улыбнулась, наконец скрепив их руки, и тихо произнесла:              — Снова «Лунный кот».              Это освежило ему голову. Марат словно бы только пришёл в себя после долгой комы. Воспоминания с прошедшей ночи вновь всплывают в голове, но они смазаны увлажнённой кисточки реальности. Ему было дико от того ощущения, что какая-то нелепая перепалка могла вновь вызвать в нём те мысли, ту жизнь, когда он добивался Айгуль и боялся даже прикасаться без её разрешения. Это была другая жизнь. Не только потому, что Суворову казалось, что всё разделилось на типичное «до» и «после», но и потому, что теперь он был другим.              Того Маратика больше не было. Он забыл, кто это такой, чем любил занимался, чем жил, какие приоритеты у него были. Сейчас существовала какая-то другая версия его. Он больше не притворялся. Он был тем, кем всегда был. Не бандитом, не группировщиком — обычным парнем, знающем себе цену и не останавливающимся на своём пути.              Словно в нём это ампутировали, как ногу, что уже давно гнила от гангрены. Суворов больше не хотел быть как Вовка, да и тем более перспектива умереть была так себе, особенно когда в тебя выстреливает какой-то жалкий мусор с наглостью в размеры с Солнца.              Марат повернул голову к Айгуль, сжав в ответ её ладонь, и натянул самую глупую пацанскую ухмылочку.              Дальше всё происходило в другой реальности. По-крайней мере, это чувство казалось ему материальным. Марат стоял перед ней, как вкопанный, и проглатывал её глазами вместе с внутренностями. Айгуль же пыталась растормошить его, плавно танцуя и держа его за руки.              — Ну давай же, — подбадривала Ахмерова с улыбкой на лице.              Лунный…              Лунный…              Лунный кот…              Маратик потерялся в этом, как когда-то потерялся в любви к этой девчонке.              Их танец был похож на медляк. Их улыбки были похожи на самое ослепительное, что могло бы существовать на этом свете.              Глупые… глупые, но счастливые дети.              — Всё темней… В моём окне, — пропела Айгуль, больше не задумываясь о своей попытке самоубийства и совершенно о другом окне, которое находилось в Казани на пятом этаже.       

***

      В клуб они пришли только потому, что бабушка с дедушкой начали искрить с той темой, что они ничего вокруг себя не видят кроме друг друга.              Отчасти это была правда.              Здесь громкая музыка и целое стадо подростков. Сегодня был выходной, а это значило, что придёт ещё больше людей, потому что кроме клуба в этой деревни развлечений не было. Конечно, если не считать огорода и другой промышленности.              Марат охуевал от этой атмосферы, как никогда. Во-первых, Айгуль ощущала себя не в своей тарелке, как тогда в ДК, когда он привёл её на дискотеку после изнасилования. А во-вторых, ему и самому было нихрена не комфортно от того, как эти подростки смотрели на их тандем своими изучающими, немного презренными глазёнками, которые грезились разодрать каждому до крови. Выдавить из них сок, чёрт возьми, как самый настоящий садист.              — Если хочешь, мы может уйти и просто прогуляться, чтобы скоротать время, а бабушке с дедушкой скажем, что всё это время были в клубе, — старался перекричать музыку Марат, нагнувшись к уху Айгуль, что сидела на диванчике и даже встать не могла оттого, как была смущена.              Она помотала головой, искоса поглядывая в сторону противоположной стены, где стояла компания парней. Они не были похожи на группировщиков, но у Марата не сложилось ни единого чувства тёплого оттенка.              Что-то здесь было нечисто…              И у Айгуль ведь даже не спросишь! А то вдруг ещё занервничает, или ещё что-нибудь выкинет, пока будет пытаться успокоить своего вспыльчивого парня.              — Айгуль?              — М?              — Чё за пацаны? — напрямую спросил он и невольно сжал челюсти.              Желваки ходили ходуном по его впалым щекам и заострённым скулам. Айгуль всегда нравилось наблюдать за этим, но не сейчас.              — Я не знаю, — всё сдавило в глотке, когда слова вылетели почти что уверенно, но растерянно.              — Мг, не знаешь, — фальшиво-спокойно процокал языком, откидываясь на спинку дивана.              — Правда не знаю…              Ложь. Ложь. Ложь.              Прямо ощущалось как нечто грязное, что ей совсем не присуще.              Не хорошо врать, Ахмерова!              Она сглотнула слюну, осознавая, что её скопилось слишком много в полости рта, и скрепила взгляд Марата и свой вместе, слегка повернув голову.              — Они обижают тебя?              Снова эти допросы! Снова какие-то подозрения! Даже если они обоснованные… Потому что один из этих парней действительно приставал к ней и учился в одном классе. Он испытывал к ней некого вида симпатию.              Сердце стучало галопом. Ей было невыносимо от мыслей, что Маратик мог прямо сейчас встать и пойти разбираться с этими парнями.              — Нет, я их не знаю, — соврала она вновь.              — Эх, — вздыхает он, — не научилась ты врать, Айгуленька.              Её цепляют за запястье и ведут к танцполу. Диджей объявил, что пришло время медленного танца, и Айгуль поразилась тому совпадению, что Марат позвал её буквально за минуту до этого, как будто предугадал это или же сговорился с тем пацаном-диджеем.              — Постой пока, — шепчет на ухо, отходя назад ровно на десять шагов, чтобы между ними растянулась дистанция.              Задумал… Что-то задумал!              Нехорошее, ужасное, что однозначно испугает её. У Айгуль было неприятное, колющее предчувствие, сжимающее желудок в клок пульсирующих нервов. Она смотрела на него, шумно дыша, но это не оказалось замеченным, потому что все были заняты своим делом: кто-то танцевал со своей половинкой, кто-то стоял в углу или у стены, кто-то сидел на диванчиках.              — Какие люди! Ахмерова!              Нет… нет… нет!              В виски вогнали нож бушующего сердцебиения. Ещё чуть-чуть, и она бы содрогнулась, если бы не мысли, что этого делать не стоит. Не тогда, когда ситуация и без того прибавляет давление.              — Привет, Соловьёв, — пробубнила Айгуль, до сих пор смотря на своего парня.              — А чё какая смурная?              Соловьёв на полном серьёзе улюлюкал, нарочно ущипнув девчонку за щёку, тем самым вызвав у Марата неоднозначную реакцию.              — Давай потанцуем, может расслабишься, — Соловьёв уже собрался взять её за руку, но его оттолкнули от застывшей Айгуленьки.              — Смотри, как бы не пришлось танцевать со своими костями, — пригрозил Марат, отводя Ахмерову в сторону.              Оба друг друга оценивающе оглядели. Соловьёв был немного выше Суворова, но в мускулатуре его, к счастью, не опережал.              — Чё, завела себе хахаля? — выплюнул Соловьёв и брезгливо очертил фигуру Маратика взглядом.              Тот недобро оскалился, и Айгуль незаметно взяла его под локоть, чтобы не надел глупостей — точнее, наивно пологая, что ей удастся это сделать. Она готовила в голове десятки вариантов, как сгладить углы и увести Марата отсюда, но это было практически невозможно, учитывая, что он сейчас был совершенно неудержим.              — Ты как послушная сучка — чё хозяин скажет, то и сделаешь, — гоготнул Соловьёв.              Как будто что-нибудь могло бы сейчас спасти её от этого стыда, что сгущался на щеках позорной краской. Ахмерова злобно глянула на обидчика и попыталась оттянуть Марата назад.              — Марат, пошли, — голос её пропитан беспокойством, — пошли, пожалуйста!              — Да, да, Марат, слушайся свою маленькую сучку, — продолжал плескаться ядом её одноклассник. — Уверен, она перед тобой успела уже ноги раздвинуть, а то перед до мной какая-та робкая была — не то что с тобой!              Айгуль вновь замерла, закрыв рот ладонью, а глаза расширились так, что казалось они сейчас выкатятся из орбит.              — Уёбок.              Маратик замахнулся и, что есть дури, впечатал сжатый кулак в морду противника. Соловьёв едва удержался на ногах, схватившись за больной участок рукой.              — Ну чё, больше нечего сказать? — рявкает Суворов, размахивая рукой, чтобы унять боль в костяшках.              Чёрт. Он уже достаточно давно никого не бил. От непривычки даже кости затрещали почти во всём теле.              Соловьёв, разозлившись, навалился на Маратика, начав реальную драку. Айгуль закричала от ужаса, не зная, что делать, но в последнюю секунду осознала, что сейчас самое главное — это холодный рассудок. Она побежала к дежурному и рассказала ситуацию.              Вот тогда Марата и забрали в милицию.       

***

Три часа спустя.

             Айгуль сидела на диване, ища в аптечке хлоргексидин. Маратика забрал из участка дедушка и, когда они вернулись домой, она ужаснулась, увидев, что он снова напоминает ей того группировщика, который бегал за ней, стараясь понравиться: бровь рассечена, на скуле ранка, и губа разбита. Костяшки также все перебиты, и он едва мог разгибать пальцы.              Аккуратными движениями она обрабатывала ему лицо, злясь как никогда раньше.              Она же предупреждала. Говорила, чтобы они ушли.              Но Марат решил как обычно решить проблему своими способами, а точнее начать драку и придти домой в двенадцать часов ночи весь озлобленный и поникший.              Они молчали, пока Ахмерова занималась его увечьями, слегка сморщивая лицевые мышцы, когда парень шипел от секундного укола боли. Хотелось по какой-то причине сильнее надавить, наказать его за такую оплошность. Потому что нечего было лезть на рожон, нечего было водиться на провокации какого-то придурка, который получил её отказ и теперь не мог успокоиться.              Айгуль разочарованно вздохнула в очередной раз, закончив со своей работой и начала всё складывать в аптечку.              — Что с Соловьёвым? — поинтересовалась девушка таким голосом, как будто делала это просто ради приличия.              Молчание мутное и недоброе. Было слышно только его тяжёлое дыхание, которое чувствовалось почти что рядом с ней, возле уха.              — Волнуешься за него? — недовольно пробурчал Суворов этот вопрос.              Айгуль намеренно громко закрыла аптечку, давая знать, что сейчас он говорил полную чепуху. От этого ей стало дурнее и неприятнее, словно её облили компостом с ног до головы, унизив при всех. Словно её выставили полной лярвой.              Капец…              — Марат, — прошипела она его имя.              — Айгуль, — передразнил парень, до сих пор находясь не в добром расположении духа. — По-твоему, я должен был стоять и слушать, как мою девушку пытаются закадрить?              На «мою» он сделал заметный акцент, что остервенило девушку ещё хлеще, чем прежде. Марат вёл себя, как собственник, ей-богу! Хотя сам занимался сексом с какой-то девкой в Казани, пока Айгуль была здесь и пыталась отбиться от этого наглого Соловьёва.              — Какой же ты…              Ахмерова не успела договорить, потому как её заткнули едва ли не варварским способом. Чужие губы вдолбились в её, и она сразу же ощутила металлический вкус крови на его рассечённой верхней губе. В ушах звенело сигналами, что лучше не стоило так делать, ведь целоваться было опасно, учитывая какие звуки издавал Маратик, пока Айгуль облизывала его нижнюю губу в безрассудке.              Это было неплохое развлечение для Суворова. Ему весело, а ей до сих пор паршиво. Айгуль слегка оттолкнула его слабыми руками и нахмурила бровки в сердитом выражении.              — Если этот гандон ещё раз будет приставать, скажешь ему, что я обязательно приеду и снова начищу ему морду, — предупредил её Марат, пальцем играясь с локоном её волос.       

***

      Это не должно было случиться так скоро.              Сегодня уже тридцатое августа. Жара заменилась пасмурной погодой — прямо подстать их настроению. На перроне почти никого не было кроме их двоих. Бабушка с дедушкой остались дома, решив, что долгие проводы лишь приводят к дополнительным слёзам. И Айгуль ещё ведь не хотели пускать, но Марат всё равно взял её за руку и повёл за собой, как будто пытался украсть и забрать с собой обратно в Казань.              Девчушка стояла с опущенной головой, укутанная тёплой вязаной кофтой с пуговицами и рассыпалась прямо на его глазах, теряя последние силы, которые у неё были. Её ватерлинии били нещадные волны огорчения, слёзы текли по щекам, а глаза никак не хотели смотреть на него.              Оттого, что было болезненно.              Прощание всегда было неотъемлемой частью жизни. Приходилось что-то или кого-то отпускать, несмотря на осадок, опускающиеся раскалённой золой на душу толстым слоем.              Любимого человека отпускать больнее всего. До следующего лета ждать еще долгие месяцы, а это тоже самое, что сидеть в тюрьме двадцать лет и дожидаться освобождения, считая каждую минуту.              — Опять ты меня бросаешь, — не сдерживала всхлипы Айгуль, прижав тыльную сторону ладони к носу.              Ресницы отяжелели, пока под ними скапливалась солёная консистенция слёз.              — Мне нужно уехать, — с тяжестью сказал Марат.              — Нет, — отрицательно помотала головой, — не нужно… Я знаю, что не нужно!              Её трясло. Такая раздражающая мелочь паразитом залезала в вены и распространялась в каждую жилку, как вирус.              Она капризничала, как маленький ребёнок, и Марату стоило бы умилиться хотя бы на йоту. Но ему самому хотелось заплакать вместе с ней и забыть, что скоро приедет электричка, и ему всё равно придётся отпустить девчонку до следующего лета.              — Я вернусь, Айгуленька, — посулил Суворов самой мягкой интонацией, — не успеешь даже услышать своего «Лунного кота», как я снова буду с тобой.              Их тела прижались друг к другу, её руки скрестили на его спине, а слёзы впитывались в кофту, как напоминание.              Когда электричка остановилась у перрона, Марату пришлось отодрать себя от неё вместе с кожей — настолько было больно. Последний поцелуй был целомудренным и кратким, оставшиеся на пухлых губах повреждением.              Марат с усмешкой задумался о будущем, о предстоящем девятом классе, о Айгуль и следующем лете, когда присел на свой плацкарт возле окна. Ахмерова всё также стояла и ломано улыбалась, продолжая плакать.              Детство закончилось, но они навсегда останутся бесконечно разбитыми детьми.